«Анна Каренина»: искушение страстью. Эпизод 2

«Присутствие этого ребенка всегда и неизменно вызывало во Вронском то странное чувство беспричинного омерзения, которое он испытывал последнее время» - то уныние и отвращение, которое иногда возникает даже у неверующего человека после совершения греха. Сережа, как пишет Толстой, был для них тем компасом, который показывал «степень их отклонения от того, что они знали, но не хотели знать». Но, кроме этого фона чистоты и невинности, на котором яснее видна была нечистота их поступка, был еще один важный момент: именно на Сереже сосредоточилась вся любовь Анны во время ее семейной жизни с Карениным, поэтому мальчик был особенно ей дорог. И, собственно, после того, как она переступила черту заповедного «нельзя», которая, как оказалось, была в ее душе, Сережа был той причиной, по которой Анна очень долго не могла решиться на публичный разрыв с мужем.

После того как Анна сообщает Каренину, что она любовница Вронского, поведение ее мужа меняется: он прекращает неловкие и растерянные попытки достучаться до ее сердца. Теперь он со своей стороны жестко и непримиримо рвет внутренние узы, которые их соединяли: «Без чести, без сердца, без религии, испорченная женщина!.. Я ошибся, связав свою жизнь с нею... Мне нет дела до нее». И, как пишет Толстой, он вычеркивает жену и сына из своих переживаний. При этом внешние отношения Каренин оставляет неизменными, требуя от Анны соблюдения форм приличия. И лишь когда он сталкивается у себя дома с Вронским, Алексей Александрович решает начать дело о разводе.

Но тут для Анны наступает время родов, после которых она заболевает. В очередной критической ситуации в душе Карениной, неожиданно для Вронского и, наверно, для нее самой, вновь пробуждаются христианские чувства: будучи при смерти (врачи говорят, что вероятность летального исхода - девяносто девять процентов из ста), она вызывает уехавшего из города мужа и просит у него прощения.

Удивительны два момента в ее покаянии. Во-первых, она, в духе христианской аскетики, отделяет овладевшую ее душой страсть от себя самой: «Я все та же... - говорит она мужу. - Но во мне есть другая, я ее боюсь - она полюбила того, и я хотела возненавидеть тебя и не могла забыть про ту, которая была прежде. Та не я. Теперь (в момент покаяния. - Е. В.) я настоящая, я вся» - страсть ушла, и восстановилась цельность ее личности, собственно, то, что и обозначается словом цело-мудрие. И второй момент -ее желание деятельного христианского покаяния: «Я ужасна, но мне няня говорила: святая мученица - как ее звали? - она хуже была. И я поеду в Рим, там пустыни, и тогда я никому не буду мешать, только Сережу возьму и девочку...»

Это искреннее покаяние Анны - чудо, которое преображает и ее душу, и сердце Каренина: он вдруг смог по-настоящему, по-христиански простить ее, «радостное чувство любви и прощения к врагам наполняло его душу». Еще одна маленькая деталь в этом эпизоде подчеркивает его житийный дух: несмотря на то что она покаялась и обиженный муж простил ее, Анна вдруг восклицает: «Опять они пришли, отчего они не выходят?» Кто они? Невольно вспоминаются предсмертные видения, многократно описываемые в житиях святых, когда умирающий видит бесов, подступающих к его душе, то в образе эфиопов, то в образе каких-то незнакомых недобрых людей.

Но Господь дает Анне возможность деятельного покаяния: несмотря на большую вероятность смертельного исхода, она выжила. У Карениных начинается новая жизнь. Они вместе, Алексей Александрович ухаживает за чужим ребенком, которого любит, как своего, и даже больше, чем любил Сережу. Каренин действительно переродился, неуклюжая, сухая оболочка его поведения прорвана, он живет теперь жизнью милующего, сострадающего сердца. Он полностью открыт, искренен и беззащитен. И потому новый удар со стороны Анны оказывается самым болезненным: ей не нужно его прощение, ей не нужна его любовь, ей не нужна их семья - она уезжает с Вронским.

Нет, она действительно старалась. Когда Бетси приезжает к ней с предложением увидеться с Вронским перед его отъездом в Ташкент, Анна не только отказывается от этого свидания, но и сообщает об этом мужу. Однако ошибка Анны в том, что она боролась лишь за внешнее, за те самые формы приличия, которые раньше вызывали у нее протест. Сейчас она честно пытается быть верной женой - снаружи. В сердце же у нее при этом нет к Каренину никаких теплых чувств: ни жалости, ни любви, ни даже желания полюбить его. И когда он кротко благодарит ее за доверие и за само решение, Анна испытывает лишь раздражение, которое не старается побороть, как и ту страсть, которая вновь царит в ней: как может муж говорить, что нет никакой надобности Вронскому прощаться с «тою женщиной, которую он любит, для которой хотел погибнуть и погубил себя и которая не может жить без него»! Помысел уже принят и признан ею, вызванное им действие лишь вопрос времени.

Второй раз семейные узы рвутся окончательно и бесповоротно: она бросает не только мужа, но и любимого сына, понимая, что уже ни при каких обстоятельствах они с Сережей не будут жить вместе.

Вот почему Каренина не может стать Вронскому женой, а Ани матерью - она сожгла за собой все мосты, она ради страсти отказалась от семейственности - от супружеского долга, от материнской любви к Сереже, и, один раз сломав это в своей душе, Анна и не хочет, и не может вернуться к тому, что убила в себе. Нет, все возможно с Божьей помощью, но она снова не вспоминает о Его присутствии - до следующей, уже последней в ее жизни критической ситуации.

Отношения с Вронским постепенно накаляются. Анна ведет себя как ревнивая и страстная любовница, желающая удержать любимого мужчину при себе, владеть им всем, до конца - а это, разумеется, невозможно. Вронский в одиночку пытается наладить семейную жизнь, вести себя с Карениной как разумный, терпеливый муж, что Анну каждый раз выводит из себя - он не завоевывает ее вновь и вновь, как полагается пылкому любовнику, «в нежности его теперь она видела оттенок спокойствия, уверенности, которых не было прежде и которые раздражали ее». Кроме того, Вронский пытается придумать себе какое-то занятие, как и положено мужчине.

Идеальный пример такой семьи, которую пытается создать Алексей (пример не для Вронского с Анной, которые об этом ничего не знают, а для читателя) - это Левин и Кити. Сначала Катя тоже немного ревновала (вспомним сцену, которую она устроила Левину за то, что он пришел с сельских работ позже, чем обещал), но постепенно справилась с этим чувством, вошла в роль жены, для которой настроение и занятия мужа столь же важны (а может быть, даже важнее), чем ее собственная жизнь: когда муж уезжает на несколько дней на охоту, ей немного грустно, но, видя радость Кости, Катя не только примиряется с его поступком, но даже присылает записку с предложением задержаться на охоте подольше, если ему хочется (и здесь возникает параллель с той исполненной негодования запиской, которую Анна послала Вронскому, когда он задержался на выборах).

У Вронского с Анной такой гармонии не получается. Каждое дело, не связанное с ней, вызывает у Анны жгучую, постепенно принимающую патологические формы ревность: «Для нее весь он, со всеми его привычками, мыслями, желаниями, со всем его душевным и физическим складом, был одно - любовь к женщинам, и эта любовь, которая, по ее чувству, должна была быть вся сосредоточена на ней одной, любовь эта уменьшилась; следовательно, по ее рассуждению, он должен был часть любви перенести на других или на другую женщину, - и она ревновала».

Вронский воспринимает эту ревность болезненно - как попытку лишить его свободы, не интимной, нет, он любит Анну и не изменяет ей, но психологической свободы, желание Карениной поглотить его всего вызывает у Алексея протест - и потому он не теряет возможности лишний раз доказать Анне свое право заниматься другими делами. В реальности это превращается в постоянную борьбу между ним и ею, борьбу, которая сопровождается сценами, оскорблениями, потом страстными примирениями - и при этом медленно убивает само их чувство.

Писатель подробно и вдумчиво показывает, как постепенно эта разрушительная страсть завладевает всем существом Анны, так что после очередной ссоры на пустом месте даже ее сознание начинает мешаться. Затем оно, наоборот, становится болезненно четким и ясным, но эта ясность подпитывается тем унынием и ожесточением, которыми, по духовным законам, часто сопровождается страсть: весь мир предстает перед Анной ареной борьбы людей друг с другом, борьбы, которая вызвана жаждой утоления греховного желания: «Всем нам хочется сладкого, вкусного. Нет конфет, то грязного мороженого. И Кити так же: не Вронский, то Левин. И она завидует мне. И ненавидит меня. И все мы ненавидим друг друга».

Затем Толстой, словно следуя «Добротолюбию», показывает, как принятый помысел уныния вызывает в душе Анны волну богоборческих чувств: «Звонят к вечерне... Зачем эти церкви, этот звон и эта ложь? Только для того, чтобы скрыть, что мы все ненавидим друг друга». Через несколько часов, уже в поезде, когда сосед по вагону перекрестился, ее противохристианский настрой поднимается с новой силой: «Интересно бы спросить у него, что он подразумевает под этим», - с злобой взглянув на него, подумала Анна».

И наконец, это ожесточенное уныние в соединении с косвенным богоборчеством приходит к неизбежному духовному итогу - Каренина решается на самоубийство. Но далее происходят две удивительные вещи. Примеряясь к тому, под какой вагон лучше броситься, Анна перекрестилась. И это очередное обращение к Богу, как и в момент ее болезни, вызвало немедленное чудо - предоставленную Анне возможность покаяния: «Привычный жест крестного знамения вызвал в душе ее целый ряд девичьих и детских воспоминаний, и вдруг мрак, покрывавший для нее все, разорвался, и жизнь предстала ей на мгновение со всеми ее светлыми прошедшими радостями». Господь мгновенно снял с ее глаз пелену греха, вновь убрал из души ту разрушительную страсть, которая не давала ей жить.

Однако Анна, словно не заметив этого, все-таки исполняет свое намерение - бросается под поезд. Но как описаны последние мгновения ее жизни? Это выглядит как полное покаянное обращение к Богу, подкрепленное даже внешней позой («...упала под вагон на руки и легким движением, как бы готовясь тотчас же встать, опустилась на колена»). «Где я? Что я делаю? Зачем?» Она хотела подняться, откинуться; но что-то огромное, неумолимое толкнуло ее в голову и потащило за спину. «Господи, прости мне все!» - проговорила она, чувствуя невозможность борьбы».

Таким образом, последними словами Анны были слова молитвенного обращения к Богу. До этой финальной сцены Толстой-моралист очень серьезно и строго показывал, как Анна сама, погружаясь в страсть к Вронскому, постепенно губит себя, свою душу, как опустошение и ожесточение по ее вине овладевают ее сердцем (чего стоит хотя бы мимолетный эпизод, когда Анна сознательно пытается влюбить в себя Левина, случайно заехавшего к ней, а потом пытается этим эпизодом вызвать ревность и боль Кити). Здесь же писатель словно вдруг замирает и отшатывается от того приговора, который почти произнес. Да, Анна совершила ошибку, и эта ошибка искалечила много жизней, в том числе и ее жизнь. Но внезапно в силу свою вступает эпиграф романа: «Мне отмщение, и Аз воздам». И смысл его не в том, что Анна получила то, что заслужила своим поведением, что ее страшная смерть - закономерный итог ее грешной жизни. Описанием последних минут жизни Анны Толстой вдруг расширяет смысл эпиграфа: суд - за Богом. Что для Него окажется важнее - греховная страсть Анны или ее последний вздох: «Господи, прости мне все!»? «Мне отмщение, и Аз воздам». А мы - не знаем и не смеем судить.

Это ни в коем случае не оправдание измены и прелюбодеяния. Толстой говорит здесь о другом. Смысл романа скорее в апостольском: «Блюдите, како опасно ходите». То, что измены приняты в развращенном свете, - это не самое страшное обрамление жизни Анны. Страшнее другое, на что указывает Толстой: искушению плоти подвержен любой, даже очень хороший и семейственный по природе своей человек. В романе два тому примера. Первый - это размышления Долли, которым она предается по дороге к Вронскому и Анне.

Долли, как мы уже говорили, - воплощение в романе семейного начала, причем в чистом, «бескорыстном» его виде. Муж ей изменяет, но она все равно остается с ним: у них дети. Ради них она и живет, заботится об их здоровье, воспитании, то радуется, какие они хорошие, то сокрушается о их дурных поступках.

И вот, когда Долли едет навестить Анну, она задумывается о том, осуждает ли она поступок Карениной. Незаметно мысли переключаются на ее, Долли, собственную жизнь. Ее сомнения в осмысленности собственной жизни знакомы, наверно, большинству современных многодетных мам: «Беременность, тошнота, тупость ума, равнодушие ко всему и, главное, безобразие... Роды, страдания... потом кормление, эти бессонные ночи, эти боли страшные... Потом болезни детей, этот страх вечный; потом воспитание, гадкие наклонности, ученье... И все это зачем? Что ж будет из всего этого? То, что я, не имея ни минуты покоя, то беременная, то кормящая, вечно сердитая, ворчливая, сама измученная и других мучающая, противная мужу, проживу свою жизнь и вырастут несчастные, дурно воспитанные и нищие дети. ...В самом лучшем случае они только не будут негодяи. Вот все, чего я могу желать. Из-за всего этого столько мучений, трудов... Загублена вся жизнь!» Все могло быть по-другому - эта искусительная мысль постепенно завладевает Долли. Она могла развестить с неверным мужем и начать жизнь заново. На ум пришли поклонники, которые когда-либо выражали ей свою симпатию, и вот уже «самые страстные и невозможные романы представлялись Дарье Александровне». Да, когда она вживую столкнулась с «семьей» Анны, ее искусственность (как в театре, как на званом обеде) оттолкнула Долли, она вновь вернулась к своему выстраданному семейному идеалу, и непрозвучавшее, но слышное в подтексте «спасется через чадородие, если пребудет в вере и любви...» снова вступило в свои права, но немаловажно то, что и она, хоть ненадолго, но тоже соблазнилась возможностью страстной любви.

И второй пример - поведение Левина у Анны. После вечера в клубе, с алкоголем, игрой, Стива везет его к сестре. Левину время от времени приходят в голову сомнения, правильно ли он поступил, приняв это приглашение, но в беседе с Анной он об этом забывает. Каренина покоряет его воображение, сердце Константина наполняется симпатией к ней, и симпатией не совсем невинной: «Да, да, вот женщина!» - думал Левин, забывшись и упорно глядя на ее красивое подвижное лицо». В какой-то момент общения он чувствует к ней «нежность и жалость, удивившие его самого».

По дороге домой Левин вновь начинает слышать упреки совести: «Было что-то не то в нежной жалости, которую он испытывал к Анне». И наконец, в разговоре с женой ему становится окончательно стыдно и ясно: «Он знал теперь, что этого не надо было делать». Кити в приступе ревности жестко и огрубленно формулирует то, что и сам Константин смутно чувствовал: «Ты влюбился в эту гадкую женщину, она обворожила тебя. Я видела по твоим глазам».

Разумеется, эта мимолетная симпатия Левина к Анне осталась без последствий. Но Толстой все-таки уделяет ей внимание - потому что, как он многократно подчеркивает в романе, измена начинается в душе человека, и случиться это может в один момент, вот почему так важно стоять на страже своего сердца. И хотя Левин, по меркам света, выглядит смешным, когда он выгоняет из своего дома Весловского, откровенно ухаживавшего за Кити, в глазах Толстого он поступает верно, потому что и Левин, и Кити ощущают, что в эти моменты происходит что-то неправильное, нечистое. Кити не умеет остановить поклонника, и оба они, Катя и Константин, чувствуют, как страшная, хотя и очень смутная угроза неверности (пусть даже в виде простого удовольствия от комплимента) вторгается в их семейную жизнь.

Показательно, кстати, что когда спустя какое-то время Весловский точно так же ведет себя с Карениной в присутствии Вронского, реакция у Анны такая же, как у Кити: она была «недовольна тем тоном игривости, который был между нею и Весловским, но сама невольно впадала в него».

Важно в этом эпизоде и отмеченное Толстым отношение Алексея: «Вронский поступал в этом случае совсем не так, как Левин. Он, очевидно, не приписывал болтовне Весловского никакой важности и, напротив, поощрял эти шутки». Это наблюдение писателя не случайно. В конечном итоге мужчина, как более сильный, несет ответственность за то, что происходит с его избранницей. И насколько прав Левин, оберегая Кити от возможного искушения, настолько, в глазах Толстого, виноват Вронский, который подтолкнул Анну к измене и, в конечном итоге, к гибели. Еще задолго до финала романа Толстой вводит знаменитый символический эпизод скачек, когда неверное движение Вронского-наездника сломало спину его лошади. Это невольно сопрягается со сценой гибели Анны, когда, упав под колеса поезда, «она хотела подняться, откинуться; но что-то огромное, неумолимое толкнуло ее в голову и потащило за спину». В символическом смысле этого образа страшная сила, с которой она не смогла справиться, была ее страсть - и именно он, Вронский, увлек ее к падению, хотя она в некоторые моменты своей жизни и пыталась сопротивляться этому чувству.

Он виноват? Она? Общество? «Мне отщение, и Аз воздам» - слышим в ответ. «Анна Каренина» в чем-то похожа на творения святых отцов: подробное описание страсти нужно здесь не для того, чтобы читающий осудил грешника, а для того, чтобы он смог с помощью этого анализа бороться с собственным грехом. Это роман не только о том, как погибла оступившаяся женщина, бросившая ради любовника свою семью, но и о том, что отношения между мужчиной и женщиной - это минное поле, где без рассудительности, внимания к своей душе и веры очень легко оступиться, искалечив и свою, и чужую жизнь.