Портрет на фоне Живого Журнала. Часть 2

4

«Иногда мне приходится звонить чиновникам. Иногда они отвечают мне. Иногда нет.

Ну, работа такая. У меня. Не всякому нравится.  

Объясните мне, пожалуйста, что такое "мероприятие". Или что значит - "он(а) на МЕРОПРИЯТИИ". Или, что немного сложнее для моего понимания, - "я на мероприятии". Это что?

Что это значит? 
Я пытаюсь всей своей женской человеческой сутью вникнуть в определение этого понятия.
Знаю, что такое встречи, приемы, переговоры. Помню, что такое любовь, близость и прочее. Дни рождения, праздники, юбилеи, концерты.
Объясните мне про "мероприятия". Пожалуйста. Мне это необходимо. Я не догоняю. Может, от этого у меня сложности...
Большое спасибо».

- Наверно, не так много людей, которое относятся к вашей работе с неприятием, но они есть. Это видно и по вашему журналу, и по случаям нападения на машину фонда. Вы пробовали понять таких людей или для вас их мотивы - закрытая тема?

- Это не то чтобы закрытая тема, а просто большая помеха в моей работе. Пока мы решаем, как заклеить или поменять эти шины, кому понадобился ворованный GPRS, кто стрелял в бездомных и кто пишет эти угрозы, - кто в итоге страдает? Я лично не страдаю: я их не боюсь. Вот Лена, моя помощница, до того, как обстреляли автобус «Милосердие», со мной ездила. После того как какой-то ненормальный начал писать, что он точно убьет меня вместе с моими бездомными, потому что они, по его мнению, не имеют права на жизнь, а я их поддерживаю, - что получилось? Что девочки сейчас не ездят, и я прихожу одна на этот вокзал.

А одной работать там очень трудно. Мало того, что холодно, - этот контингент, прямо скажем, не из детского санатория. Они дерутся между собой, хотят все влезть одномоментно, и если девочки стояли сзади и говорили: «Тебе я даю одежду, ты заходишь сюда, а ты идешь туда», - то сейчас приходится их контролировать в одиночку.

В прошлый раз один бездомный, алкоголик из Мелитополя, решил на мне жениться. Он меня обнял - а он значительно выше и сильнее меня, к тому же пьяный в дугу - и сказал: «Ты знаешь, когда протрезвею, я на тебе женюсь». Доктор, с которым я работаю, отошел в «Кофе-Хаус», а второй доктор еще не подошел. И этот «Мелитополь» всем телом на меня навалился; я чувствую, что я падаю, качусь под свою же машину! Он говорит: «Ты не поймешь, я в Мелитополе исправлюсь!» А с чего он вдруг решил на мне жениться? Ему справку выдали, что он может уехать, и он решил меня в деревню Софиевку вывезти и таким образом осчастливить.

Наверно, всю жизнь надо принимать, как она есть. Мы православные, и поэтому должны быть смирение и терпение. Понимаю ли я тех, кто мне угрожает? Нет, не понимаю. Боюсь ли я их? Я все-таки женщина, и мне действительно бывает страшно. Мне действительно страшно одной ходить по вокзалу с чемоданом. А задумываться, зачем они мне угрожают, не задумывалась.

- Случаи реальной опасности были?

- На вызовах бывает. Все почему-то думают, что я работаю с ангелами, а я работаю с обычными живыми людьми.

Был вызов, о котором мы писали. Я знала, что он будет непонятным: был не определен номер звонившего, выезд абсолютно не планировался. Когда мы приехали, со мной были второй доктор и шофер. Больной увидел из окна, что три человека выходят из машины «скорая помощь», и спрятался под мусоропроводом. Мы благополучно прошли в подъезд, и мама больного мне говорит: «Он спрятался и ни с кем, кроме вас, разговаривать не будет». - «Ну хорошо, а где он сам сейчас?» А он стоит под лестницей. Ребята сели в соседнем помещении, говорят: «Осторожно иди, мы тут ждем». Я выхожу на лестницу и говорю: «Иди сюда» (а мальчик был из Абхазии, бывший боевик). «Ты будешь со мной разговаривать?» - «Буду». И ты знаешь, он всех обманул! Он за секунду меня схватил, пронес в свою комнату и закрыл дверь. Можешь себе представить картину? И дает мне бумагу, в которой написано: «Участник боевых действий». Я думаю: «Боже, пусть будет точно так же, только там, за стеной!» Конечно, страшно в такой ситуации, конечно, у него повреждена психика. Но не думаю, что в моей работе опасностей больше, чем подстерегает меня на улице. Да, бывают экстраординарные ситуации - все бывает.

- А умышленного нападения не происходило?

- Кроме «жениха», нет. В письменном виде - да, но эти угрозы такие, что я даже не верю, что они нападут. «Я зарядил винтовку, я знаю, где ты стоишь, я выпущу в тебя пулю!» Эти жуткие подробности, когда изображаюсь я с развороченными мозгами, - все это несерьезно.

- Приходилось спорить с людьми образованными и знающими, убежденными, что то, что вы делаете, абсолютно неправильно?

- Каждый Божий день! И по нескольку раз. И не только в журнале: с чиновниками и с министрами приходится спорить. И в Совете Федерации, и среди академиков такие есть - мало, но есть. В государстве есть люди, которые считают мой труд и труд моих коллег абсолютно бесполезным. Потому что средства вкладывают в нанотехнологии - это сейчас очень модно, вкладывают в тех, кто может поправиться (что правильно!), вкладывают в детей. Вот там - идите, раскручивайтесь! Там красивый пиар: год семьи, будущее нации... А у меня-то больные бесперспективны! Больше скажу: у меня противников больше, чем сторонников.

Не случайно же обговаривался вопрос об эвтаназии. Представляешь, что такое эвтаназия в нашей стране? Это же завалят полгорода! Даже не смертельных больных, даже не спрашивая согласия, диагноза и подчас имени.

- Вас в нарушении корпоративизма не обвиняют?

- Бесконечно. Одна из последних версий - я нанята частными клиниками, потому что, прочтя мой журнал, понимаешь, что лечиться в государственной клинике невозможно. А между тем в киевском хосписе часть пациентов как раз переведены из частных клиник, хотя они могли там остаться; они перевелись не потому, что у нас бесплатно, а потому, что им лучше.

- А вообще для вас корпоративизм важен?

- Я его терпеть не могу. Вообще этого слова не приемлю. Работа у нас безумно сложная, неблагодарная, грязная, тяжелая физически и морально. Но есть маленький круг людей - то, что я называю своей командой: это четыре человека в Москве, три - в Киеве, частично те же Миронов и Чуев. Это тот круг, которому мы доверяем; назвать это корпорацией невозможно. Каждый делает какое-то свое маленькое дело.

- Можете ли вы сказать о человеке, что он сволочь, если это ваш коллега?

- Нет, не могу. Но когда пьяный врач обмочился у моего больного, - да, я об этом сказала! Я не сказала, что врач подлец, - я сказала, что больной, который находился под патронатом нашего фонда, не заслужил такого отношения к себе. А уж кто куда писает, это его проблема, только в таком состоянии на вызов лучше не ходить.

Конечно, для меня понятие коллегиальности незыблемо, как и для любого другого врача. Я глубоко уважаю коллег и прислушиваюсь к их мнению. Но когда происходят случаи, о которых действительно молчать нельзя... Нельзя писаться у постели умирающего больного! Нельзя, чтобы любящие родственники это видели! Нет, я не буду об этом молчать. К счастью, это редко происходит. 

5

«Только что открыли журнал. Фотографий нет. Но тексты целы.
Я не знаю, что произошло. 10 октября мы перевозили ребенка в Домодедово. Во время следующего вызова получаю смс... - "Ты жива?"
Звоню, сообщаю, что не только я, а вроде как все живы. В ответ слышу, что кто-то ломает журнал.
Зачем и кто - не знаю, хотя версий в блогах я прочла достаточно. Все-таки люди такие разные.

За выходные побывала в киевском хосписе. Работаем дальше.
Всем - спасибо. Тем кто звонил , присылал сообщения и письма, волновался...
За сообщения о пиаре, самопиаре, проплате рейтинга в Яндексе и проч. - отдельное спасибо. Я учту все замечания и сообщу моему куратору.

Всем - добрый вечер».

- Когда на вас вышли и попросили опубликовать отрывки из вашего ЖЖ и интервью с вами?

- Года два назад. Я, кстати, тогда писала очень мало. Это была полная неожиданность для меня. Мне написали и попросили согласия на публикацию. А журнал «Esquire» даже не спрашивал: они опубликовали и поставили меня перед фактом. Полдневника слизали и даже не дали счет для больных!

- Все-таки ваш журнал - один из самых популярных: четыре с лишним тысячи читателей...

- Нет, ну что ты: есть же и десять тысяч, и двенадцать, и семнадцать. Меня, кстати, постоянно путают с Сергеем Лукьяненко: я doctor_liza, а он - doctor_livsy. Он уже не выдерживает: «Какая Доктор Лиза?!» По ошибке пишут иногда к нему, и он, наверное, меня не переносит (смеется).

- А вы с ним не общаетесь?

- Нет! Мы даже не взаимные френды, и именно по этой причине: нас путают. Нас даже Яндекс путает!

- У вас, как у многих популярных блогеров, не было какого-то намека на звездную болезнь?

- У меня?! С бомжами моими? Да о чем ты?! Со мной здороваться боятся! Мне пишут: «Как вы предохраняетесь от них?» Даже близкие люди об этом спрашивают. А ведь бомжи - люди очень эмоциональные и могут вести себя по-разному. У нас ведь существуют целые кланы: на «Трех вокзалах» - это чистая уголовщина, на Курском - наркоманы, а на Павелецком, где я работаю, - «философы» с тонкой душевной организацией. Когда я от них уезжаю, они плачут. И они (я, конечно, сейчас не говорю о пьяных из Мелитополя) очень любят обниматься, плакать в плечо... Какая звездность - со мной за руку боятся здороваться! В ресторан меня давно никто не приглашает; даже в гости перестали звать после того, как я начала работать с бездомными.

- Живой Журнал вас не обременяет?

- Обременяет. Я даже закрывала его дважды, и один раз меня «взламывали».

- А почему продолжаете вести?

- К сожалению, я не люблю писать, это не мое, и есть одна причина, по которой я сохраняю ЖЖ: это единственная площадка, с которой я могу заявить о нуждах наших больных. Единственная. Это единственное место, где я могу сказать: есть люди, у которых нет пеленок, нет еды, нет денег, - вообще ничего нет, кроме тяжелых заболеваний.

- Получается, вам как человеку - не как доктору - блог не нужен?

- Как человеку? Такое обилие комментариев и всего остального мне, конечно, мешает. Мешает, потому что (я уже говорила о разграничении работы и личной жизни) Живой Журнал - это не личная жизнь, это публичная жизнь. И чем больше у тебя читателей, тем больше тебя узнают; узнают иногда на улице и в метро.

- Часто узнают?

- Последнее время - да.

- Недавно был случай, когда вашу фотографию опубликовали рядом с сообщением о гибели врача «Скорой помощи»...

- Ужас! Да, меня похоронили.

- А какое-то объяснение нашлось?

- Нет. Снимало ИТАР-ТАСС, и почему-то выбрали, что «как труп» надо показать меня. Мне звонило много журналистов, которые говорили: «Слушай, Лиза, вчера тебе разрезали шины, а сегодня мы открыли газету "Взгляд", в которой написано: "Доктор погиб вместе с пациентом"! Такое впечатление, что это специально делается». Слава Богу, мои близкие не читают этой газеты, где оказалась фотография мамы и рядом написано: у тебя мамы больше нет.

- Вас нередко обвиняют в нарушении приватности: «Зачем вы рассказываете о своих больных, это их личная жизнь»...

- Не нравится - не смотри. Все, что я пишу, публикуется с согласия больного. Я не маленькая девочка, я давно этим занимаюсь, и поэтому прекрасно знаю, о чем могу писать и о чем не могу. Когда у меня написано о реальных именах больных и реальных историях, они все реальны. В остальном все ровно так, как написано в профиле. Скажу больше: не всегда фотографии соответствуют содержимому рассказа.

- То есть ваш блог в определенной мере становится литературным проектом?

- Нет, это не литература. Это способ донести проблему, не нарушая частности самого больного. Все фото, которые у меня опубликованы, выложены по желанию больных. Кстати, больные любят фотографироваться; я не люблю, а больные - любят.

- У вас, помню, публиковался опрос «Читает ли мой муж мой ЖЖ?», в котором не было варианта «да».

- Чистая правда (смеется)! Мой муж не читает мой Живой Журнал.

- Что-то вроде девиза у вас на данном этапе есть?

- Ты знаешь, на основании последних записей в ЖЖ это то, что у меня вывешено в профиле: «Молчание - золото» (Буквально «Meum est argentum et meum est aurum dicit» -  Д. С.). На настоящий момент это так. Я говорю далеко не то, что могу сказать о происходящем в медицине. К сожалению, есть вещи, которые я даже не могу озвучить, и приватность здесь совершенно ни при чем. Правда иногда настолько страшна, что нет слов ее описать.

- Три вещи, которые вы бы сейчас пожелали людям?

- Любить - все три раза. Нет у меня других советов.

P. S.

«Талый снег течет по Сретенскому и по Тверской, темнеет заметно позже. Очень люблю весну в Москве. Она не такая, как в Вермонте. Пока нет запаха весны, но он будет совсем скоро.

Больные. Много. Тянем. Честно - тяжело. Меня как будто разорвали на три части. И иногда я не знаю, как все это соединить. И куда мне бежать. Или ехать. Или лететь... 

Нечаянная радость - только что, в момент, в который решала - звонить - не звонить, просить или не просить, писать или хватит - позвонили мне. И я поняла - что есть Ангелы. Которые знают, когда  именно нужно написать, спросить и помочь.

Я верю, что все получится. У всех нас. И даже у тех, кто отчаялся сейчас. И у врачей, и у  разных депутатов, домохозяек, у влюбленных, у поэтов, которые должны поправляться, и у управленцев. И особенно у тех, кому сейчас грустно.

Все будет».

Фото Александра Болмасова

Все цитируемые записи взяты из блога Елизаветы Петровны Глинки с согласия автора