– Мы начнем разговор с традиционного вопроса. Скажите, Сергей, вы с детства почувствовали себя актером? Или обрели свое призвание уже в зрелом возрасте?
– Надо признаться, до 19 лет я не то что не думал об актерской профессии – боялся выйти на сцену в школьном спектакле! Был склонен скорее к точным наукам, увлекался спортом. Как говорится, «ничто, не предвещало». Родители видели во мне будущего мастера спорта, и я поступил в МГАФК. Вы только представьте себе меня – в баскетболе! Среди ребят под два метра ростом! По прошествии времени я начал понимать, что мне чего-то остро недостает. Общения с людьми, культурного обогащения, какого-то духовного роста, в конце концов. На этот раз никто на меня не давил, в «зрелом» возрасте мне предоставили свободу выбора. Выбирал я между двумя учебными заведениями – семинарией и театральным вузом. Я посоветовался с разными людьми и понял, что моим стремлениям отвечает последний, да и, чего уж кривить душой, родители, конечно, не до конца остались в стороне, и при слове «семинария» они впали в легкий шок. Вот так, волею судьбы, я подобрался к истокам своего творческого пути, и иду по нему, счастливый, до сих пор.
– Расскажите о своем творческом пути в «Студии Театрального Искусства». Какая из первых ролей наиболее дорога вам?
– Мне очень дорога роль Мефодия Мироновича Червева в спектакле «Захудалый Род» по книге Лескова. Этот персонаж проповедует истины, которые близки и мне: альтруизм, жизнь по совести, «если ударили по одной щеке – подставь вторую», следование своим принципам во всем – будь то профессиональная жизнь, или личная. «Захудалый род» стал для нас, нового, недавно созданного московского театра, своеобразным экзаменом. Благодаря этому спектаклю мы обрели новую форму существования на сцене, ранее нам не известную. Спектакль дал нам, участвующим в работе в нашем новом доме, возможность почувствовать ответственность друг перед другом. В молодом неокрепшем организме называемом «Студия Театрального Искусства» зарождалось тогда что-то масштабное, зрелое, по-настоящему глубокое.
–Что вы почувствовали, когда вам предложили роль Смердякова в спектакле «Брат Иван Федорович»? Ведь предыдущая значительная Ваша работа – это роль Обломова в «Обломовщине», а между Обломовым и Смердяковым – пропасть.
– Между этими двумя ролями, Обломовым и Смердяковым, прошло 8 лет, на протяжении этих лет я менялся, взрослел, набирался опыта. Естественно, сравнивать их никак нельзя, но что за актер, согласитесь, который не пробует себя в чем-то новом? Высшее мастерство его – способность менять маски, достоверно вживаться в любой образ. Впервые мысль сыграть «хулигана» ко мне пришла лет шесть назад. Но тогда режиссер увидел во мне другой типаж, Обломова. Предложение сыграть Смердякова я воспринял с радостью: «Наконец-то!»
Как ни странно, вскоре типаж «хулигана» вдруг начали предлагать и кинорежиссеры. Наконец я дожил и до этого приятного момента! В частности, я снялся в фильме моей жены, выпускницы мастерской Алексея Учителя, в фильме «Дорога на», где я сыграл персонажа отрицательного, матерящегося «оторву». Это случилось спонтанно и стало настоящей неожиданностью не только для меня, но и для многих моих коллег.
Смердяков и Иван– Всем понятно, как много значит режиссер в создании данного образа на сцене. Оцените, кто в большей степени является создателем образа Смердякова в спектакле «Брат Иван Федорович»? Вы или Сергей Васильевич Женовач? Были ли вы свободны в решении тех или иных моментов сцены, или действовали согласно установкам режиссера? Или же работа была совместной?
– Роль Смердякова – полная заслуга Сергея Васильевича. Чувствую, что если бы нашего режиссера спросили о том же самом, он бы ответил, что это – заслуга Сергея Аброскина. Все действие мы репетировали в нескольких фазах: это и разбор материала, героев и его основная линия в композиции будущего спектакля, и непосредственно погружение и репетиция сцен будущего спектакля.
– Вам удалось показать, как глубоко и всем сердцем может человек принять положение «Все позволено». Обмираешь как зритель, когда ваш Смердяков с воодушевлением, просто и увлеченно, очевидно не чувствуя никакого раскаяния, передает подробности своего преступления. Поделитесь пожалуйста, если это возможно, подробностями: как вам удалось представить за Смердякова, что вам – «все позволено»?
– Все очень просто: когда актер играет ту или иную роль, он часто подставляет свой жизненный опыт и переносит в образ героя, которого он играет. Получается, что для того чтобы достоверно сыграть убийцу – надо убивать? Конечно же, нет! Здесь речь идет о том, что если в жизни ты оступался и шел по ложному пути, то вот он тебе и опыт, с которым тебе удастся одолеть эту роль. Достаточно своего опыта, чтобы представить изнутри, как человек переступает через Божий закон. На мой взгляд, Смердяков верил в то, что есть избранные люди, которым все позволено, «человекобоги», поэтому и совершил такое преступление, следуя своему «человекобогу», Ивану, и только потом понял, что так жить он не сможет, что он обманулся, а обратного пути уже нет.
Смердяков рассказывает о совершении преступления– Согласны ли Вы с тем, что Смердяков относится к числу тех героев Достоевского, которых автор не любит? Ведь Федор Михайлович несомненно любит и Свидригайлова, и Рогожина, и Федора Павловича Карамазова. Но есть и те, кого он не любит. По моему мнению, это жених Дуни в «Преступлении и наказании», Петр Верховенский в «Бесах», Трусоцкий в «Вечном муже», Ракитин и Смердяков в «Братьях Карамазовых» (конечно, я говорю субъективно). Как же вам-то удалось полюбить Смердякова, увидеть в нем живую душу? Погибшую, но живую – что так характерно для Достоевского!
– Нельзя сказать: «любит - не любит», мы все-таки не ромашку по лепесточку рвем. Надо хорошо понимать вообще природу Достоевского и вот таких вот на первый взгляд отрицательных персонажей. Подобные герои романа преследовали его и в других произведениях – «Бесы», «Хозяйка», «Село Степанчиково и его обитатели», «Двойник». В них обычно сильны ущемленное самолюбие, мизантропия и другие пороки. В этом случае темное в человеке становится «выше» христианской души, такой герой творит кумира из других, а также из самого себя. Однако заинтересованность подобными персонажами не могла идти у Достоевского от антипатии. Погибшие, но живые, как Вы только что сказали. И пока живые – есть еще надежда! Что касается Смердякова – мне, прежде всего, нужно было понять, как мыслит убийца, достоин ли он прощения, жалости, сострадания? Смердяков – достоин. Он совершил поступок сильного человека, убив себя и унеся свою тайну с собой. Не желая ни жалости других людей, ни славы. Мне это симпатично. Вот она, живая душа. Вот он, Достоевский!
– Неужели Вы оправдываете самоубийство?
– Тут палка о двух концах. С одной стороны, решится на самоубийство далеко не каждый. С другой стороны, это – преступление против Бога. Против Создателя. Против естественного порядка вещей природы. Несомненно, высшая сила человека – в его смирении и чистоте сердца, тогда всякому помыслу можно противостоять. Но кто из нас станет ожидать от Смердякова смирения, или чистоты сердца – при его искореженной душе? Я убежден, что он закончил жизнь самоубийством не от страха перед завтрашним судом, а совершив поступок по совести, по своей искореженной, но все-таки совести.
– Вам удалось создать поистине трагический образ, а вовсе не однозначно отрицательный. Скажите, Сергей, в чем вы видите главную трагедию своего героя?
– Главную трагедию моего героя я вижу в его следовании ложным истинам, в выборе пути, по которому мой герой пошел. И дошел очень далеко для себя, чего не смог вынести и пережить в итоге.
– Перед нашей встречей я перечитал все места в романе «Братья Карамазовы», где встречается Смердяков и не нашел ни единой строчки, где мелькнуло бы хоть что-то к нему располагающее. Что же симпатичного Вы в нем разглядели?
– Мне очень помог Серей Васильевич. Он обращал внимание на такие моменты: как поет Смердяков Марье Кондратьевне (за этим ведь чувствуется нечто большее, чем «лакейская культура»), как уязвляли его слова Григория Васильевича, оскорбления в адрес его матери, сколь глубоко вообще уязвлено было его самолюбие. Очень важно и то, каким он был замечательным поваром – все его блюдами восхищались, значит, он вкладывал в них душу. Каким был чистоплюем, аккуратистом. Пожалуй, эти вот черты и помогли мне найти в моем герое положительные стороны.
– Верно ли, что ваш Смердяков глубоко любит Ивана Федоровича? И его резкости в адрес Ивана Федоровича, его грубости и обличения – это только "горькие слова?"
– Абсолютно точно подмечено отношение моего персонажа к своему так называемому кумиру. Иван Федорович – кумир для Смердякова, и он совершает эти поступки,чтобы доказать Ивану их связь и сговор.
– Как бы вы сформулировали ту мечту Смердякова, с которой он прощается, когда просит показать ему, на прощание, деньги, пресловутые три тысячи? Согласны ли вы, что он и жизнь кончает самоубийством не из-за боязни суда, а из-за того, что разрушена мечта?
– Мечта Смердякова в том, что он решил сделать это дело: опередить и в большей степени помочь Ивану Федоровичу, связать поступком их соединяющие взгляды на жизнь. По мнению Смердякова, Иван и наставил, и даже больше- приказал ему: «Убей отца». На этом сговоре и развертывается вся трагедия.
– Какого из героев Достоевского вы бы еще хотели сыграть?
– На данном этапе жизни я, подумав, скажу, что хотел бы сыграть даже нескольких персонажей Достоевского: Дмитрия Карамазова из романа «Братья Карамазовы» и Алексея Ивановича из романа «Игрок». В Карамазове удивительно то, как его, скажем так, полюса меняются «с минуса на плюс». Происходит это через влюбленность в Аграфену Александровну, ставшую любовью, через собственные страдания и сострадание к другим. Алексей же Иванович – игроман, больной любовью. Но его любовь безответна, и, загнанный в тесноту собственного сердца, в его томления, он ищет отдушину в игорном доме, и постепенно перед нами предстает одинаковая «игра», что в жизни, что за карточным столом. Вот эти томления, эту путаницу сердца и открытый темперамент было бы очень интересно «покорить».
– Как вам кажется, что важнее для Достоевского – открывание бездн в душе человека или поиск ответов на «проклятые вопросы?»
– Мне кажется, что в «Братьях Карамазовых» Достоевский хотел совместить и «открывания бездн», и разрешение «проклятых вопросов». На мой взгляд, каждый из героев здесь приходит или к концу своей жизни, или к завершению некого ее этапа, но каждый по-своему приходит к искуплению. И все происходит – перед Богом. Вы видели спектакль и обратили, конечно, внимание, на прожектора, которые светят зрителям в лицо перед началом спектакля, в антракте и в конце. Так мы (резковато, но ощутимо) хотим напомнить, что мы все – перед Богом!
Вставить в блог
Поддержите нас!
