Духовные корни фундаментального естествознания

Познаваема ли природа? Почему ее познание требует проведения экспериментов? Эти вопросы в современном мире кажутся тривиальными, но человечество в поисках ответов на них прошло долгий путь.

В античную эпоху мысль работала в замкнутом круге представлений о возникновении мира из каких-либо первоматерий или идей, о бесконечности мира и цикличности явлений в нем, о заселенности природных объектов различными божествами и пр.

Иные представления сложились под влиянием иудео-христианского видения мира. Значительную роль в этом сыграла греческая патристическая мысль. Христианский догмат о сотворении мира «из ничего» не оставил возможности для попыток умозрительного построения картины мира, выводя его из каких-либо «первоматерий». Невозможность выведения представлений о тварной природе путем одних умозаключений a priori – коль скоро она была сотворена «из ничего», – а также необходимость ее познания должны были привести к пониманию изучения этой природы методами a posteriori, опытными. Причем эти методы должны были стать количественными, поскольку Бог «…все расположил мерою, числом и весом» (1). Познание стало средством для приближения к постижению Божественного замысла, т. к. мир открыт для познания («Ибо невидимое Его, вечная сила Его и Божество, от создания мира через рассматривание творений видимы…» (2), а полученными познаниями, мудростью нужно делиться с другими («Без хитрости я научился и без зависти преподаю, не скрываю богатства ее, ибо она есть неистощимое сокровище для людей; пользуясь ею, они входят в содружество с Богом посредством даров учения» (3). Таким образом, Отцами Церкви были разработаны представления (подробнее см. (4)) о начале времени и Вселенной, о единых принципах строения природы и естественных закономерностях ее развития и пр.

Новая методология, возникшая благодаря христианству, вырабатывалась в течение столетий. При этом православное богословие имеет особенности, позволяющие ему не впасть в противоречия с меняющимися естественнонаучными парадигмами (что происходило многократно с западным богословием), и главная из этих особенностей – апофатизм, говорящий о недоступности человеческому разуму Божественной сущности, в отличие от тварной природы, поэтому наш путь к Нему – вечное приближение. Отсюда проистекает разделение методов познания природы, с одной стороны, и богословствования – с другой. В противоположность этому западное богословие, начиная с бл. Августина, допускало познание Бога с помощью нашего интуитивного знания, рассматривая науку как «служанку богословия». И это не могло не привести к конфликтам между естественными науками и западной теологией.

В новейшее время многие ученые убеждены, что наука, в частности естествознание, не может существовать независимо от религиозных воззрений. Весьма убедительно эту мысль выразил «отец кибернетики» Н. Винер:

«Огромная роща науки должна быть передана на попечение долгоживущим организациям, способным создавать и поддерживать долгоживущие ценности. <…> Одной из таких организаций была церковь <…>. Эти долгоживущие учреждения не могут требовать и не требуют немедленного превращения надежд и идеалов в мелкую разменную монету сегодняшнего дня. Они существуют благодаря вере в то, что совершенствование знаний – благо, которое в конце концов должно принести пользу всему человечеству» (5).

Православный биолог А. А. Любищев и атеист-физик Дж. Бернал отмечали, что арабская наука, дававшая столь блестящие плоды в средние века, стала угасать из-за ее светского характера, не будучи поддержанной религиозно.

Таким образом, являясь непосредственным стимулом для естественнонаучных занятий как познания Божественного творения и методологической базой естествознания, христианство становится необходимым условием существования фундаментальных наук в той или иной стране.

Пути восточного и западного богословий, в т. ч. в их отношении к естественным наукам разошлись. Кроме того, православные богословы стали уделять вопросам взаимоотношения религии и естествознания все меньше внимания: современный православный богослов А. В. Нестерук (6) насчитал не более трех дюжин таких работ, что несравненно меньше многих сотен публикаций, вышедших из-под пера богословов западных христианских конфессий.

В 1724 г. по указу Петра I в России была учреждена Петербургская императорская Академия наук. С этого времени следует отсчитывать начало научной жизни в России в современном понимании. Из этого не следует, что раньше в стране никто естественными науками не интересовался, однако этих людей было слишком мало, чтобы образовать не то что долговременное научное сообщество (без чего нет науки), но хотя бы отдельные научные школы. Вот что писали в школьных прописях XVII в.(7): «Братия, не высокоумствуйте! Если спросят тебя, знаешь ли философию, отвечай: еллинских борзостей не текох, риторских астрономов не читах, с мудрыми философами не бывах, философию ниже очима видех; учуся книгам благодатного закона, как бы можно было мою грешную душу очиститъ от грехов». Эти слова старца Елеазарова монастыря Филофея были кем-то внесены в прописи, по которым учились молодые люди, и воспринимались, конечно, как поучение молодому поколению.

Сам Петр I и его помощники относились к «ввозимым» в Россию наукам только утилитарно, что исключало развитие фундаментальных наук. Целями царя при создании Академии было образование юношества, издание учебников, публикация на латыни книг, которые «принесут нам честь и уважение в Европе. Иностранцы узнают, что и у нас есть науки, и перестанут почитать нас презрителями наук и варварами. Сверх того, присутствующие в коллегиях … должны будут требовать от Академии советов в таких делах, в которых науки потребны» (8). Поэтому Яков Брюс, переводивший учебник по математике, названный им «Приемы циркуля и линейки», выразил в предисловии свое отношение к теоретическим наукам следующим образом: «Феоретик может применен быти ремесленнику, художествие разумеющу, а не действующу. Инженеру же, добывающу крепости на бумаге, корабелщику же, в дому своем на морской маппе с компасом щастливо в Америку ездящу». Это утилитарное отношение власти к науке было характерно для всей дальнейшей российской истории.

И вот наследники и последователи Петра I перевозят на российскую почву «носителей» наук, органически воспринимавших фундаментальную и прикладную их части как служение Богу (правда, в западном варианте), и пребывают в нетерпении: когда же прикладная часть заплодоносит? О том, какова почва, на которую «перенесли» науки, уже было сказано; к этому присоединились еще два существенно осложнивших ситуацию фактора:

1) упомянутое непонимание значимости фундаментальной части наук, происходящее из отечественных особенностей богословствования;

2) неправославность ввезенных «носителей», у которых научные ценности были естественным следствием ценностей религиозных. Понятно, что российские ценности не могли не прийти в конфликт с привносимыми с наукой западными, в т. ч. протестантскими стандартами.

Теперь науковеды знают, что конфликт ценностей возникает всегда, когда происходит распространение ценностей науки за пределы обществ «западного» типа, причем у такого конфликта, по А. А. Игнатьеву (9), возможны 3 исхода:

1) «конфликт разрешается благодаря модернизации самого общества (и формированию эффективной национальной парадигмы науки)»;

2) конфликт подавляется путем добровольного или вынужденного ухода интеллектуалов «или же превращением их социальной роли в периферийную субкультуру»;

3) конфликт «приобретает относительно устойчивую форму идеократии» (10).

Столкновения научных и местных ценностей стали возникать сразу же после образования Академии. Рассмотрим только один, характерный отнюдь не только для той поры пример, связанный с ученым, чей гений, заслуги и нравственность не вызывают сомнений – с М. В. Ломоносовым. Сторонник «норманской» теории Г. — Ф. Миллер написал исследование «О происхождении русского народа и имени Российского» и разослал членам Академии его текст. Несколько академиков, ознакомившись с ним, пришли к разным мнениям: акад. В. К. Тредьяковский одобрил его, тогда как трое других, М. В. Ломоносов, С. П. Крашенинников и Н. И. Попов, не были согласны с выводами Миллера.

Особенно негодовал Ломоносов: он написал и направил «наверх» свое «Слово» против автора. Ученого возмутило несоответствие предполагаемого Миллером времени поселения славян на Днепре и в Новгороде (после времен апостольских) традициям Русской Церкви: если «варяги, т. е. русь, произошли от скандинавов, а имя – от финского племени, значит, шведы нам дали князей, а чухна – имя?» Кроме того, по мнению Ломоносова, «во всей речи [Миллер] ни одного случая не показал к славе российского народа, но только упомянул о том больше, что к бесславию служить может». «Слово» возымело эффект: все экземпляры книги Миллера велено было уничтожить, а самого автора лишить звания академика, ректорства в академическом университете, перевести в адъюнкты с уменьшением жалования в 3 раза.

Если исходить из ценностей науки и научной этики, то естественно было ожидать, что на научные аргументы Миллера Ломоносов ответит научными же контраргументами. Однако он не воспользовался научной аргументацией, а пошел по пути, который грозил гибелью его оппоненту. Почему? Надо полагать потому, что у Ломоносова, как у ученого, сформировавшегося в Западной Европе, и как у православного христианина, возник трагический «конфликт ценностей» – научных и религиозных, и победили вторые, более традиционные для русского человека. Пример с М. В. Ломоносовым мы приводим потому, что, как нам кажется, данный поступок обусловлен не нравственными дефектами конкретного человека, а имеет более общие причины, заложником которых стал этот великий человек. Действительно, с одной стороны, естествознание как совокупность фундаментальных наук, конечно, интернационально. С другой стороны, научные работники «рекрутируются» из конкретной страны и конкретной религиозной и культурной среды, причем это происходит отнюдь не в раннем детстве, а когда молодой человек уже сформирован как личность. Таким образом, если его научное образование привнесло некие ценности, отличающиеся от ценностей его мировоззрения, сложившегося в детстве, то до поры он будет жить в состоянии «схизофрении», когда в его душе будут сосуществовать две различные системы ценностей. Однако рано или поздно возникнет ситуация, когда эти две системы придут в конфликт, и нужно будет делать выбор, почти всегда – трагический, как то и было у Ломоносова.

Со второй половины XIX в. российская наука выходит на мировой уровень, но при этом «конфликт ценностей» толкает немалую часть научной интеллигенции то «в народ», то в оппозицию к власти (что, естественно, не имеет отношения к науке как таковой). И одна из причин этого остается прежней: духовное воспитание, как и раньше, не включало в себя хоть сколько-нибудь артикулированного отношения к естественным наукам. В конечном счете – и не без участия интеллигенции – совершаются революции, и обстановка для научной деятельности изменяется.

В советское время, когда было уничтожено дворянство, сословное духовенство, купечество, произошло оскудение элитарного слоя. При этом отмечался рост (особенно заметный после успехов СССР в создании атомного оружия) так называемой «интеллигентской прослойки». По словам В. Ф. Кормера (11), «потенциальные купцы и дворяне за неимением возможностей, за отсутствием адекватного поля для приложения своих талантов поневоле переходят в разряд интеллигентов. Люди с темпераментом коммивояжеров занимаются научной работой, несбывшиеся содержатели притонов выбиваются в академики, несостоявшиеся проповедники пишут статьи в академические журналы». В такой ситуации, когда число людей, занятых в науке, к концу 90-х гг. превысило 1,5 млн. человек (около 1/4 всех научных работников мира), «конфликт ценностей» принимает, по А. А. Игнатьеву, «относительно устойчивую форму идеократии». Постепенно стало очевидно, что не каждый человек, вовлеченный в научную деятельность, действительно ученый по призванию. Это легло дополнительным грузом на перманентный «конфликт ценностей».

В наши дни, по-видимому, не приходится сомневаться в том, что конфликт подавляется путем добровольного или вынужденного ухода интеллектуалов «или же превращением их социальной роли в периферийную субкультуру»: наука в России не только не приобрела «попечения долгоживущих организаций, способных создавать и поддерживать долгоживущие ценности» (см. слова Н. Винера), но и утратила поддержку идеократии из-за ее краха. И это значит, что в нашей стране сейчас нет базы для существования естествознания как фундаментальной науки. Потому и всякие призывы к власти и обществу, забастовки научных работников имеют мало шансов на успех, ибо напоминают требование нелюбимого человека, который хочет оказаться на содержании у того, чьей любви он не смог добиться.

Что же делать? Если поставить целью выход из нынешнего маргинального положения, то – добиваться «любви». Это возможно осуществить (но в долгосрочном плане), включаясь в национальную идеологию – русское Православие. Из всех современных идеологических организаций, имеющих влияние практически на всей территории России, Русская Православная Церковь более всех привержена идее единой и неделимой России. Российская наука тоже заинтересована в единой России, ибо о какой фундаментальной науке пойдет речь в маленьких государствах, возникших из обломков великой страны. Иными словами, представляется важной совместная деятельность ученых-естественников и богословов, Русской Православной Церкви и научных организаций (вкупе с представителями др. конфессий и средств массовой информации), чтобы способствовать укоренению отношения к природе как к Божественному творению, а к изучению природы как служению Богу и тем самым – сформировать духовную базу фундаментальных естественных наук, сакрализовать ее.

Первым шагом в этом направлении могло бы стать создание рабочей группы под патронажем Российской академии наук и Московского Патриархата с привлечением представителей других конфессий, учреждений образования и др., что мы уже недавно предлагали (12). Эта группа смогла бы выработать предложения по содержанию богословский, научной и просветительской деятельности в указанном направлении, а также ее организационным формам.

Стоило бы при катехизации, в ходе уроков Закона Божьего, подчеркивать значимость следующих богословских моментов, имеющих, как мы стремились показать, существенное значение для воспитания как будущих естествоиспытателей, так и вообще широко образованных людей:

- Сотворение мира Богом предполагает: 1) почтительное отношение человека к тварному миру, природе и 2) стремление к изучению его с целью а) служения Богу, б) приближения к познанию Божьего замысла.

- Мир познаваем человеком, потому что он создан Богом для человека. Познанным человек обязан делиться с другими людьми.

- Сотворение мира «из ничего» предполагает, что познание тварного мира не выводимо из каких-либо «первых» принципов, рассуждений a priori и пр. Экспериментальный и количественный подход служит основным способом познания тварного мира.

- Начало и конец существования мира предполагают нецикличность развития и прогресс в познании мира.

В настоящее время, как кажется, можно было бы ограничиться и этим, пока какое-либо объединение богословов и ученых-естествоиспытателей не разработает общую платформу, не вызывающую сомнений у каждой из сторон, поскольку непроработанных вопросов – за прошедшие уже не годы, а десятилетия и века – накопилось много. А от поспешных публикаций педагогического характера, тем более – учебников, рассматривающих вопросы на стыке естествознания и богословия, но не прошедших полноценный процесс всестороннего обсуждения, было бы целесообразно пока воздержаться. Последствия обучения по таким учебникам могут быть отнюдь не благоприятными: когда молодой человек затем столкнется с научной трактовкой явления, несомненно отличной от воспринятой им в таких учебниках, то он изменит к худшему либо свое отношение к учителям, учившим по этим учебникам, либо к современному естествознанию, либо к тому и другому; хорошо ли это? Как тут не вспомнить мудрые слова епископа Нафанаила:

«Церковь никогда не покровительствовала ссылкам на Священное Писание или на свое Предание, как на справочную книгу по естествознанию и по другим отраслям науки. И если такие ссылки тем не менее делались, а Церковь за это не карала, то лишь по снисхождению к творческой слабости делавших эти ссылки…» (13).

Поэтому желательно дать возможность сначала обсудить и – к общему согласию – решить сложные вопросы, а только потом учить детей тому, что не вызывает профессиональных споров. Ибо своя методология у богословов, своя – у ученых, при этом, по справедливому замечанию митрополита Иерофея (14), богослов до тех пор прав, рассуждая о естествознании, пока он действует естественнонаучными методами, а естествоиспытатель – в богословии, пока он богословствует; смешение подходов делает всех банкротами.

При вдумчивой последовательной совместной работе богословов и ученых-естественников рано или поздно будет сняты существующие недопонимания, чаще всего обусловленные непроработанностью вопросов и использованием «разных языков» для высказываний. Тогда откроется путь, с одной стороны, для формирования и сакрализации ценностей и стандартов научной деятельности, а с другой – для пополнения традиционных ценностей российского общества соответствующими представлениями о природе и ее изучении.

1) Прем. 11, 21.

2) Рим. 1, 20.

3) Прем. 7, 13–14.

4) Соболев А. С. Заметки о духовных корнях естествознания. Российская перспектива. Православный путьза 2004 год. Джорданвилль: Тип. преп. Иова Почаевского в Св. — Троицком монастыре, 2004, С. 1–19.

5) Винер Н. Я. – математик. Изд. 2, стереотипное. М.: Наука, Гл. ред. физ. — мат. лит., 1967, С. 345.

6) Nesteruk, A. V. Light from the East. Theology, Science, and the Eastern Orthodox Tradition. Minneapolis: Fortress Press, 2003; p. 6–7.

7) Цит. по: Ключевский В. О. Русская история. Полный курс лекций в трех книгах. Кн. 2. М.: Мысль, 1993, С. 391.

8) Цит. по: Копелевич Ю. Х. Возникновение научных академий. Л.: Наука, 1974, С. 185.

9) Игнатьев А. А. Ценности науки и традиционное общество (социокультурные предпосылки радикального политического дискурса). Вопросы философии. 1991, № 4, С. 3–30.

10) Идеократия (власть идеи) по Н. Трубецкому – «строй, в котором правящий слой отбирается по признаку преданности одной идее-правительнице» (цит. по: Сендеров В. А. Евразийство – миф XXI века? Вопросы философии, 2001, № 4, С. 47–55).

11) Ключевский В. О. Лекции по русской историографии. В кн.: Ключевский В. О. Сочинения. Т. 8. М.: Изд-во соц. — эконом. лит-ры, 1959, С. 403–404.

12) Соболев А. С. Духовные корни науки. Вестник Российской академии наук, 2004, Т. 74, № 9, С. 792–796.

13) Еп. Нафанаил. Противоречия между научным, религиозным и антирелигиозным мировоззрениями. Джорданвилль: Тип. преп. Иова Почаевского в Св. — Троицком монастыре, 1949, С. 4.

14) Metropolitan Hierotheos (Vlahos) of Nafraktos and St. Vlasios. Orthodox theology and science. Greek Orthodox Theological Review, 1999, 44: 131–148.