«Анна Каренина»: искушение страстью

Семья, любовь, измена - вот тот оселок, которым испытываются герои «Анны Карениной». Персонажи незаметно разводятся автором в две группы: тех, кто сочувственно относится к идеалам семьи, и тех, кто проповедует - словом или своей жизнью - иные, «антисемейные» ценности. По этому критерию в самом начале повествования противопоставляются Вронский и Левин. Вронский, ухаживающий за Кити без всякого намерения жениться, «не только не любил семейной жизни, но в семье, и в особенности в муже, по тому общему взгляду холостого мира, в котором он жил, он представлял себе нечто чуждое, враждебное, а всего более - смешное». Для Левина, напротив, создание собственной семьи было самым заветным желанием, или, как пишет Толстой, «главным делом жизни»: «Любовь к женщине он не только не мог себе представить без брака, но он прежде представлял себе семью, а потом уже ту женщину, которая даст ему семью». Как следствие такого отношения, Левин сперва влюбился не в саму Кити, он «был влюблен именно в дом, в семью, в особенности в женскую половину семьи Щербацких», но двух старших дочерей скоро выдали замуж, и тогда он понял, что именно младшая должна стать его женой. Сельский образ жизни Левина усиливает его уверенность в необходимости семьи: как ему передали эту землю, так и он должен заботиться о ней всю жизнь, беречь, возделывать ее, а потом передать своим сыновьям, это его долг, хотя он и не может в начале романа сформулировать отчетливо, долг перед кем - перед собой ли, перед жизнью, перед человечеством, перед своим родом или перед Тем, в Кого он так долго не может поверить?

Интересно, что отношение некоторых героев к идеалам семьи на протяжении романа меняется: так, к концу повествования Вронский в этом... становится похож на Левина. Ему мало любовных отношений с Анной, он хочет создать настоящую семью: «Мы соединены самыми святыми для нас узами любви. У нас есть ребенок, у нас могут быть еще дети. Но... моя дочь по закону - не моя дочь, а Каренина. И завтра родится сын, мой сын, и он по закону - Каренин, он не наследник ни моего имени, ни моего состояния, и как бы мы счастливы ни были в семье и сколько бы у нас ни было детей, между мною и ими нет связи... работая, необходимо иметь убеждение, что дело мое не умрет со мной, что у меня будут наследники, - а этого у меня нет». Проснувшаяся семейственность Вронского - еще один кирпичик в стене, вставшей между ним и Анной. Один из второстепенных героев романа, Весловский, характеризуя в разговоре отношения Вронского и Анны в тот момент, когда они жили в имении Алексея, в качестве комплимента говорит, что «в их доме чувствуешь себя как в семье». Эту же характеристику повторяет и их приживалка, княжна Варвара: «Они живут как самые лучшие супруги». Однако на поверку это мнение оказывается ложным. В качестве лакмусовой бумажки Толстой использует визит к ним Долли. Выступая в романе живым воплощением «семейного инстинкта», она сразу же замечает те детали, которые раскрывают истинное положение вещей. За обедом Долли быстро понимает, что Анна не заведует хозяйством, эта обязанность легла на плечи самого Вронского (какой контраст с Кити, которой в начале своей семейной жизни пришлось даже вести «бои» со старенькой Агафьей Михайловной за право управлять хозяйством в доме Левина): «И по взгляду Алексея Кирилловича, как он оглядел стол, и как сделал знак головой дворецкому, и как предложил Дарье Александровне выбор между ботвиньей и супом, она поняла, что все это делается и поддерживается заботами самого хозяина. От Анны, очевидно, зависело все это не более, как и от Весловского. Она, Свияжский, княжна и Весловский были одинаково гости, весело пользующиеся тем, что для них было приготовлено». Еще большее недоумение вызывает у Долли отношение Анны к дочери: «...тотчас же по нескольким словам Дарья Александровна поняла, что Анна, кормилица, нянька и ребенок не сжились вместе и что посещение матерью было дело необычное. Анна хотела достать девочке ее игрушку и не могла найти ее. Удивительнее же всего было то, что на вопрос о том, сколько у ней зубов, Анна ошиблась и совсем не знала про два последние зуба».

Анна не хочет семьи, она не умеет быть Вронскому женой и матерью его ребенка, в сознании своем она остается любовницей Вронского. Это с болью и горьким недоумением видит и сам Вронский. Когда он уезжает на выборы и задерживается на один день, Анна присылает ему письмо: «Ани очень больна, доктор говорит, что может быть воспаление. Я одна теряю голову... Я ждала тебя третьего дня, вчера и теперь посылаю узнать, где ты и что ты? Я сама хотела ехать, но раздумала, зная, что это будет тебе неприятно». У Вронского текст вызывает тягостное чувство: их ребенок болен - а она готова была бросить девочку и ехать искать его, Вронского, не по надобности, а из-за своей ревности, и не поехала не потому, что побоялась оставить заболевшую дочь без присмотра, а лишь из-за того, что это могло быть ему неприятно.

Это не единственный случай, когда Анна поступает вопреки «семейному идеалу». Несмотря на настойчивость Вронского, она долго не соглашается искать у мужа развода. Когда Вронский пытается объяснить ей, что он хочет видеть своих детей законнорожденными, она холодно отвечает, что больше детей не будет. Они не нужны ей. Ей нужен только Вронский, он весь, чтобы он принадлежал ей до конца. И проблему деторождения, как сообщает Анна Долли, она решает именно с этой точки зрения: помогут ли ей новые дети удержать при себе Алексея? Почему-то (вопреки очевидному, много раз высказанному желанию Вронского) решив, что нет, не помогут, она решается на какой-то поступок, судя по реакции Долли, для XIX века не очень распространенный, - видимо, на способ предохранения от нежелательной для нее беременности (о чем Алексей, скорее всего, не подозревает, потому что настойчиво говорит о будущих детях). Свою уже рожденную дочь, Ани, Каренина не любит, все время сравнивая ее с первым ребенком, Сережей. В эту область своей жизни Анна не пускает Вронского - это заповедная зона, дорогое для нее чувство, которое он не сможет понять. Но этим ее постоянным воспоминанием о прошлом задается потаенное сравнение двух жизней Анны: семейной жизни с Карениным и псевдосемейной жизни с Вронским.

Когда чувство к Вронскому уже овладело Анной, слова Каренина о том, что он любит ее, вызывают у нее отвращение и негодование. Многократно в различных формулировках она твердит себе, что между ними никогда не было любви. Любви в том смысле, который в это слово вкладывает Анна, то есть всепоглощающей страсти, заставляющей забыть обо всем и на все пойти, у Анны и Каренина действительно не было. А вот семья, как ни странно, была. А может быть, как раз не странно - страсть ли тот фундамент, на котором строят Дом? Судя по финальным отношениям Анны с Вронским, это не фундамент, а какая-то сейсмическая зона, на которой никакой дом не выстоит.

Семья Карениных появляется в романе в тот момент, когда, еще незаметно для обоих супругов, уже начинается ее разрушение. Но по отдельным штрихам и намекам мы можем воссоздать и слабые, и сильные места этого союза.

Самым уязвимым местом их отношений является внешняя форма. Именно она в период отчуждения коробит Анну все больше и больше - та неестественность, с которой они разговаривают между собой, как будто притворяясь кем-то, кем они не являются: «Да, как видишь, нежный муж, нежный, как на другой год женитьбы, сгорал желанием увидеть тебя, - сказал он... тем тоном, которой он всегда почти употреблял с ней, тоном насмешки над тем, кто бы в самом деле так говорил». Эту натянутость чувствует и «камертон семейной жизни» в романе - Долли: «Ей не нравился самый дом их; что-то было фальшивое во всем складе их семейного быта».

Фото с сайта http://bse.sci-lib.com/

Но, как выясняется в критический момент семейной жизни Карениных, это не суть их отношений, а лишь неудачная форма, объяснение которой найти нетрудно в биографии Алексея Александровича. Он рос сиротой, не зная ни семейной ласки, ни дружеского участия. С момента окончания университета Каренин всю жизнь свою посвятил службе. К Анне до женитьбы он не испытывал никаких особенных чувств, и, возможно, даже не сделал бы предложения, если бы на него не надавила сводившая их тетка Анны. Однако после объяснения, как пишет Толстой, Каренин «отдал невесте и жене все то чувство, на которое был способен». Более того, она стала единственным близким для него человеком, единственным другом. Не вина, а беда его была в том, что он не способен страстно любить и зажечь в ней ответную любовь, и даже то чувство, которое было в его сердце, у него не получалось как следует выразить в словах. Но Каренин любил Анну как умел, был ей действительно преданным и верным мужем. И как мог говорил ей об этом: «Ну, тебе карету подаст Кондратий, а я еду в комитет. Опять буду обедать не один, - продолжал Алексей Александрович уже не шуточным тоном. - Ты не поверишь, как я привык... И он, долго сжимая ей руку, с особенною улыбкой посадил ее в карету». Эти неловкие, неуклюжие попытки показать ей его привязанность трогательны и умилительны, Каренина жалко, как было бы нам жалко ребенка-инвалида, который, упираясь костылями, с трудом пытается наклониться к полевому цветку. И лишь для охваченного страстью сердца Анны неумелые знаки внимания мужа принимают отвратительные и уродливые формы бездушия.

Из отдельных слов романа видно, что отношения Карениных строились на взаимном уважении и внимательности друг к другу. «-Я не полагаю, чтоб можно было извинять такого человека, хотя он и твой брат, - сказал Алексей Александрович строго. Анна улыбнулась. Она поняла, что он сказал это именно затем, чтобы показать, что соображения родства не могут остановить его в высказывании своего искреннего мнения. Она знала эту черту в своем муже и любила ее. - Я рад, что все кончилось благополучно и что ты приехала, - продолжал он. - Ну, что говорят там про новое положение, которое я провел в совете? - Анна ничего не слышала об этом положении, и ей стало совестно, что она так легко могла забыть о том, что для него было так важно».

Это изменилось, как только Анна внутренне согласилась принять ухаживания Вронского. Переступив этот нравственный Рубикон, она словно потеряла способность заботиться о другом человеке: «...для него (Каренина - Е. В.), знавшего ее, знавшего, что, когда он ложился пятью минутами позже, она замечала и спрашивала о причине, для него, знавшего, что всякую свою радость, веселье, горе она тотчас сообщала ему, - для него теперь видеть, что она не хотела замечать его состояния, что не хотела ни слова сказать о себе, означало многое».

И, потеряв эту способность, Анна не сумела или не захотела вернуть ее, даже соединившись с тем, кого полюбила. С Карениным до увлечения Вронским у нее были мягкие, ровные, уважительные отношения, действительно семейные отношения, когда двое пытаются стать единым целым, живут переживаниями, радостями и горестями другого - такие отношения, о которых мечтает Вронский, и от чего Анна надрывно и резко отказывается: «- Отчего ты, хвастаясь своей прямотой, не говоришь правду? - Я никогда не хвастаюсь и никогда не говорю неправду, - сказал он тихо, удерживая поднимавшийся в нем гнев. - Очень жаль, если ты не уважаешь... - Уважение выдумали для того, чтобы скрывать пустое место, где должна быть любовь. А если ты не любишь меня, то лучше и честнее это сказать».

Почему Анна так изменилась? Это можно понять, только разобравшись, что произошло в ее душе в тот момент, когда она сделала выбор в пользу Вронского.

Как мы говорили, измена - одна из главных тем романа. С этого события начинается роман - Стива Облонский изменил жене. Они женаты много лет, у них растет пять детей. Стива давно не воспринимает Долли как женщину, он уже долгое время изменяет ей, хотя она и не подозревает об этом - и вдруг очередное его любовное приключение оказывается ей известным. Именно об этом - а не о самом событии - жалеет Облонский. Более того, в дальнейшем мы узнаем, что он сделал из этого события определенные выводы - и больше не заводит романов с прислугой (дом должен быть святыней), а только на стороне и с большими, чем раньше, предосторожностями, чтобы не причинить боль жене.

Не изменять он не может, в чем искренне признается всем интересующимся, как не может не любить вкусной еды или других комфортных удовольствий жизни. К семье у него двойственное отношение - он добр и привязчив, поэтому любит детей, испытывает жалость к жене (в тот злополучный день, когда его тайная радость перестала быть для Долли тайной, он вернулся из театра с большой грушей для жены), более того, он искренне восхищается ее рассудительностью, ценит ее как хозяйку, но... совершенно не ведет себя как семьянин. Когда Долли напоминает ему, что он должен дать ей деньги на пальто для детей, Стива легко отмахивается от этой проблемы - и в тот же день покупает коральки для актрисы, за которой увивается, и приглашает ее на совместный ужин в ресторане.

Даже когда он, чувствуя себя виноватым, пытается приготовить их деревенский дом к летнему отдыху жены и детей, Облонский делает там совсем не те преобразования, какие нужны, от чего его многодетная жена первое время отдыха испытывает массу неудобств - он просто не умеет заботиться о семье, потому что не живет ее интересами. И даже не хочет ими жить: «Москва... была все-таки стоячее болото. Это всегда чувствовал Степан Аркадьич. Пожив в Москве, особенно в близости с семьей, он чувствовал, что падает духом... он доходил до того, что начинал беспокоиться дурным расположением и упреками жены, здоровьем, воспитанием детей, мелкими интересами своей службы».

В свете же принято совсем другое отношение к браку: у князя Чеченского две семьи, законная и незаконная. У других (их имена в романе все множатся) - семья и связь на стороне. Эта связь легко заводится и так же легко, со временем, обрывается или заменяется на новую.

Облонский в этом действует, как и многие знакомые ему люди. К этому лагерю до отношений с Анной принадлежит и Вронский: «В его петербургском мире все люди разделялись на два совершенно противоположные сорта. Один низший сорт: пошлые, глупые и, главное, смешные люди, которые веруют в то, что одному мужу надо жить с одною женой, с которою он обвенчан, что девушке надо быть невинною, женщине стыдливою, мужчине мужественным, воздержным и твердым, что надо воспитывать детей, зарабатывать свой хлеб, платить долги, - и разные тому подобные глупости (заметим, что на деле многие герои романа ценят и целомудрие до брака, и семейные заботы: Кити чувствует себя виноватой, когда невольно подает надежду Левину, в то время как сама увлечена Вронским, ей вовсе не доставляет удовольствия «парад поклонников»; сам Левин тяготится тем, что до брака потерял невинность и не всегда хранил целомудрие; в конце романа мы мимолетно встречаемся с семьей князя Львова, мужа средней дочери князей Щербацких, в которой отец лично следит за воспитанием сыновей. - Е. В.). Это был сорт людей старомодных и смешных. Но был другой сорт людей, настоящих... в котором надо быть, главное, элегантным, красивым, великодушным, смелым, веселым, отдаваться всякой страсти не краснея и над всем остальным смеяться».

Связь Анны и Вронского показана Толстым и совне, и изнутри. В глазах света (той его части, которая благосклонно относится к «свободной» жизни) это сперва блестящий роман, которому можно только позавидовать. Перелом наступает, когда становится ясно, что для Вронского и Анны это отношения всерьез. Бетси Тверская, сама имевшая всем известного любовника, пытается вразумить Анну: на внебрачную связь «можно смотреть трагически и сделать из нее мученье, и смотреть просто и даже весело». «Может быть, - поучительно прибавляет она, - вы склонны смотреть на вещи слишком трагически».

Мать Вронского, его брат осуждают его за то, что это не «обыкновенная пошлая светская связь, что это не игрушка, что эта женщина» для Алексея «дороже жизни». В момент, когда герои уже соединились, Вронский в разговоре с братом четко расставляет акценты: это не любовное приключение, он считает эту женщину своей женой. Свет, почувствовав это, отворачивается от них: он может принять семью, даже второбрачную (вот почему Бетси так настаивает на разводе Анны), может с понимающей улыбкой покрывать любовников, но гражданский брак - чуждое понятие для России XIX века, потому что в нем нарушение нравственных законов становится явным, а свет еще лицемерит сам перед собой, показывая, что эти заповеди для него чего-то стоят (хотя дух его уже совсем не христианский, что всячески подчеркивает Толстой, как впрямую, так и, например, ироничным комментарием к словам Бетси: «Блаженны миротворцы, они спасутся, - сказала Бетси, вспоминая что-то подобное, слышанное ею от кого-то»).

Взгляд на связь Анны и Вронского изнутри гораздо драматичнее. Да, у них это всерьез, их чувство всеохватно и безбрежно, - но нравственная суть ситуации не меняется: измена остается изменой. Автор подчеркивает это очень яркой деталью: в первые дни ухаживания Вронского, когда все еще так неясно и расплывчато, «чуткий камертон» Долли в момент, когда Анна рассказывает ей про общение с Вронским на балу, вдруг, среагировав на интонацию Карениной, произносит вроде бы случайную, но очень важную для Толстого фразу: «О, как ты это похоже сказала на Стиву!» Анна воспринимает это замечание в глобальном смысле и «оскорбляется»: «О нет, нет! Я не Стива! Я оттого говорю тебе, что я ни на минуту даже не позволяю себе сомневаться в себе». Но в том-то и дело, что с моральной точки зрения поведение Облонского и будущее поведение Анны качественно не различаются.

Толстой показывает сближение Карениной и Вронского как духовную борьбу Анны, невидимую брань ее души, не осознанную до конца и ею самой. Несколько ключевых слов сопровождает описание поведения Анны в период принятия ею решения. Во-первых, ей время от времени бывает стыдно, на нее находит ужас, и она всячески пытается это чувство заглушить. Во-вторых, в моменты, когда она мысленно склоняется к решению принять ухаживания Вронского, в ее портрете появляются дьявольские, страшные, прелестные (от святоотеческого понимания слова «прелесть») черты: на балу, где она впервые танцует с Вронским, она прелестна, но «было что-то ужасное и жестокое в ее прелести»; в ночь окончательного объяснения с Вронским, когда Анна вернулась домой, «лицо ее блестело ярким блеском, но блеск этот не был веселый - он напоминал страшный блеск пожара среди темной ночи». Неоднократно Толстой говорит о присутствии «какой-то невидимой силы, которая помогала ей и поддерживала ее», когда Анна обманывала мужа, о «духе злобы и обмана», который владеет ею. И напротив, в тот момент, когда Анна пытается отказать Вронскому, тот поражается «новою, духовною красотой ее лица».

Но страсть в душе Анны побеждает, она принимает ухаживания Алексея. Еще до физической измены происходит измена мысленная: лежа рядом со спящим мужем, «она думала о другом, она видела его и чувствовала, как ее сердце при этой мысли наполнялось волнением и преступною радостью... - Поздно, поздно, уж поздно, - прошептала она с улыбкой. Она долго лежала неподвижно с открытыми глазами, блеск которых, ей казалось, она сама в темноте видела».

После этого «прелюбодеяния в сердце» Анна закрывается от мужа, и тут Каренин наконец осознает губительность той неуклюжей и неестественной внешней формы их отношений, которая раньше его не беспокоила. Он не умеет выбрать верный тон и потому не может пробиться сквозь броню лжи и притворства, в которую теперь одета Анна, не может преодолеть то противление сил тьмы, которые борются теперь на стороне изменяющей ему жены: «Каждый раз, как он начинал думать об этом, он чувствовал, что нужно попытаться еще раз, что добротою, нежностью, убеждением еще есть надежда спасти ее, заставить опомниться... Но каждый раз, когда он начинал говорить с ней, он чувствовал, что тот дух зла и обмана, который владел ею, овладевал и им, и он говорил с ней совсем не то и не тем тоном, каким хотел говорить. Он говорил с ней невольно своим привычным тоном подшучиванья над тем, кто бы так говорил. А в этом тоне нельзя было сказать того, что требовалось сказать ей».

Наконец, Анна изменяет мужу и в реальности. И вдруг оказывается, что в этот миг, которого они с Вронским так долго ждали, на самом деле совершилось нечто ужасное и непоправимое: они оба чувствуют, что переступили какую-то страшную границу, о существовании которой, видимо, даже и не подозревали, этот поступок нарушил, сломал что-то важное и очень дорогое в их душах и их жизни. Вронский чувствует себя убийцей (с этого момента начала супружеской близости с чужой женой на него иногда будет находить «странное чувство» - «чувство омерзения к чему-то: к Алексею ли Александровичу, к себе ли, ко всему ли свету»; Анну же с этого дня начинает преследовать ночной кошмар, в котором оба мужа одновременно расточают ей свои ласки).

Каренина чувствует себя «столь преступною и виноватою», что может только просить прощения. «Боже мой! Прости меня!» - вырывается у нее. При этом Анна прижимает к себе руки Вронского, но эта мольба о пощаде обращена не «к нему», а «и к нему», как пишет Толстой. Значит, несмотря на свое внешнее равнодушие к религии, в критический момент своей жизни Анна инстинктом души понимает, Кому она изменила сейчас. Запомним это.

Продолжение следует...