Пасха 1917 года в Царском Селе

Весна 1917 года — особое время в жизни нашей страны. Сбылась мечта: «Долой самодержавие!». Творческая и мыслящая Россия переживала эйфорию. Мало кто вместе с нею испытывал также и тревогу — как, например, художник Александр Бенуа, оставивший подробные дневники. Он был несомненным сторонником революции, но писал уже 3 марта (старого стиля, т.е. на следующий день после отречения Государя): «У меня противное чувство, что мы куда-то катимся с головокружительной быстротой. … Происходит, шутка сказать, экзамен русскому народу!» Гораздо характернее было то, что выразила Зинаида Гиппиус в стихотворении «Юный март», написанном в то время и не раз той весной опубликованном. Приведем две строки из него — о красном флаге: «Цвети меж домами веселыми / Наш гордый, наш мартовский мак!» Нетрудно представить, как рад был революции Федор Шаляпин, если весной 1916 года он, со всею мощью своего дарования, спел «Марсельезу» на русско-французском банкете, в присутствии членов правительства и Государственной Думы. Теперь он пел и в театре, и на заводах, и в Бутырской тюрьме.

Пасхальная открытка 1917 года

Временами беспечная радость свободы соединялась с пасхальной радостью. Это нашло свое отражение в пасхальных открытках, выпущенных в марте 1917 года, к примеру: солдат и рабочий жмут руки друг другу над большим пасхальным яйцом, при этом в лучах встающего солнца написано мелким шрифтом: «Христос воскресе», а на красном яйце покрупнее: «Да здравствует республика!» Так красный цвет революции воспринимался как цвет пасхальный. Для нас это дико, но ведь все еще было впереди…

Светлый Праздник приходился тогда на 2 апреля по старому стилю. В первый день Пасхи (по датировке поэта) Марина Цветаева написала стихотворение «Царю — на Пасху». В этом стихотворении открытые царские врата она прямо соединяет с обретенной свободой и чуть ли не ехидно бросает: «Христос Воскресе, / Вчерашний царь!» Произнеся суровое: «Ваши судьи — / Гроза и вал! / Царь! Не люди — / Вас Бог взыскал», поэт примирительно пишет: «Но нынче Пасха / По всей стране, / Спокойно спите / В своем Селе, / Не видьте красных / Знамен во сне». В зрелом возрасте (весной 1917 года ей было неполных 25 лет) Марина Ивановна придет к совершенно иным воззрениям, а сейчас, как бы спохватившись, «на третий день Пасхи» — как она, опять же, сама датировала — выдохнет знаменитое «За Отрока, за Голубя, за Сына», где пророчески вспомнит убиенного царевича Димитрия.

Цветаева, однако, была исключением. О царской семье не думали. «Полковника Романова» с женой и детьми все оставили: из родственников почти никто не писал им (впрочем, общение с матерью было прямо запрещено Государю), отдельные случаи верности и преданности, порою столь трогательные, стали впоследствии так заметны как раз из-за того, что были редки. Но ни Государь, ни Государыня никого не осуждали и лишь переживали за тех, кто терпел из-за них неприятности.

Жизнь царственных узников в родном дворце назвать спокойной нельзя было. Солдаты охраны, хоть и не все, зачастую вели себя крайне неуважительно, а иногда и просто грубо и скверно, вплоть до непристойностей. Керенский приехал на двенадцатый день по возвращении арестованного в Могилеве царя и насильно разлучил Государыню с верными подругами: Вырубовой и Ден. Затем, спустя пять дней, приехал снова и заявил, что принужден разлучить Государя с Государыней: они видеться будут лишь за столом и при условии, что разговаривать будут только по-русски и не касаясь прошлого. Это было в Страстной Понедельник. На Страстной Четверг революционные активисты города Царское Село устроили похороны «жертв революции», в подражание Петрограду, где такое же (массовое, вошедшее в историю) мероприятие прошло за неделю до того. «Жертвы революции» вовсе не являлись «защитниками свободы», это было несколько погибших во время февральских беспорядков в Царском Селе, в частности, при разгроме винных лавок. Хоронили их, с очевидными издевкой и вызовом, прямо напротив круглого зала Александровского дворца, с речами и бесконечными маршем Шопена и «Марсельезой». Вдруг налетевший шквал непогоды — в ответ на молитвы узников, как им верилось — разогнал нечестивое сборище.

Протоиерей Афанасий Беляев

Зная о том, что похороны будут устроены возле дворца в Великий Четверг, семья решила исповедоваться в Великую Пятницу, с тем, чтоб причаститься в Субботу.
Исповедовал и совершал богослужения протоиерей Афанасий Беляев, бывший в то время настоятелем Федоровского собора в Царском Селе. Ни собор, ни дорогую августейшим сестрам милосердия Знаменскую церковь царской семье посещать не разрешалось. Богослужения совершались в домовой церкви Александровского дворца, оборудованной в одном из залов, где просто был поставлен походный иконостас 1812 года (он и сейчас хранится в Эрмитаже). Приглашенный на Великие дни во дворец, священник и сам оказался в заточении и (после Пасхи) принужден был настойчиво напоминать о себе, чтобы вернуться к своим основным обязанностям. Дневники отца Афанасия, относящиеся ко времени его пребывания в Александровском дворце, опубликованы в журнале «Исторический архив» (1993, №1). Подробные выдержки из этого бесценного документа приведены и в первом томе двухтомного издания «Дневников Николая II и императрицы Александры Федоровны 1917–1918» (М., «Вагриус», 2008 г.).

«В 2 часа, — пишет отец Афанасий о Великой Пятнице, — началась вечерня и вынос плащаницы на средину храма. Место для плащаницы убрали коврами, принесли целые кусты белой и красной сирени, множество роз и сделали чудную изящную куртину из живых цветов. …Их Величества, две княжны (Татьяна и Анастасия — А.М.) и свита явились в глубоком трауре — все в черных платьях. Вечерня прошла чинно и довольно торжественно». Отец Афанасий сказал слово на вынос плащаницы, в котором особое внимание уделил состоянию Богооставленности Спасителя на Кресте: «Ужасное состояние… Чувствовать, видеть Себя в невыносимую минуту скорби оставленным от Бога. … Любовь Божественная все это сделала для того, чтобы всех страждущих, гонимых…привлечь к себе. О, Господи, Спаситель мой! Какое утешение вливаешь Ты в пораженное сердце мое…. Я чувствую глубоко, что при всех скорбях своих я не один. Ты, Господи, со мною». Многие плакали. Государь, после исповеди, сказал священнику, что это слово произвело на него глубокое впечатление. Вечером батюшка был приведен в детские комнаты для исповеди больных. Он записал: «Какие удивительные по-христиански убранные комнаты. У каждой княжны в углу комнаты устроен настоящий иконостас, наполненный множеством икон разных размеров с изображениями особенно чтимых святых угодников. … Для выслушания молитв перед исповедью все четверо детей были в одной комнате, где лежала на кровати больная Ольга Николаевна. Алексей Николаевич сидел в креслах, одетый в голубой халатик, обшитый по краям узорчатою тесьмою. Мария Николаевна полулежала в большом кресле, которое было устроено на колесах, и Анастасия Николаевна легко их передвигала. … Как шла исповедь — говорить не буду. Впечатление получилось такое: дай, Господи, чтоб и все дети нравственно были так высоки, как дети бывшего царя».

Домовая церковь Александровского дворца

Приближенные исповедовались также в Великую Пятницу. Первой выпало идти на исповедь фрейлине Государыни, баронессе Буксгевден. К ее удивлению, за ней в часовню последовал и солдат охраны. Ей пришло в голову, что он хочет прослушать исповедь царской четы, а начать решил с нее. Вежливые просьбы удалиться на солдата не действовали. Баронесса потребовала позвать офицера охраны. Громко ругаясь, солдат сходил за офицером, который решил вопрос в пользу фрейлины. Этот случай вполне характерен для той атмосферы, в которой жили тогда царственные узники. Впрочем, рассказывая о шествии по дворцу во время погребении Плащаницы, София Буксгевден пишет: «Солдаты, дежурившие в этот день во дворце, были настроены не слишком воинственно. Некоторые из них стояли в пустых залах, наблюдая за процессией в полном молчании — без каких-либо комментариев или насмешек».

Царская чета и Татьяна Николаевна исповедовались уже после погребения Плащаницы в молельне, примыкавшей к спальне Их Величеств. Отец Афанасий пишет: «Комната-молельня очень маленькая и сверху донизу увешана и уставлена иконами, перед иконами горят лампады. В углу, в углублении, стоит особенный иконостас с точеными колонками и местами для известных икон, перед ним поставлен складной налой, на котором положено и старинное напрестольное Евангелие и крест, и много богослужебных книг. Принесенные мною крест и Евангелие я не знал, куда положить, и положил тут же на лежащие книги. После прочтения молитв Государь с супругою ушли, осталась и исповедовалась Татьяна Николаевна. За нею пришла Государыня взволнованная, видимо, усердно молившаяся и решившаяся по православному чину, с полным сознанием величия таинства, исповедать перед Св. Крестом и Евангелием болезни сердца своего. За нею приступил к исповеди и Государь. Исповедь всех троих шла час двадцать минут».

Отец Афанасий был тронут до глубины души тем, что «удостоился, по милости Божией, стать посредником между Царем Небесным и земным». Он пишет о Государе: «…И вот ныне, смиренный раб Божий Николай, как кроткий агнец, доброжелательный ко всем врагам своим, не помнящий обид, молящийся усердно о благоденствии России, верующий глубоко в ее славное будущее, коленопреклоненно, взирая на Крест и Евангелие, в присутствии моего недостоинства, высказывает Небесному Отцу сокровенные тайны своей многострадальной жизни…» Примечательно, что желая преподать отверженному царю слово утешения и успокоения, отец Афанасий с сокрушением заговорил о… конституции! Мол, надо было дать ее своевременно и тем «исполнить желание народа». Мы можем представить, таким образом, как сильно мечта о новом укладе жизни проникла тогда в сердца соотечественников. Потом был и общий разговор священника с царской четой. Он был родственником духовника царской семьи, отца Александра Васильева, тяжело заболевшего в те дни, и супруги расспрашивали о нем, просили передать ему привет; Государь сказал: «Мы все его так горячо полюбили». Беседовали также и о семейной жизни. Здесь нужно заметить, что на Пасху было сделано послабление, и Государю разрешили быть вместе с супругой.

Походный иконостас 1812 года

В Субботу вся семья причастилась. Первым к Чаше подошел Государь. Давая ему Святые Дары, отец Афанасий громко и внятно сказал: «Честнаго и Святаго Тела и Крове Господа и Бога нашего Иисуса Христа причащается раб Божий благоверный Николай Александрович во оставление грехов своих и в жизнь вечную». Так же было сказано и Александре Федоровне. Татьяна и Анастасия причастились в церкви, а остальных детей батюшка причастил в их комнатах, пройдя туда, не разоблачаясь, после литургии, со Святою Чашей.

«Ровно в половине двенадцатого часа, — рассказывает отец Афанасий, — пришел Государь с супругою и две княжны и вся свита. Я поторопился начать утреню, открыл Царские врата и пошел раздавать свечи. Беря свечу, Государь спросил, не рано ли начинать службу, еще нет 12 часов. Тогда я ушел в алтарь и начал совершать проскомидию, а без 10 минут 12 сделал возглас: «Благословен бог наш», певчие запели «Аминь» и «Воскресение Твое Христе Спасе». Начался крестный ход: впереди фонарь, за ним запрестольный крест, хоругви, икона воскресения Христова, певчие в своих малиновых одеждах, причт в светлых пасхальных ризах, царская семья, свита и все служащие. Выйдя из церковного зала, обошли кругом зала круглого и вернулись к запетым дверям церковным, где и остановились. Началась христовская пасхальная утреня».

Пасхальная открытка Алексея Николаевича другу - Николаю Деревенко

Жильяр пишет так: «Служба продолжается до двух часов, после чего все идут в библиотеку для обычных поздравлений. Государь, по русскому обычаю, христосуется со всеми присутствующими мужчинами, включая коменданта дворца и караульного офицера, который остался при нем. Оба не могут скрыть волнения, которое вызвало в них это непосредственное движение Государя. / Потом все садятся за круглый стол для пасхального разговенья. Их Величества сидят друг против друга… После сравнительного оживления, которое начало быстро падать, разговоры замирают». Баронесса София Буксгевден вспоминала: «В церкви Их Величествам пришлось стоять на некотором удалении друг от друга, а за ужином присутствовали комендант и офицеры охраны. Ужин прошел в атмосфере полной подавленности». Пасхальная трапеза продолжалась не более получаса.

В Светлое Воскресенье Государь записал в дневнике: «День стоял лучезарный, настоящий праздничный».