Отречение Николая II: Миф или реальность?

Действительно, очевидна необходимость новых серьезных исследований по данному вопросу, с привлечением криминалистики на высоком уровне (хотя бы для изучения дневника царя), с пересмотром, под критическим углом зрения,  всех свидетельств, относящихся к событиям начала марта 1917 года. Но необходимо также сохранять и взвешенность взгляда.

К примеру, Петр Мультатули утверждает, что записи в дневнике Государя, начиная со 2-го марта 1917 г. и заканчивая 9-м марта, скорее всего, являются подделкой, поскольку, по воспоминаниям А.А. Вырубовой, Государь сказал ей после приезда в Царское Село (уже в качестве арестованного): «Видите ли, это все меня очень взволновало, так что все последующие дни я не мог даже вести своего дневника». (А.А. Танеева (Вырубова). Страницы моей жизни. «Благо». 2000, стр. 163). Конечно, необходима криминалистическая экспертиза, которая установит, в каких частях дневника почерк Государя – подлинный, а в каких – подделанный. Но пока такой экспертизы нет, столь существенно полагаться на приведенные слова представляется не слишком разумным. Анна Александровна могла выпустить одно только слово, которое меняет высказывание.  К примеру: «Я не мог даже толком (все выделения – мои, А.М.) вести своего дневника». Государь мог сказать и так, как записано Вырубовой в ее воспоминаниях, но иметь в виду то, как сформулировано в приведенном варианте его фразы. Трудно представить, к примеру, чтобы слова «кругом измена, и трусость, и обман!», записанные в дневнике 2 марта, были вымышлены теми, кто подделывал дневник. Это могли быть только большевики, а такие слова плохо вязались с образом ничтожного, слабого царя. Речь, снова скажем, не идет о контраргументе в пользу подлинности дневника, но только о недостаточной взвешенности утверждений о его фальшивости.

Вагон царского поезда, в котором Государь отрекся от престола

Однако, каковы бы ни были имеющиеся и еще не преданные широкой огласке открытия и какими ни окажутся результаты дальнейших  исследований в данном плане (скажем, будет научно доказано, что записи в дневнике царя от 2 марта до 9 марта 1917 года являются подделкой), самым существенным возражением на высказывание «отречение – миф» останется то, как сам Государь смотрел на события 1-2 марта 1917 года. Его поведение и его высказывания недвусмысленно указывают на то, что главным в этих событиях Государь считал свое собственное решение, отказ от власти, назвать ли его не отречением или (мягче)  «передачей власти», неважно. Да, Государь говорил о том, что фактическим арестом в Пскове и изменой военных был поставлен в безысходное положение, но, несомненно, считал свой шаг добровольным

Как и в других работах Петра Мультатули, в книге «Николай II. Отречение, которого не было» привлекается огромный документальный материал, многие (но не все) выводы и заключения автора выглядят вполне обоснованными. Читатель получает объемное представление о том, как готовилась катастрофа – и внешними врагами России, и (на  деньги и при содействии первых) – врагами внутренними. Описание это выдержано в серьезных тонах и, хотя не может считаться беспристрастным, лишено и пафоса, и «комплекса врага», и антисемитизма, и т.п. вещей,  нередких среди «ревнителей не по разуму» памяти царственных мучеников.  Автор выполняет обещание, которое дает в начале исследования:: проследить внимательно за ходом событий. Для 1 и 2 марта 1917 года это сделано буквально по часам. Убедительно показано, как совершались заговорщиками действия  от имени царя, но без его ведома. (Так, скорее всего, вовсе не самим Государем был остановлен генерал Иванов на пути к Петрограду). Убедительно показано, что царь Николай II не являлся автором и не подписывал манифеста об отречении – того, что хранится как архивный документ. Менее убедительно выглядит аргументация о подложности телеграмм царя. Сомнение в авторстве слов «Нет той жертвы, которую я не принес бы во имя действительного блага и для спасения родимой Матушки-России» вызывает такое же отторжение, как и сомнение в подлинности слов дневника: «Кругом измена, и трусость, и обман!».

В Царском Селе вскоре после отречения

Автор книги делает вывод: отречения не было. Этот вывод основывается на том, что имеющиеся документы – подложны, а свидетельства очевидцев – противоречивы и зачастую сомнительны. В заключительных главах книги подведен итог: «События в феврале-марте 1917 года были не чем иным, как свержением императора Николая II с прародительского престола, незаконным, совершенным преступным путем, против воли и желания самодержца, лишением его власти» (стр. 607). Такое положение не может соответствовать действительности.

Прежде всего, приведем воспоминаниям Владимира Воейкова, дворцового коменданта  (т.е. ответственного за охрану императора), бывшего при Государе вплоть до своей высылки генералом Алексеевым из Могилева. Воейкова выслали из-за его преданности царю и невозможности в его присутствии арестовать отрекшегося монарха. Петр Мультатули то показывает несуразность в воспоминаниях Воейкова, то бросает тень на него (не будем вдаваться в подробности), то цитирует его как достоверный источник. Итак, учитывая необходимость критического взгляда, кратко приведем один эпизод. Генерал рассказывает, что, узнав от министра двора графа Фредерикса об отречении Государя от престола, он побежал в вагон Его Величества: «Я … вошел без доклада в Его отделение и спросил: «Неужели верно то, что говорил граф – что Ваше Величество подписали отречение? И где оно?» На это Государь ответил мне, передавая лежавшую у него на столе пачку телеграмм: «Что мне оставалось делать, когда все мне изменили? Первый Николаша… Читайте» (Я понял, что Государь был очень взволнован, раз он в разговоре со мной так назвал великого князя Николая Николаевича)»  (В.Н.Воейков. С царем и без царя. М. 1994, стр. 133).

Эпизод в Ставке

Не похож генерал Воейков на человека, который ради того, чтобы лишний  раз показать степень своей близости к императору, сочинил и то, что вошел без доклада к царю, и то, как сорвалось у Государя домашнее имя «Николаша». Но пусть воспоминания Владимира Воейкова недостоверны. Обратимся  к воспоминаниям генерала Николая Михайловича Тихменева: «О последних днях пребывания Императора Николая II в Ставке». После отречения Государь поехал в Могилев, где увиделся (в последний раз) с матерью и попрощался с офицерами Ставки. Прощание состоялось прямо перед отъездом  Николая II в Царское Село. В поезд он сядет уже арестованный, так что шли последние часы Государя на свободе. Приведем отрывок, который дает представление о состоянии отрекшегося Государя, о его невероятных выдержке и самообладании, а также содержит его первое (и единственное) высказывание об отречении, адресованное офицерскому собранию. Николай Тихменев пишет:

«Он был одет в серую кубанскую черкеску, с шашкой через плечо…. На груди висел один лишь Георгиевский крест, ярко белевший на темном фоне черкески. Левую руку с зажатой в ней папахой он держал на эфесе шашки. Правая была опущена и сильно и заметно дрожала. Лицо было еще более пожелтевшее, посеревшее и обтянутое, и очень нервное. Государь сделал небольшую паузу и затем начал говорить речь. Первые слова этой речи я запомнил буквально. Он говорил громким и ясным голосом, очень отчетливо и образно, однако сильно волнуясь, делая неправильные паузы между частями предложения. Правая рука все время сильно дрожала. «Сегодня… я вижу вас… в последний раз, - начал Государь, - такова воля Божия и следствие моего решения». Далее он сказал, что отрекся от престола, видя в этом пользу России, надежду победоносно кончить войну».  (цит. по «Дневники Николая II и императрицы Александры Федоровны», «Вагриус», 2008, далее – «Дневники»).

Неужели Государь  мог сказать о своем решении, если бы с его стороны  не было никакого решения? Да, в письменном прощальном обращении императора к войскам (Петр Мультатули приводит подлинный текст, отличающийся от того, который обычно цитируют) нет ни слова об отречении, равно как нет и призыва подчиняться Временному правительству. Но если бы Государь не пошел, по собственной воле, на какой-то вынужденный заговорщиками шаг, вряд ли он вообще был бы в состоянии прощаться: сам факт прощания предполагал, что за ним стоит этот шаг. Государь не терпел никакого «как бы»! Он бы не стал притворяться, подыгрывая тем, кто лишил его власти. Люди, близко знавшие императора, знали его правдивость и, в противоречие с расхожим мнением, отсутствие пресловутой «слабости». Они должны были прекрасно понимать, что если царь не пойдет на какое-либо согласие, а будет лишь «подставлен» невозможностью опровергнуть подложные документы, то станет для них крайне опасной личностью – через тот моральный капитал, которым будет внутренне тогда обеспечен. Александр Гучков признавался перед смертью, что в случае отказа императора отречься от престола планировалось просто его убить. Нет сомнения, что так бы и сделали.

Царский дневник от 2 марта 1917 г

Пасху 1917 года царская семья встречала в заточении, в «золоченой клетке» (по выражению историка С. Мельгунова) Александровского дворца. Семья исповедовалась в Великую Пятницу, приходившуюся на 18 марта по старому стилю. (Таким образом, прошло 9 дней, как, арестованный в поезде, царь прибыл в Царское Село). Причащались в Великую Субботу.  Совершал богослужения и исповедовал приглашенный во дворец настоятель Федоровского собора протоиерей Афанасий Беляев. Сохранились его дневниковые записи, опубликованные А.Н. Бохановым в «Историческом архиве» 1993 г. (N1). Отец Афанасий рассказывает о беседе с Николаем II после исповеди и, в частности, передает такие его слова: «…И вот, один, без близкого советника, лишенный свободы, как пойманный преступник, я подписал акт отречения и за себя, и за наследника сына. Я решил, что если это нужно для блага родины, я готов на все. Семью мою жаль!» При всех возможных искажениях слов Государя, трудно представить, чтобы, в случае насильственного отрешения его от власти, запись отца Афанасия была бы такой, как видит ее читатель.

Наконец, обратимся ко дням заточения в Тобольске, к тому времени, когда царской семье стало известно о заключении Брестского мира. Пьер Жильяр говорил следователю Н. Соколову: «Этим договором Его Величество был подавлен как тяжким горем. В это время Государь несколько раз вел со мной разговоры на политические темы, чего он никогда не позволял себе ранее. Видно было, что его душа искала общения с другой душой, чтобы найти себе облегчение». Если бы царь не сознавал себя лично ответственным за то, что случилось 1-2 марта 1917 г., он бы, переживая за Матушку-Россию, так не терзался бы. Пьер Жильяр сообщал Соколову и о своих разговорах с Государыней: «В связи с Брестским договором Государыня однажды выразила сожаление, что даже отречение Государя от престола не принесло никакой пользы для России. … оказалась бесполезною жертва, которую принес Государь, чтобы избежать внутренней, междоусобной войны во время войны против немцев» («Дневники», стр. 294). Государыня Александра Федоровна всегда говорила о происшедшем именно как об отречении.

Зададимся вопросом: а что Государь мог сделать? Пойманный в псковскую ловушку, лишенный генералом Рузским какой-либо связи с внешним миром, что он мог? Но, во-первых, мы не знаем, какие варианты поведения обдумывал тогда Государь; он ведь вовсе не был так простодушен, как многим кажется. А во-вторых, и это главное,  все дело было в том, с каким расположением сердца царь решился на отречение. Можно не сомневаться, что он получил укрепление в молитве (не случайны его слова «такова воля Божия») и подписывал то, что согласился подписать, с верой в Россию. Вот что было самым существенным и вот что более всего удручало царя: возможность утраты этой веры. Однако ко 2-му марта 1918 г. тяжелое чувство было преодолено. Государыня записала в дневник в этот день: «Годовщина отречения Николая от престола!!!». А Государь написал: «Вспоминаются эти дни в прошлом году в Пскове и в поезде. Сколько еще времени будет наша несчастная Россия терзаема и раздираема внешними и внутренними врагами? Кажется иногда, что дольше терпеть нет сил, даже не знаешь, на что надеяться, чего желать?/ А все-таки никто как Бог!/ Да будет воля Его Святая!»    

Интерьер вагона, в котором было принято отречение Николая II

Как же относиться к подложным актам, к подделанной подписи? Думается, просто как к подмене. Верно, Государь подписал документ, чем-то не удовлетворявший заговорщиков, они и заменили его на «подходящий». Подлость нередко оказывается подлее, а низость ниже, чем можно вообразить; в этом нет ничего удивительного.

Итак, мы имеем два полярных мифа об отречении.

Первый, «традиционный», до сих пор весьма распространенный (так что мы и не касались его раньше), заключается в том, что будто бы царь, ничтожный и слабый, добровольно отрекся от престола, в силу народного возмущения его правлением и своей несостоятельности, под которой и подписался.

Второй, современный, имеющий небольшое число приверженцев, заключается в том, что, в действительности, было не отречение, а насильственное отрешение от власти в результате подлого заговора, каковой теперь, по многочисленным документам, может быть полностью описан. Люди, которые утверждают, что отречения не было, глубоко почитают царя, многое знают о нем, но, как это ни удивительно, подобно невеждам, сторонникам первого мифа, исключают волю Государя из узлового момента нашей истории! Хорошо знакомые с личностью Государя, они знакомы с тем, как крепка была его воля (С. Ольденбург писал о ней так: «стальная рука в бархатной перчатке»), и понимают, конечно, что заговорщики были знакомы с ней непосредственно, как говорится, «по жизни», и тем не менее допускают, что лгуны и подлецы решились бы совершить подлог, не заручившись согласием императора на отречение, действуя напрямую против его воли! Вот, пожалуй, в этом и состоит главная несуразность второго мифа. В настоящей статье сделана попытка показать, что второму мифу явно противоречит то, как держал себя и что говорил Государь после отречения.

Мы видели силу духа, какую проявил Государь при прощании с офицерами Ставки. И в течении всего заточения он ее сохранял. Несмотря на всю горечь и боль, и даже несмотря на сокрушение о своем отречении, Государь не поддавался унынию, но напротив, заражал своей бодростью окружающих, оказывал поддержку всем членам семьи и всем приближенным, разделявшим его заточение. Более того, несмотря ни на что, сохранял он и веру в Россию.

А мы – российский церковный народ начала ХХI века —  с каким  расположением сердца относимся мы к отречению Государя? И люди «книжные», и люди простые - до сих пор осуждают  царя за отречение (будучи православными, о чем и речь!) Берутся судить, ничуть не считая себя обязанными вникнуть в то, как было дело. И это при доступности многих хороших книг, при возможности найти в интернете интересующие нас материалы. Более того, до сих пор (опять же - среди православных!) встречаются люди, которые прямо злорадствуют по поводу реакции царя на известие о Брестском мире: то-то, понял, наконец, что натворил! Тяжело встречаться с таким жестокосердием.

Только горькое наше сокрушение – в безразличии к истине, к отечеству, к тем, что пострадал за него и за Христа – воздаст должное Государю и очистит наш взгляд.