Повесть о Юрии Гагарине. Часть 5. Человек в космосе

Повесть о Юрии Гагарине. Часть 1.

Повесть о Юрии Гагарине. Часть 2. Сергей Павлович Королев. Первые старты к Луне

Повесть о Юрии Гагарине. Часть 3. Космодром Байконур

Повесть о Юрии Гагарине. Часть 4. Собаки в космосе. Встреча с Юрием Гагариным

ПОЛЕТИТ ЮРИЙ ГАГАРИН

…За два дня перед самым полетом ни к Юре Гагарину, ни к Герману Титову посторонних, вроде меня, не допускали. И правильно делали. Правда,  все эти дни перед стартом велась секретная киносъемка. Потом некоторые эпизоды из нее были показаны по ТВ.  И сейчас что-то из нее показывают.

Сам Сергей Павлович Королев почти не отходил от них. От Юры и Геры. И он более, чем кто-либо другой понимал их состояние и чувства. Он их выбрал, их жизнь в его руках, это его дети. Кого-то из двух он завтра пошлет в неизведанное с вероятностью возврата «пятьдесят на пятьдесят». Конечно, Королёву было дано предвидение, конечно, он, как всякий убежденный в своем деле человек, в какой-то степени фанатик, был готов идти на гибель человека во имя торжества своей идеи, да и Хрущев (вот уж для кого жизнь человека ничего не значила!), подгонял С.П., чтоб опять опередить американцев. Но даже в тех кадрах кинохроники видно, как С.П. смотрел на Гагарина — так смотрят только влюбленные люди или отцы на своих любимых сыновей. А как, необычно для себя, заботливо и ласково он говорил с Юрой, когда тот уже сидел в «шарике», когда пятиминутная готовность растянулась на два часа из-за очередного сбоя! (Отказал датчик герметичности — пришлось отвинчивать в страшном темпе на парящей кислородом ракете, если не ошибаюсь 30 болтов гермокрышки, менять датчик, заворачивать опять, опять проверять на герметичность — помните про два часа на проявку пленок?).

Так людей на смерть не посылают. Я не знаю, что с собой сделал бы С.П., если бы Юра не вернулся оттуда, но уверен, это было бы для него страшной трагедией. Поэтому перед полетом Юра и Королёв были особенно близки и по настроениям и по чувствам, как кровные братья, как заговорщики, которые знают что-то недоступное для остальных. Но эти переживания и ожидания не касались никого другого, это было сугубо их личное, о чем не говорят, что даже трудно выразить словами. 

Это Королёв с Юрой после его возвращения из космоса.

 Даже по этой плохой любительской фотографии можно увидеть отношения этих двоих друг к другу. Это в городе Куйбышеве (теперь — Самаре). Юру только что одели в новую майорскую шинель. Он еще не знает, не понимает, что его ждет. Но народу уже полно.

В этом, думается, кроется разгадка, почему С.П. выбрал именно Гагарина, а не Титова. Герман Титов был умница, смелый человек, хороший товарищ, отлично прошел все проверки и испытания. Но для первого полета надо было выбрать характер попроще, понадежнее с точки зрения четкого выполнения операций, чтоб отрабатывал все механически, без самодеятельности. Некоторые врачи и психологи, привлеченные к подготовке, даже опасались, что в космосе, в условиях невесомости человек может «свихнуться» и стать неадекватным в поведении. Гагарину строго ограничили право на самостоятельные операции и дали ему в полет конверт с цифрой 25. Сказали, чтобы он вскрыл его, если с Земли придет команда «25». А в конверте была инструкция по самостоятельному управлению кораблем на участке приземления. Юре не пришлось вскрывать этот конверт, как и другие конверты. Об этом — потом.

Остальные члены Госкомиссии были за Титова, а С.П. настоял на Гагарине. Видимо, Титов не смог так глубоко открыться Королёву, как это получилось у Юры. Я думаю, что умом этого не понять, только сердцем. Но ведь и Герману достались испытания труднейшие. Всего второй в мире полет и сразу на целые сутки. Члены Госкомиссии требовали ограничиться 8-ю витками, не более. Сергей Павлович опять настоял на своем — сутки! Вот и Германа он распознал, понял, что тот выдержит, сдюжит. И не ошибся.

По-своему, полет Титова был намного сложнее, опаснее и неизведаннее, чем 108 минут в космосе Гагарина. И все же он стал вторым, только вторым. Конечно, и ему досталась большая слава и любовь. Однако это была не первая любовь. Наверно, для Титова этот «комплекс второго» остался на всю жизнь, но виду он никогда не подавал. Хотя я считаю, что определенная людская несправедливость в отдаче всей своей любви «первому» имела место. С Юрой Гагариным они до конца оставались верными друзьями. И все же…

Юрий Гагарин и Герман Титов

Так что же еще двигало этими ребятами?  Калужский фантазер Циолковский, который заразил всех идеей полетов к другим планетам? Манящие звезды? «Есть ли жизнь на Марсе?», фантастические рассказы о полетах на Луну, прочитанная «Аэлита» Алексея Толстого? Всегда острые ощущения от стремительного полета истребителя высоко в небе? Общее настроение в обществе? Как ни странно, но Никита Хрущев со своей импульсивностью и своими смелыми проектами  разбудил в людях надежду и ожидание чего-то нового, необычного. И, конечно, первый спутник Земли — первый прорыв в космос сыграл огромную роль. Мы стали смотреть на небо, а не в землю. Ранее изучаемое только узким кругом специалистов и ученых, которых до того не принимали серьезно, считая фантастами, вдруг стало общей темой обсуждений. Первая космическая скорость, вторая космическая, почему-то он летает и не падает, вон смотри, маленькая звездочка движется — это он! Неважно, что это был отсвет третьей ступени семерки, маленький шарик первого спутника при всем желании невооруженным глазом увидеть было невозможно. Но только и было разговоров о том кто, когда и где «его» видел.

Волна всеобщего интереса к космосу и ракетам сделала свое дело.  А также уверенность Королёва в успехе полета человека. Конечно, С.П. был увлечен этой мечтой вырваться из земного притяжения, сам начинал летчиком и сам мечтал, когда-нибудь потом тоже слетать в космос. Королев без сомнения заразил этой мечтой ребят. Юра с нами не говорил об этом всерьез, стеснялся, но как бы в шутку, невзначай эти идеи о замедлении времени при полетах в космосе, о скорости света, о свете с далеких звезд, других цивилизациях повторялись с достаточной регулярностью.

Да, пожалуй, им двигал не фатализм, не просто слепое подчинение выбравшим его людям, а стремление к неизведанному, к не взятым еще вершинам, к желанию испытать себя, глубоко спрятанное в мыслях этого внешне простоватого старлея Юрия Гагарина. Карабкаются же люди упрямо на самые трудные горные вершины, многие погибают, но другие продолжают идти по тем же опасным тропам. Зачем? Наград за это не дают, денег — тем более. Они идут на это, чтобы побороть себя, проверить себя. И чем опаснее и труднее это испытание, тем выше цена победы над собой.

Проверил ли Гагарин себя в полете? Да! Да! — это можно сказать с полной уверенностью. Ожидания его оправдались? И да, и нет. Каждый космонавт счастлив вернуться домой, на Землю. Это точно. Что-то в себе они преодолели, в этом они могут гордиться собой. Но никто из них этого не скажет. Как никто из них не говорит правды о своих реальных ощущениях себя там. Они с охотой рассказывают о том, что в невесомости вначале неприятно поджимает желудок к горлу, что шумит в голове от притока крови, что руки сами поднимаются вверх. О том, что испытанные ими в полете перегрузки не были такими тяжелыми, как те, которым они подвергались на Земле. О том, что они видели через малюсенький иллюминатор или через объектив фотоаппарата. О том, как они ели, как плавали круглые капельки воды вместе с незакрепленными предметами…

Но никто из первых космонавтов не говорил о своем преодолении страха одиночества, о неизвестности впереди, о встрече один на один с черным космосом и об ощущении какой-то нереальности при взгляде на голубой шар под тобой, над тобой, сбоку, который называется Земля. Они не говорили об этом не только потому, что не обладали литературными талантами, чтобы верно передать эти ощущения словами, но и потому, что это было как ирреальный сон, где ты участник и зритель, когда  веришь и не веришь в то, что с тобой происходит. Я по крупицам вытягивал это из их рассказов.

К несчастью или, скорее, к счастью у космонавтов было очень мало времени на эти ощущения. Они все время должны были выполнять что-то в полете. Говорить с Землей, проводить разнообразные эксперименты с аппаратурой, с собой, нажимать разные кнопки, тумблеры, следить за показаниями кучи приборов, наблюдать Землю, звезды, записывать или запоминать, что видели. Их время было расписано в бортовом журнале по минутам. Это уже потом на космических станциях, на Мире и в МКС, у космонавтов появилось свободное время и пространство. В ранних же полетах ребята были в прямом и переносном смысле стеснены и лимитом времени, и пространством. Но это все еще было впереди. Ни Юра Гагарин, ни все, кто его готовил, ни привлеченные ученые пока этого ничего не знали.

Я УЛЕТАЮ С ПОЛИГОНА

Что Юра Гагарин смог сделать, увидеть и испытать за полтора часа своего полета? Вот об этом я сейчас расскажу. Правда, с чужих слов и со стенограммы его переговоров. Так вернее. Почему? Да потому, что я улетел с полигона за день до его полета. Нет, не самовольно. Вполне законно. С.П. распорядился предоставить свой самолет всем, кто уже сделал свою работу и не занят при старте. Я был из таковых. А мог бы и остаться. В том случае меня наградили бы в Кремле орденом, а не медалью. Хотя вот это меня мало волновало как тогда, так, тем более, сейчас. В то время я никому не мог свои награды показывать, а сейчас они уже ни у кого не вызывают интереса. Мне тогда больше понравилась проведенная для награждаемых экскурсия по залам недоступных в те годы кремлевских дворцов и старинных палат.

Улетел тогда с полигона не только я — нас набился полный самолет, что само по себе говорит, как мало я, да и остальные представляли суть и смысл предстоящего события. Думали тогда: ну, полет человека, — будут аршинные заголовки в газетах, как и раньше при запуске очередного спутника, ну, выступит с речью Хрущев, а нам премию хорошую дадут, по участвующим организациям квартиры выделят... И все. Для меня это было очередное томительное дежурство на полигоне, обычная рутинная работа, а дома меня ждали родные, друзья, девушка.

Было еще одно немаловажное обстоятельство. Мы же не могли тогда никому рассказывать, где мы были и что делали. Не имели права. Дали подписку о неразглашении. Эта невозможность поделиться своими впечатлениями с друзьями и родными в значительной степени снижала и наш собственный интерес к этому событию. И совсем не думали о том, что когда-нибудь потом, когда все будет рассекречено — лет через двадцать-тридцать это будет кому-либо интересно.

Так вот и жили мы двойной жизнью — одной на работе, погруженные в разработки, испытания, в кругу товарищей и коллег, с сугубо профессиональными интересами, и второй жизнью — дома, в кругу друзей, где все, что касалось работы, было табу.  Дома, конечно, догадывались — если я надолго уехал в командировку с хитрым почтовым адресом «Москва-400», значит, через пару недель или месяц объявят об очередном запуске спутника. Правда, несколько раз я приезжал без «грома в газетах» — неудачные запуски не объявлялись. Но рассказать об этом я не мог.

Прилетев тот раз в Москву, и придя на следующий день, тем утром на работу, мы, конечно, сказали своим коллегам, чтобы все включили радиоприемники. Сообщение передали, прервав все программы, где-то сразу после 11 часов.  Известие о полете человека в космосе потрясло всех, работа была забыта, все бросились на улицу, которая была уже полна народу. Честно говоря, такого всеобщего возбуждения, восторга и радости я не предполагал увидеть. Тут до меня стало потихоньку доходить, чему я был свидетель. Подобную неподдельную и безудержную радость всего народа я видел только еще один раз в жизни. В детстве. Это было 9 мая 1945 года. День Победы.

Знаете, когда и как я полностью осознал для себя все значение полета Гагарина и весь смысл нашей работы? В тот момент, когда милиционеры, в цепочке, преграждающей проход к Красной площади, где происходила грандиозная демонстрация встречи Гагарина, преградили мне путь: «Здесь только со специальными пропусками. Если хотите пройти в общей колонне, возвращайтесь к Садовому кольцу». Господи! Я же не мог им сказать, что я из той команды! Что я еще недавно общался с этим Юркой как со своим товарищем!  Что только сейчас, здесь, я понял, что свершилось!.. Ну, не рвать же мне рубашку на груди…

И я пошел домой, смотреть на летчика-космонавта Юрия Гагарина по телевизору. Среди бесконечного потока людей, проходящих перед трибунами на Красной площади, я вдруг заметил несколько знакомых лиц, многие из которых с полным правом могли стоять на трибуне рядом с Гагариным. Но они проходили внизу с наскоро написанными от руки плакатами, истинный смысл слов которых был понятен на трибуне, пожалуй, только Юре, который в те минуты, оглушенный грандиозностью встречи его народом, вряд ли был в состоянии что-либо воспринимать… 

ХРОНИКА ПОЛЕТА ГАГАРИНА

Здесь всё правда. Когда-то я читал ее под грифом секретности, потом при встрече с Юрой получил от него подтверждение, что так и было в действительности. Но он про свои переживания и про страхи говорить не стал. Между нами уже появился незримый барьер.   

Как начался этот день 12 апреля 1961 года? Он начался еще в 4 часа утра опять с ЧП  (чрезвычайного происшествия). Начальник расчета, отвечающий за корабль-спутник, поднявшись на парящую кислородом ракету к площадке, с которой Гагарина будут усаживать а «шарик», обнаружил там большой клубок отрезанных многожильных кабелей. Вырезанных «с мясом», — с лохмотьями отрезанных экранных оболочек! Можно хорошо представить, какой пошел шум!  Диверсия! Подняли на ноги контрразведчиков, начальство примчалось в полном составе…

Но достаточно быстро все выяснилось. Дело в том, что после полного укомплектования спутника и измерения веса Гагарина в скафандре со всеми привесками оказался достаточно солидный перегруз относительно расчетной массы объекта. Была опасность, что из-за этого спутник может не выйти на расчетную орбиту. Пришлось что-то снимать, от каких-то приборов отказываться. Но и после такого облегчения перегруз оставался. Килограмм на двадцать пять. Ночью руководителю испытаний пришла идея убрать из «шарика» те кабели, которые использовались при полетах с манекеном, а для живого человека они были не нужны. Времени для обсуждений и принятого метода оформления решения о снятии кабелей с корабля-спутника уже не было. И он тут же ночью встал, разбудил монтажника, они пришли на стартовую площадку. Его, естественно, пропустили. Они поднялись до «шарика» и попробовали эти кабели отстыковать от разъемов. Но их разъемы с дальней стороны оказались теперь недоступными из-за установленного кресла. Тогда этот руководитель приказал кабели отрезать. Простыми бокорезами. Монтажник отрезал. Вытащенный клубок кабелей весил килограмм десять. Они оставили эти кабели на стапеле и пошли досыпать, чтобы часа через два, утром доложить о своем достижении…

Когда же все это выяснилось и шум утих, получили большой втык и начальник расчета за панику, и руководитель испытаний — за самоуправство. И тут же им объявили благодарность: начальнику расчета — за бдительность, руководителю испытаний — за необходимое облегчение спутника. Перегруз все равно оставался, но уже не такой серьезный. Вырезка кабелей по всем показателям не влияло на работоспособность спутника.  Правда, по этим кабелям дублировались некоторые команды…

Юру и Германа, облаченных в тугие гермокостюмы, с надетыми поверх них ярко оранжевыми  неуклюжими комбинезонами, в белых огромных шлемах с крупными буквами  «СССР» на них, обвешанных  кабелями и датчиками, привезли в автобусе на стартовую площадку вместе с остальными летчиками из той шестерки.

Так началась и потом повелась традиция привозить на голубом автобусе основного космонавта (или команду космонавтов) и, обязательно, дублирующего космонавта (или команду) для того, чтобы и в последний момент могла быть произведена их замена. 

После официального рапорта, кстати, в смущении по ошибке доложенного Юрой не Председателю Госкомиссии, а Королёву, Гагарина подвели к лифту (самому ему в этой амуниции было трудно передвигаться), подняли к кораблю и усадили в «шарик» по часовой готовности, которая растянулась из-за сбоя того датчика герметичности почти до трех часов.

Три часа неподвижно в маленьком закрытом наглухо пространстве. Что он делал? Пел. Пел и насвистывал простые популярные песенки. «Ландыши, ландыши — светлого мая привет…». У него был неплохой слух. Ему тоже транслировали музыку. Юра повторял несколько раз одни и те же операции по проверке каналов связи. И передавал показания немногочисленных приборов. Иллюминатор был закрыт наглухо обтекателем «шарика», этот обтекатель должен быть сброшен, когда корабль выйдет на большую высоту, почти за пределы земной атмосферы.

Время тянулось томительно для всех.

Королев говорил с Юрой, пытаясь больше успокоить себя, потому что тот не проявлял никакой нервозности. Скорее это он успокаивал С.П. Состояние Юры по телевизионному изображению понять было трудно, поскольку эта черно-белая картинка была очень размытой — всего 100 строк. Да и через забрало гермошлема с бликами от яркого светильника можно было лишь понять, что он живой.

Волновался ли Юра? Все отмечали его отличное, ровное настроение в день старта. Но вот что показало измерение пульса на разных стадиях подготовки, старта и полета. За четыре часа до старта — пульс 65 ударов в минуту, за пять минут до старта — 108, на участке выведения — в конце первой минуты — выше 150, при включении третьей ступени — 150, к концу участка выведения — около 108. В момент включения ТДУ — тормозной двигательной установки и при начале входа в атмосферу — 112. Во время полета в невесомости частота пульса была 97 ударов в минуту. Так что его спокойствие было чисто внешним.

Пока Юра наверху, а все остальные — внизу ждали результатов последней проверки. Время в таких случаях тянется мучительно долго. Нервы у всех были натянуты до предела. Количество выкуренных папирос и сигарет увеличивается втрое…

Наконец телеметристы доложили, что сигналы от датчиков в норме. Снова пошел отсчет времени. Все провожавшие Гагарина бросились в бункер управления. Пятиминутная готовность. Минутная готовность. Протяжка! Ключ на старт! Предварительная! Промежуточная! Главная! Королёв передавал эти команды Гагарину, тот повторял их в ответ. Когда С.П. крикнул Юре: «Юра! Счастливого пути!» — Гагарин спокойно ответил: «До встречи на Земле. Поехали!»

И в это время пропала связь! Юра по ошибке включил не тот тумблер! Этот временный небольшой сбой в связи заставил настолько всех поволноваться, что потом я услышал абсолютно противоречивые рассказы о том, как ее восстановили. Кто-то с жаром рассказывал, что связь восстановил один умелец, наскоро слепив антенну, другие — что это был пресловутый пяточный контакт. Истина так и не открылась мне, но, судя по стенограмме переговоров Гагарина с Землей, они возобновились уже секунд через двадцать. Юре велено было все время говорить, иносказательно передавая свои ощущения в промежутках между отсчетами по давлению в кабине и в топливных баках тормозной двигательной установки — ТДУ, от которой зависело, вернется Юра на Землю или нет.

Юра рапортует, как по мере разгона ракеты увеличиваются перегрузки, которые вдавливают его в кресло. Есть перегрузки — значит, ракета летит!  Ему снизу каждые пять секунд передают: «Полет нормальный!» (по-моему, он не знал, что некоторые «умные дяди» приказали стартовой команде передавать в эфир эти слова, даже если бы ракета свалилась на первом активном участке — чтобы враги, то бишь американцы, уже активно ведшие радиоразведку полигона, ни о чем не догадались.)

К счастью, ракета отрабатывает полет нормально. Тангаж, рыскание, вращение — в норме! Перегрузки плавно нарастают, однако они переносятся спокойно, как на обычном истребителе. Гагарин ведет связь со стартом. Даже при таких величинах перегрузок немного трудно разговаривать: стягивает все мышцы лица. Активный участок первой ступени длится меньше 120 секунд, но эти секунды тянутся как часы. «Семьдесят секунд. Полет нормальный! Т,Р,В — в норме! Давление в камерах сгорания — в норме!» Перегрузки растут, достигают своего пика и начинают плавно уменьшаться, и затем наступает резкий спад этих перегрузок, как будто что-то отрывается от ракеты. Это отработали и ушли вниз от ракеты боковушки-морковки.

Перегрузки снова начинают расти — облегченная сброшенными боковушками центральная ступень вырабатывает свой последний импульс ускорения. Юру начинает еще больше прижимать, но уровень шума уже меньше — под ним уже не 32 ревущих двигателя, а восемь. Гагарин еще в зоне приема радиосвязи: «Заря», как слышите? Я «Кедр» (Юра)». И дальше опять цифры, считываемые с приборов…

На 153-й секунде слетает головной обтекатель. В иллюминаторе появляется яркий свет. Гагарин увидел Землю! С высоты 300 километров она воспринимается как карта — вот вроде бы ленточка реки, сверкающая под солнцем. Вот маленькие плоские при виде отсюда облака и тени от них на ровной Земле. Зеленые пятна тайги. Он знает, что летит над Сибирью. Юра не удержался и в нарушение инструкций закричал: «Красота-то какая!» Потом уже ровным голосом стал считывать данные с приборов...

 Заработала третья ступень — космический корабль стал набирать ту самую первую космическую скорость, и Гагарина со страшной силой вдавило в кресло. Спустя минуту перегрузки стали так велики, что он не может пошевелиться. Телеметрия с борта передает, что его пульс участился до 150 ударов в минуту. Но по мере того как ракета постепенно преодолевает силу притяжения, перегрузки стали уменьшаться.

Наконец, отрабатывает и отделяется третья ступень. Это происходит уже за пределами прямой связи с наземным стартом. Первый этап страшного напряжения, физического и психологического (наверно, второй-то был пострашнее) спадает вместе с приходом невесомости — «шарик» в связке с приборным отсеком и ТДУ вышел на околоземную орбиту!  Всего с момента старта прошло чуть больше 5 минут.

Вот он космос! До него еще никто из людей здесь не был! Хочешь — не хочешь, невольно переходишь на восторженные тона. Будь, что будет впереди, но вот он, Юрка Гагарин совершил то, о чем писали только фантасты! «Красота-то какая!» Других слов он не подобрал. Да и произносить лишнего не велено…

Повесть о Юрии Гагарине. Часть 1.

Повесть о Юрии Гагарине. Часть 2. Сергей Павлович Королев. Первые старты к Луне

Повесть о Юрии Гагарине. Часть 3. Космодром Байконур

Повесть о Юрии Гагарине. Часть 4. Собаки в космосе. Встреча с Юрием Гагариным