Советская школа полвека тому назад. Как это было. Часть I

Мы, выпускники 90-х–2000-х годов, вряд ли умилимся, разглядывая свои школьные фотографии. Нам не взгрустнется: «Ах, что за школа была!.. Моя любимая учительница по литературе (математике, физике…)!» Книги, которые наши родители, бабушки, дедушки читали школьными каникулами, мы узнаем на старших курсах университетского факультета журналистики. А что представляла из себя советская школа?

Я начну свои заметки о моих школьных годах с небольшой истории, что приключилась со мной спустя много лет после окончании школы. В тот день мне надо было получить визу у некоего милицейского начальника, давно и безнадежно уставшего от многочисленных назойливых, слезных, отчаянных, важных и неважных, пустых, бестолковых, непозволительных или наглых просьб ежедневных посетителей его кабинета. Войдя к нему, уже по его хмурому виду я понял, что ничего хорошего меня не ждет. С нескрываемым раздражением он стал перебирать мои бумаги, что я ему протянул: «Так. Анкета: — родился… учился… окончил школу номер… Школу номер…?» Тут он впервые поднял на меня глаза и переспросил: «Так, вы учились в этой школе?» И, услышав мое да, он вдруг прояснел лицом: «И я там учился! Да! А вот вы учительницу литературы, Марию Ивановну, помните?» И когда я сказал, что, конечно, помню, хотя я не учился в ее классе, он, потеряв свой начальнический рык, с какой-то неожиданной теплотой проговорил: «Скажи, друг, мировая была учительница! Ох, уж мне и доставалось от нее: я был неисправимый троечник! Строгая!» При этом он даже закрыл глаза и покачал головой, чтобы показать, как ему доставалось. Но сейчас это привело его в еще лучшее настроение: «Но она всех нас, сорванцов, любила, да и все мальчишки любили ее, нашу Марьванну!..» Полковнику явно не хотелось меня отпускать: «А директора, как его, – Петра Иваныча, помнишь? Тоже крутой был мужик!» В моей памяти тут же всплыла грузная фигура нашего директора, встречавшего нас каждое утро на площадке второго этажа, кажущаяся еще крупнее из-за света, бившего из окон за его спиной.

«Да-а, отличная у нас была школа, хорошая школа…» Так, благодаря светлой памяти нашей школы и наших славных учителей, я без всяких лишних слов получил от него требуемую подпись вместе с крепким рукопожатием. И мне показалось даже, что это воспоминание, так осветившее его лицо, помогло в эти часы и другим просителям, протискивающимся мимо меня в его кабинет, получить по крайней мере доброжелательное обращение к их просьбам.

Да, он был совершенно прав: хорошая у нас была школа. Я могу смело утверждать, что ни один из нас, окончивших в 50-х годах школу, будь он даже неисправимым троечником, как этот мой однокашник [1], никогда не говорил и не скажет ни одного худого слова про нее.

Нам повезло, что мы учились еще в тех школах, которые сохраняли все качества прекрасного русского образования. Мы учились в военное и послевоенное время, когда в школах остались только старые учители – все молодые ушли на фронт и в ополчение, и многие из них погибли в первые, страшные годы Отечественной войны. А наши пожилые учителя были из того времени, когда слова «сеять разумное, доброе, вечное» было их основным жизненным принципом, который они впитали вместе с высоким понятием Учитель.

3-й «Б» класс, 1945 год

Неустанное служение наших учителей этому завету не могло не отзываться в нас, ведь оно проявлялось в каждом нюансе их общения с нами, на каждом уроке, в каждом слове, обращенном к нам. Это выражалось и в той серьезности их отношения к своему предмету, и иногда в некоторой ревности по отношению к другим дисциплинам, и в искреннем желании передать нам знания, научить нас. Большинство из них получили классическое образование еще до революции, и, пережив сумятицу «новаторского» образования 20-х годов, они вернулись к тем принципам гуманитарного и нравственного воспитания, которое и было всегда основой русской школы. Тем более что наша победа в войне привела к необычайно высокому росту патриотизма и любви ко всему русскому. Пожалуй, даже и чересчур [2].

Этот поворот СССР к России привел, в том числе, к прямому копированию формата старой русской школы, что отразилось и в переходе к раздельным школам, и в школьной форменной одежде дореволюционного образца. Что, на мой взгляд, – раздельные школы и форма – стало существенным, положительным фактором школьного образования.

Особенно это относится, по моему мнению, к раздельному обучению детей [3]. Ведь мало-мальски знающему особенности развития ребенка известно, что девочки в раннем школьном возрасте (приблизительно до 6-7 класса) значительно опережают мальчиков в своем развитии. Это значит, что совместное обучение приводит к явному психологическому дисбалансу в классе, и это вовсе не способствует успешному усвоению предметов. Я уж не говорю о том, что проявляющая себя природа, взаимные увлечения отвлекают ребят на уроках, и более того, как бы сказать помягче, – это приводит к определенному сексуальному развращению ребят. Я не школьный учитель, но я слышал от многих из них, да и от родителей множество историй о детских любовных драмах, о ранних сексуальных отношениях, что совсем не способствует не только усвоению уроков, но и приносит огромный вред моральному воспитанию детей. Не знаю как вам, но мне становится очень стыдно, когда я слышу из уст миловидных школьниц громко сказанные на улице, без всякого смущения, грязные непечатные выражения, уж не говоря о сигаретках в руках этих 12-14-летних девчонок. Да вы сами можете видеть и слышать это каждый день.

В наши школьные годы подобного не было и в помине. Это не значит, что мы не встречались с девчонками вне школы. Встречались, конечно, –класса с седьмого нам даже устраивали совместные вечера с танцами – мы к ним готовились задолго, учились танцевать вальсы и полонезы и репетировать какие-то представления. Вечера эти проходили под строгими взглядами наших и их учителей, очень чинно и даже торжественно. Мы, мальчишки, учились быть галантными кавалерами, а раскрасневшиеся от смущения девочки в их парадных платьицах все казались нам красавицами. Но это было вне уроков, это было за пределами класса, это никак не влияло на наше обучение. При этом равное развитие мальчиков в мужской школе не давало повода чувствам какой-либо ущербности, коварства или зависти. Да, среди нас были отличники, были и двоечники, но это оставалось только в классе, и это не мешало общей дружбе ребят. На уроках литературы и истории нам рассказывали о высоких моральных качествах, о чести, об истинной дружбе и чистой любви, о подвигах и самопожертвовании. И для многих из нас школьная дружба осталась самой светлой, и для многих она продолжается до сих пор. То же самое относилось в полной мере и к женским школам, как в отношении успеваемости, так и морального воспитания, и дружеских отношений, продолжающихся со школьных времен.

	Урок физкультуры. www.sovietmuseum.ru

Какое счастье, что тогда еще не было развращающего и отупляющего влияния телевидения и тем более Интернета с его необузданной пропагандой порнографии и насилия, не удерживаемой никакими моральными и этическими рамками. В этом смысле нам, школьникам 50-60-х годов прошлого века, очень повезло: мы не были испачканы этой мерзостью и грязью. Конечно, среди молодежи того времени были воры и хулиганы, были и ущербные люди, были и драки «двор-на-двор», «улица-на-улицу». Мы, мальчишки, покуривали «Беломор» начиная с 9-10-х классов. Да, у нас не было свободы, да, мы были закрыты железным занавесом от всего мира и не могли общаться с иностранцами. Да, нам запрещали слушать джазовую музыку и танцевать буги-вуги или читать запрещенных сталинской цензурой писателей. Да, нам врали газеты про ужасы мира капитализма и про наше счастливое детство. И все же я хочу сказать, абсолютно не пытаясь рисовать розовыми красками наши школьные годы, что в наше время было намного меньше пошлости, и потребительского отношения к жизни. И такого разгула разврата, вседозволенности и морального разложения, что мы видим сегодня, тогда уж точно не было. Как не было и наркомании.

…На уроках русского языка нас учили не просто грамотности и избавлению от ошибок. Наряду с усвоением написания слов «стеклянный, оловянный, деревянный» или «в течение, в заключение» и правил расстановки знаков препинания, нас учили правильно и грамотно излагать свои мысли, пользоваться всеми возможностями языка, в котором, по известным словам Михайло Ломоносова, «сочетается великолепие испанского, живость французского, крепость немецкого, нежность италианского, сверх того, богатство и сильную в изображениях краткость греческого и латинского языков». Вдобавок мы знали, что наша учительница русского языка, сама прекрасно владевшая им, могла подтвердить эти слова Ломоносова своими знаниями, по меньшей мере, французского, немецкого языков и, возможно, латыни.

Нас с начальных классов вводили в это богатство и образность русского языка, стыдили, «тыкали носом» за слова-паразиты: вот, значит, ну, ага, это и т. п. «Ребята, послушайте, как Тургенев великолепно пользуется синонимами слова «сказать», смотрите, он ни разу не повторился, попробуйте найти свои эквиваленты для слова «смотреть», кто больше? Прислушайтесь, как верно, точно и кратко Пушкин описал наводнение в «Медном всаднике» или какими красками он описывает красоту ранней осени…» В нас воспитывали гордость быть русским грамотным человеком. Худо ли, бедно ли, но мои сверстники еще могли достаточно образно и правильно выражать свои мысли письменно или устно, независимо от рода их последующей деятельности [4]. Сейчас редко кто говорит по-русски грамотно, потому бывает так приятно услышать красивую русскую речь старых эмигрантов, иногда мелькающих в телевизионных программах 5-го канала «Культура». В отличие от того, как теперь говорят люди, которые, казалось бы, должны быть обучены и обязаны придерживаться правильной речи: наши общественные представители, дикторы телевидения, репортеры и даже писатели. «Шедевры» их речей можно приводить лишь в качестве дурных примеров. И эти бесконечно повторяемые «как бы», «якобы», «короче», «возбУждено»… У нашей доброй учительницы они не заслужили бы и двойки с минусом.

Уроки русского были неразрывно связаны с уроками литературы, начиная со «Слова о полку Игореве» – «Не лепо ли ны бяшет, братие, начяти старыми словесы трудных повестий о полку Игореве…» Мы познавали не только старославянский язык (учили наизусть, соревновались, кто больше сможет заучить и кто лучше перескажет по-русски то, что выучил), нас воспитывали воспринимать и понимать красоту и силу слов, необычайную образность и в то же время искренность и безыскусность этого безыменного автора. Мы могли сравнивать подлинный текст с переводом на русский язык – мы учились русской литературе [5]. Интересно, а сейчас у нас проходят в школах «Слово о полку Игореве»? Или «проходят» мимо?

На такой фундаментальной основе шаг за шагом, постепенно, строилось изучение наших великих классиков – Жуковского, Грибоедова, Пушкина, Гоголя, Лермонтова, Тургенева, Некрасова, Льва Толстого, Чехова, А. Н. Островского, М. Горького… Конечно, не обошлось и без «неистового» Белинского, Чернышевского и иже с ними. Но, клянусь, я при всем желании не смогу сейчас вспомнить и даже представить, о чем были «сны Веры Павловны», а вот персонажи и герои наших классиков приходят ко мне на память как живые, давно знакомые и давно любимые друзья. И, как наяву, я могу представить буран, в который попадает юный Гринев, или то колесо коляски Чичикова, которое «до Казани, кажись, не доедет…», или тот старый могучий дуб, который и мне вместе с Андреем Болконским, говорит, что жизнь продолжается, и даже старый Фирс из «Вишневого сада»…

Правда, в то время мы не могли изучать Достоевского или проходить на уроках поэтов Серебряного века, но нет худа без добра – я считаю, что по-настоящему произведения Достоевского можно понимать и стоит читать уже в более позднем возрасте, и еще лучше после обретения знания Библии и Нового Завета [6]. Да и Блока, и Гумилева, Анненского или Ахматову лучше читать в пору «зрелой юности». Уже после приобретения своего личного опыта в жизни.

Заложенные в наши сердца и души произведения наших великих писателей выстроили в нашем сознании прочное представление о России, о русской душе и о русском характере. Все последующие прочитанные мной книги русских и советских писателей лишь дополняли деталями, давали новые знания, осовременивали мои представления, удовлетворяли мое любопытство, но при всем моем уважении и почитании их, они не смогли во мне «поколебать треножник» великих, на творчестве коих и строится вся русская литература. И величайшая благодарность нашим учителям, открывшим нам это богатство. Они нас приучили читать, вчитываться, ценить и любить чтение.

Так получилось, что про другие страны и народы мы могли тогда познавать тоже только из литературы. Англию и англичан мы узнавали из романов Вальтера Скота, по драмам и сонетам Шекспира, Байрона, потом по Диккенсу, затем по Голсуорси, Б. Шоу и т. д. В равной степени Францию нам открывали Стендаль, Флобер, Дюма, Бальзак, Мопассан и другие. Как ни странно, но современная Испания больше всего была представлена Хемингуэем (я не говорю о «Дон-Кихоте» – это весь мир!), Америка – ну, конечно же, она открывалась сначала Фенимором Купером и Майн Ридом, Джеком Лондоном и О. Генри… Этот перечень можно продолжать до бесконечности. Лучше сказать о том, что нам было менее доступно и известно. Это страны Востока и Африки, что можно было объяснить, скорее всего, малым числом переведенных книг писателей этих стран. В какой-то мере этот дефицит покрывали романы Жюль Верна, по страницам которых мы путешествовали по всему миру, включая экзотические страны Востока, Австралии и Южной Америки. Нам на лето выдавались списки книг, которые, по мнению наших учителей, могли быть интересны для прочтения во время летних каникул. Так получалось, что в эти списки незаметным образом попадали и те авторы, на которых были наложены официальные табу – например, стихи Есенина или Блока.

10 класс, 1953 год

Не менее значительными были уроки по истории. Сначала по истории Древнего мира, потом по всемирной истории и по истории России. Возможно, по прошествии стольких лет после окончания школы мне это стало казаться, а, может, так было и на самом деле, но получалось так, что, когда по истории мы проходили Киевскую Русь, то по литературе мы учили Слово о полку Игореве, изучение смутного времени и самозванцев совпадало с чтением «Бориса Годунова», времен Петра Первого – с чтением «Полтавы» [7] и «Медного всадника». Но, скорее всего, искренне уважаемый нами учитель истории просто рекомендовал нам читать или перечитывать произведения, соответствующие изучаемому времени. На его уроках больше всего мне нравилась эпоха античной Греции и Рима. Из холодных, покрытых сугробами снега улиц Москвы мы попадали в солнечные Афины или Спарту, следили за походами Александра Македонского, смотрели на рисунки и фотографии оставшихся храмов и руин. Наш историк успел до революции побывать в Греции и в Италии, потому по его рассказам у нас возникали некоторые ощущения сопричастности и к историческим персонажам, и к мифическим героям, нам нравилось мужество троянцев и подвиги Геракла, мы, казалось, видели соратников Спартака: Ave, Caesar, morituri te salutant! – Салют, Цезарь, идущие на смерть приветствуют тебя! Мы вместе с нашим учителем карабкались по стенам Колизея, проходили под триумфальными воротами цезарей и восхищались полотнами Рафаэля и скульптурами Микеланджело. Не менее интересно мы изучали историю России, подвиги Александра Невского, Дмитрия Донского, войны Петра Первого, подвиги Суворова и Румянцева, войну 1812 года. Мы стремились сами больше прочитать, больше узнать, бегали по вечерам в открытый тогда для школьников в левом крыле дома Пашкова на улице Фрунзе (Знаменки) отдел Ленинской библиотеки, и потом делали доклады. Но все равно наш историк превосходил нас по своей эрудиции и знаниям. По любой теме обязательной и необязательной программы. Он читал нам отрывки из «Илиады» на греческом, изречения Цицерона по латыни, и цитаты по-немецки из Истории Древнего Рима Т. Моммзена. А как же мы гордились собой, если по сообщению кого-то из нас, наш историк замечал: «Интересно, я этого не знал!» Мне кажется, что он здесь просто лукавил, возбуждая в нас тягу к познаниям.

Но это совсем не значит, что другие предметы, как-то: математику, географию, естественные науки и даже рисование, или музыку нам преподавали менее интересно или менее эрудированно. Так, до сих пор логическая ясность и красота математических выражений и формул у меня сопряжена в памяти с высокой сухонькой фигурой моей школьной учительницы математики, в ее строгом черном платье с глухим воротом, с неизменно белоснежно чистым кружевным воротничком. Она нас учила не столько тому, что дважды два = четыре, или логарифмическим таблицам Брадиса, сколько прививала в нас любовь к логике математики и учила получать радость при нахождении правильных решений. Она заставляла нас не бояться исходной сложности формул и уравнений, учила искать нужные пути и получать удовлетворение в победе, главным образом, в победе над собой, над неверием в свои силы. Это побуждало в нас дух соревнования и здорового соперничества – кто быстрее решит или кто найдет лучший путь решения предложенных ею задач.

А наш замечательный физик, благодаря которому я выбрал свой путь и стал радиоинженером. И еще десяток ребят из моего класса пошли по этой стезе. В те годы радиотехника по существу не преподавалась в школе. Он заразил нас изобретательством. Я вспоминаю, как мы, сгрудившись на кухне его маленькой квартиры, что-то паяли, собирали, свинчивали, а потом ходили в городской радиоклуб, который снабжал нас редкими тогда, дефицитными радиодеталями. И какую же мы испытали гордость и радость, когда заработала единственная во всей стране школьная УКВ радиостанция, официально зарегистрированная в Радиокомитете СССР!

Продолжение следует…

Примечания

[1] Почти забытое сейчас слово – не одноклассник, а однокашник – тот, кто «ел кашу из того же котла», в данном случае - учился в той же школе.

[2] Сейчас от того перехлеста осталось только выражение: «Россия - родина слонов», но тогда на полном серьезе повсеместно утверждалось и прославлялось неоспоримое первенство русских ученых, инженеров и изобретателей по всем направлениям науки и техники.

[3] А что касается школьной формы, то она также оказывала определенное психологическое, дисциплинирующее воздействие. Недаром все элитные школы на Западе одевают своих воспитанников в исторически устоявшуюся и красивую форму своих школ. К счастью у нас это тоже начинает возрождаться.

[4] К стыду своему могу сказать, что после того, как я стал пользоваться компьютером, моя грамотность стала прихрамывать – вероятно, из-за того, что сама программа стала следить за моим правописанием, стимулируя мою лень обращать внимание на запятые.

[5] Вот, например, что записал Николай Заболоцкий про свои чувства, которые владели им при переводе Слова: «... Сейчас, когда я вошел в дух этого памятника, я преисполнен величайшего благоволения, удивления и благодарности судьбе за то, что из глубины веков донесла она до нас это чудо…. Есть в классической латыни литые, как металл, строки, но что они в сравнении с этими страстными, невероятно образными, благородными, древнерусскими формулами, которые разом западают в душу и навсегда остаются в ней! Читаешь это Слово и думаешь: «Какое счастье, Боже мой, быть русским человеком!».

[6] Если посмотреть шире, то вся русская классическая литература пронизана канонами и духом православия, практически в любом произведении присутствует христианское понятия греха и искупления, несения своего креста и веры. Конечно, и наши преподаватели были, по крайней мере, в их дореволюционной юности, людьми православными, но в 50-е годы об этом предпочитали не заикаться.

[7] Я вспомнил загадку, которую нам задавал наш историк: «Почему Пушкин написал – Шереметев благородный (вернее Шереметевъ), а мы говорим Шереметьево? И как бы он написал Меншиковъ или Меньшиковъ, называя его «счастья баловнем безродным»?» Кто знает, возможно , отчасти поэтому он и не стал называть его фамилию в перечислении «славных соратников» Петра, оставляя ему только его положение «полудержавного господина»? Мой читатель, – я задаю эту загадку Вам.

Просим поделиться вашим мнением, историей о том, как сейчас обстоят дела со школьным образованием.