На круги своя. Исторический очерк

В это хмурое утро вторника 9 апреля 1918 года Павел Алексеевич собирался особенно тщательно: дрожащими от волнения руками оправлял накрахмаленный воротничок сорочки, пытливо всматривался в шестидесятипятилетнего седобородого старика, растерянно моргавшего ему из Зазеркалья, а когда вышел из подъезда и нерешительно завернул на Тверскую, то почувствовал такую тяжесть в ногах, что не сразу включился в стекавший вниз пешеходный поток. Влекомый его волнами, он рассеянно оборачивался, цепляясь взглядом за медленно проплывающий мимо трехэтажный дом московского генерал-губернатора; вот извивающиеся рукава переулков: Брюсовский, Газетный, Долгоруковский, вот пассаж, вот (наконец-то!) поворот направо, на Моховую.

Привычно перекрестившись на Георгиевскую церковь, что на Красной горке, миновав строящееся усилиями академика Романа Ивановича Клейна здание Геологического института, стараясь не глядеть в сторону Старого университетского дома (дабы не сглазить!), он на минуту остановился перед храмом св. Татианы, чтобы помолиться. Вот так же стоял он на этом самом месте 44 года назад, когда юношей приехал поступать на физико-математический факультет. Так же щипало от волнения в носу, глаза застило туманом, легкие раздувались, чтобы утишить биение сердца. Тогда ему, выпускнику Рязанской духовной семинарии, удалось-таки убедить членов высокой экзаменационной комиссии, что «его семинарская подготовка далеко превосходила обычные требования своею основательностью и полнотой».

Окончив Университет со степенью кандидата, Павел был оставлен на кафедре чистой математики. Через шесть лет защитил магистерскую диссертацию и стал преподавать на родном факультете в качестве приват-доцента.

В 1891 году профессор Павел Некрасов стал деканом физико-математического факультета, а через два года — ректором Университета...

Затем были Учебный округ, Министерство, отставка. Возвратившимся блудным сыном стоит он перед alma mater, и сырой весенний ветер холодит его непокрытую голову.

К распоряжениям ректора Михаила Александровича Мензбира относились с благоговением. Его «внутреннее очарование цельного, принципиального человека, страстно преданного науке ученого, неотразимо действовало на всех, кому выпало счастье с ним встречаться. Под внешней суровостью таилась исключительная человечность, редкая доброжелательность...» Поэтому, когда на стол Главного библиотекаря Московского университета легла бумага: «Канцелярия Совета Московского Университета по распоряжению г. Ректора, просит допустить к пользованию книгами из Университетской библиотеки приват-доцента сего университета Павла Некрасова», то документ был немедленно принят к сведению и исполнению, хотя принимающему и нелегко было осознать, что означенный приват-доцент есть не кто иной, как бывший всесильный попечитель Московского учебного округа, бывший высокий чин Министерства народного просвещения. Все перемешала налетевшая буря. И библиотекарь от души посочувствовал участи Павла Алексеевича и подумал, что еще не скоро войдет в берега революционное половодье. Сколько еще ждать месяцев? А может, это затянется, не дай Бог, и до конца года?

Остановившийся перед храмом св. Татианы седобородый приват-доцент уже понимал, что вся эта «новая жизнь» всерьез и надолго, что, может быть, лишь внукам и правнукам выпадет налаживать разрывающиеся «связующие нити» и что его место сейчас — в команде плывущего сквозь шторм огромного корабля-ковчега, имя которому — Московский университет. И он решительно шагнул на пригорок, к массивному и вместе с тем поразительно устремленному ввысь, как бы зависшему в состоянии левитации, подобно свифтовско-гулливеровской Лапуте, великолепному зданию Научной библиотеки, зданию, в основание которого в те еще допотопные времена заложил он свой «попечительский» камень под дружное «ура» строителей и аплодисменты университетской корпорации.

Через некоторое время он вышел окрыленный, держа в руках казавшуюся ему невесомой связку пожелтевших фолиантов. Не чуя под собой ног, наискось пересек бугристый двор, чуть было не врезавшись в сияющего медной улыбкой Ломоносова посередине. На углу Большой Никитской его нагнало цоканье подков.

— Никак Паллексеич? Ваше превосходительство! Дозвольте подвести?

Бывший действительный статский советник вскинул голову и узнал в извозчике бывшего университетского сторожа, своего тезку.

— И то, дружок, ты ведь знаешь куда: Тверская, Глинищевский переулок.

Бодро вспорхнул на подножку и, как бы извиняясь, пояснил:

— Дома, небось, заждались, ши простынут.

А между тем распогодилось. Весенний апрельский день был в разгаре. Синева небес опрокинулась на Моисеевскую площадь. Огромные каменные дома, казалось, трепетали в струящемся воздухе. Пахло по-домашнему, свежевыстиранным бельем. Веселые мохнатые лошадки азартно карабкались вверх по Тверской, увлекая за собой триумфальную колымагу счастливого профессора. Жизнь продолжалась! А что там, впереди?

Бодрящий московский ветер сменился июньской жарой. По-прежнему посещал Некрасов зацепившуюся за изумрудные вершины молодых деревьев университетскую Лапуту. Через год, выдержав всероссийский конкурс, он был вновь избран профессором по кафедре чистой математики. Время шло...

Однажды, это было в начале зимы 1924 года, взволнованный одним из бесчисленных ходатайств перед властями об издании своих трудов, вышел Павел Алексеевич на мороз из здания Наркомпроса. Не застегивая шубы, прошел обиженный профессор от Крымского моста до Покровского бульвара, рассеянно натыкаясь в ранних свинцовых сумерках на встречных, подавленный мыслью о бесцельности дальнейшего существования, не зная еще, что этой последней неудачей заканчивается его жизненный путь. Переезжая в больницу МКУБУ (Московская комиссия по улучшению быта и условий жизни ученых), он успел еще написать письмо к математику Н. Лузину об обращении аритмологических периодических функций...

Недельная работа скоротечной пневмонии поставила точку в этой истории. Коллеги отмечали в некрологе, что про Павла Алексеевича, как и про знаменитого математика Эйлера, с полным правом можно сказать: «Некрасов перестал жить и вычислять!»

Комментарий специалиста

Очерк В.В. Ремарчука «На круги своя» опирается на недавно обнаруженные в Архиве МГУ материалы, относящиеся к биографии профессора П.А. Некрасова, которые позволяют датировать его возвращение в Университет после октябрьской революции апрелем 1918 года. В фонде Правления Московского университета (ф. 1, on. 4 и 4л (1918), д. 888, лл. 4, 9) хранится заявление Павла Некрасова на имя ректора проф. Мензбира от 8 апреля 1918 года с просьбой разрешить ему, как принятому на работу, пользоваться книгами университетской библиотеки, а также соответствующее отношение канцелярии Совета Университета от 9 апреля 1918 года. Кроме того, обнаружено письмо в Правление за 19 октября 1923 года от П. А. Некрасова, где он именует себя «сверхштатным профессором Московского университета» и упоминает, что соответствующее пособие назначено ему Госпрофобром с 20 октября текущего года.

Н. В. Фролов, зав. Архивом МГУ