Недоразумение

— Илья Сергеевич, интервью кандидата исторических наук Ирины Карацубы русскоязычной версии «Harvard Business Review» вызвало полемику в обществе. Как Вы считаете, должны ли специалисты отвечать на такие публикации?

— Признаюсь, что при первом чтении я не осилил эту статью дальше двух абзацев, так как сразу столкнулся в ней, во-первых, с избитыми штампами, а во-вторых – с таким количеством фактических ошибок, что перечислять их было бы скучно. Впрочем, так как статья адресована непрофессионалам и вводит их в заблуждение (намеренно или ненамеренно – это другой вопрос), то, наверное, кто-то должен ответить и защитить честь науки.

— На какие ошибки в этом интервью Вы все же хотели бы указать?

князь Андрей Боголюбский

— Разве что в качестве примера. И. Карацуба утверждает, что идею Москва – Третий Рим выработало «московское церковное сознание», да еще и «спешно», между тем эта идея пришла в Москву из Пскова с посланиями инока Филофея, причем послания были очень тревожными: Москва в них не восхвалялась, а порицалась за несоответствие своему историческому призванию. Это маленькая деталь, но она подрывает аргументацию автора: все дело в том, что идея централизации на Руси родилась вовсе не в самом центре, она была востребована прежде всего окраинами страны. Переходя к вопросу о Церкви, замечу, что, благословляя централизацию, она благословляла ее не просто так, из эстетических предпочтений, а как альтернативу той раздробленности, которая однажды уже привела к катастрофе монгольского завоевания. В связи с этим нельзя не отметить роли великого князя Андрея Боголюбского, который еще до нашествия пытался выстроить государство на единодержавных началах. Здесь И. Карацуба пишет буквально следующее: Андрея убили потому, что он не умел договариваться... Подобные заявления, помимо того, что в устах кандидата исторических наук выглядят несерьезно, с этической точки зрения звучат даже пугающе: как бы не стало у нас в стране хорошим вкусом спекулировать на тему «виновности самой жертвы».

— Если перейти к концептуальным вопросам, справедливы ли авторские указания на историческую пассивность Церкви, которая, буквально: «благословила и изоляцию страны от окружающего мира, и усиление несвободы общественной жизни, и складывавшееся крепостное право»?

— Здесь надо спросить, какой должна была быть активность? Когда государство стояло на своих ногах, Церковь не вмешивалась, но когда оно падало, как во время Смуты, в ней оказывались и удивительная энергия, и удивительная стойкость. Вспомним патриархов Иова, Ермогена. Патриарх Никон во время смоленских походов царя Алексея Михайловича управлял страной. После упразднения патриаршества отдельные епископы и священники то и дело возвышали свой голос против злоупотреблений властью и богатством, - которых в России всегда было предостаточно, - резко выступали святые Митрофан Воронежский, Тихон Задонский, Арсений Мацеевич, умерший в заточении при Екатерине II, и многие другие... Однако Церковь справедливо считала, что ее дело блюсти чистоту веры, а не вмешиваться в дела государственные, пока оно само не покушается на совесть верующих. Что касается перечисленных автором трех зол: изоляции, несвободы и крепостного права, они во вмногом диктовались логикой исторического развития.

— Каким образом?

— Святой Игнатий Брянчанинов справедливо пишет о том, что Россия издревле представляла собой «обширный воинский стан». Отсюда и военные порядки внутри страны. Царь – военачальник. Свобода ограничена уставом. Причины такого положения и географические, и культурные, и чисто исторические: с кем сталкивались, от кого защищались, у кого перенимали обычаи. Можно горевать о том, что мы не родились в другом месте, но нельзя не заметить, что попытка отказа от централизации всегда оборачивалась для нас катастрофой. Церковь поддерживала в народе здоровый инстинкт самосохранения, и это нормально для христианства, которое, в отличии от манихейства, не отрицает жизнь в ее своеобразии. Если же говорить о частных злоупотреблениях, то конца не будет... Могу только добавить, что крепостное право вряд ли было страшнее, например, британской колониальной администрации в Индии. А кто сказал, что без сильной власти Россию не ждала судьба колонии?

— Можно ли согласиться с И. Карацубой в том, что «в итоге проведенных Петром реформ церковь была огосударствлена и стала частью чиновничье-бюрократического аппарата»?

— Петр Великий пытался перестроить церковно-государственные отношения по протестантскому образцу: монарх – глава религии (как и сейчас официально считается в Великобритании), сама Церковь должна быть обезглавлена, отсюда – упразднение патриаршества. Он добился большей простоты в управлении, большей прозрачности церковных структур, но за эти блага пришлось заплатить изрядной бюрократизацией. Между прочим, бюрократизация Российской империи была именно модернизационным трендом, на недостатки которого много и, увы, бесплодно указывали славянофилы. Однако надо различать Церковь как институт, который не может существовать отдельно от общества, и как общину верующих, сохраняющих веру святых вплоть до пролития мученической крови. Автор все время смешивает эти два аспекта, и получается полнейшая путаница: якобы, Церковь шла в ногу со временем из-за своего консерватизма.

— Что Вы можете сказать об утверждении: «церковь находится в идейном параличе»?

— Оставляю его на совести того, кто это высказал. Да, сегодня наша страна вообще находится в идейном параличе. Но Церковь – это живая духовная мысль, живая проповедь покаяния и обновления. Когда Церковь перестанет говорить о покаянии и начнет говорить о деньгах, вот тогда она и будет в духовном параличе.

— Однако многие считают, что это уже произошло...

— Значит, они судят на основании случайных наблюдений. Систематические наблюдения говорят о другом: в Церкви есть движение – духовное, национальное, культурное. Возьмите хотя бы родительское движение, поднявшееся против нового витка бюрократизации, когда не изжитое до сих пор идолопоклонство перед управленческими технологиями посягнуло на последний оставшийся консенсус в нашем обществе – на детство как семейный институт. И это движение идет снизу, не из епархиальных канцелярий. В нем зарождается настоящее гражданское общество, о котором, перефразируя известную речь, так много говорили демократы.

— Итак, все-таки нельзя утверждать, что «Церковь благословляет отсталость»?

— Этих слов в интервью И. Карацубы нет, они помещены только в подзаголовок. Так что за них отвечает журналист, готовивший текст к печати. Да и не вытекает это утверждение из всего, что говорит И. Карацуба: из набора шаблонных фраз не создашь аргументации.

— А как, по Вашему мнению, исторически относится Церковь к развитию?

— Развитие, по самому смыслу этого слова, есть развертывание некоторого содержания. Страна может иметь большие или меньшие ресурсы развития: людские, географические, культурные и пр. Нашему народу достались огромные ресурсы для материального роста, но вышел на широкую историческую арену он достаточно поздно, и культурное развитие запаздывало: вот откуда тяга к заимствованиям, как родовая травма, которой не было у нашей великой предшественницы – Византии. Когда Россия стала пробиваться на Балтику, оправившись от удара начала XVII века, практически уже сложилась колониальная система, начался бурный рост капитализма в Европе, происходило техническое перевооружение западного мира, населенного вовсе не кроткими агнцами. Этого нельзя не учитывать, говоря о «догоняющем развитии», якобы «изоляционизме» и прочих особенностях нашего пути. А что Церковь? Она всегда благословляла в России сильную власть, способную организовать эти огромные пустые пространства, задействовать ресурсы развития. В ответ она требовала от государства гарантий своего статуса, как поместной Церкви Российской империи, с особыми правами на проповедь и развитие своей инфраструктуры. О недостатках и достоинствах этой «симфонии», продержавшейся до 1905 г., можно говорить много. Но при чем здесь отсталость, я не понимаю.

— Некоторые из нравственных обвинений, возводимых И. Карацубой на Церковь, выглядят очень серьезно: сотрудничество с КГБ, со Сталиным...

— Обвинения есть обвинения – здесь, если уж этим заниматься, надо оперировать фактами, а не голыми словами. Но никогда нельзя забывать о том, что Церковь – не отдельно стоящее архитектурное сооружение, а миллионы людей, которые одновременно являются частью общества. Сталин хотел использовать Церковь как международную силу в борьбе за предотвращение ядерной войны в период до августа 1949 г., пока у США сохранялась «атомная монополия», и в этой борьбе интересы Церкви, СССР, народов остального мира совпадали. Кроме того, легализация Церкви в принципе отвечала прагматическому варианту марксизма, созданному Сталиным, коль скоро выяснилось, что многие граждане СССР остаются верующими. Вот и все. Призыв же покаяться за «сотрудничество» с КГБ, когда он обращен к организациям, а не к отдельным лицам, звучит абсурдно: все организации в нормальном государстве курируются органами госбезопасности. Что касается отдельных лиц, то здесь нужны факты, а не риторика.

— В данном случае она утверждает, что сама Русская Православная Церковь Московского Патриархата была создана Сталиным из «трех уцелевших митрополитов»...

— Это, мягко говоря, вольное обращение с фактами. Сталин был инициатором Собора, избравшего Патриархом Сергия (Страгородского), который ранее стал местоблюстителем патриаршего престола после того, как его предшественники были репрессированы. Чтобы обезопасить положение Церкви, еще в 1927 г. Сергий принял декларацию о лояльности советской власти. Эмигрировавшие на Запад епископы ее осудили, заточенные в Соловках архиереи ее не приняли, некоторые из верующих ушли в подполье. Тем не менее, со временем для оставшихся на свободе священнослужителей московский Временный Патриарший Синод, возглавляемый Сергием, стал единственным органом церковной власти: группы верующих, ушедших в «катакомбы», не смогли сформировать централизованного управления. В интересах госаппарата СССР было сохранение каких-то легальных остатков Церкви для демонстрации соблюдения прав верующих. Но после 1941 г. была проведена ревизия отношения к Церкви как к реликтовому образованию. По версии же И. Карацубы получается так, будто митрополиты были виноваты в том, что их не успели расстрелять.

— Что Вы думаете о сотрудничестве Церкви с государством в настоящее время?

— Если воспользоваться словами автора статьи, то Церковь, «учитывая суть нашего государства», пытается сделать все возможное для сбережения русского народа и его государственности. Допускаю, что защита Ходорковского не входит в число задач, определяемых этой целью. Но здесь есть и более принципиальный вопрос: Ирина Карацуба заявляет, что Церковь ничего не может предложить обществу, кроме «концепции так называемого русского мира, которая тянет нас на два века назад». Финал этого тезиса мне решительно непонятен: русский мир существовал еще всего 25 лет назад и был разрушен искусственно, преступно. Разрушен он был, тем не менее, не до конца. Вопреки утверждению автора, русский мир – вовсе не «империалистический» проект. Это пространство русского языка (за который она так ратует, когда говорит о переводе богослужения), пространство дружбы народов и взаимопонимания рас, пространство закона, того самого римского ius civile, пусть и весьма своеобразно приспособленного к далеким от средиземноморских пространственным и этническим реалиям, на смену которому пришли коррумпированные феодально-сырьевые режимы, образующие теперь, при общем падении уровня жизни и уровня культуры, геополитическую «пороховую бочку» в подбрюшье Европы – от Косово до Средней Азии. Я не уверен в том, что нашей Церкви как организации под силу сегодня грандиозная задача возрождения русского мира. И ни одной общественной силе с этим не справиться. Оно может совершиться только как чудо, и это чудо должно произойти прежде всего в душах людей, в их совести.

— Вы упомянули перевод богослужения на русский язык. Справедливы ли претензии к Церкви за ее «косность»?

— Отвечу словами академика Дмитрия Сергеевича Лихачева, произнесенными как раз по этому поводу: «Не Церковь должна кланяться обывателю, а обыватель Церкви». Для многих и приверженность к русскому литературному языку скоро будет косностью, по той же причине, что и к церковнославянскому, – лень учиться.

Ну а в заключение я бы хотел посоветовать автору статьи перечитать поэтическую переписку митрополита Филарета с Пушкиным, которую она почему-то назвала «перебранкой». Здесь явно вышло какое-то недоразумение.