Он опять в Москве...

	Фото: Вадима Петракова

Он опять в Москве, опять его номер не отобразился на телефоне – так всегда бывает, когда звонит абонент иностранного оператора мобильной связи: «Привет, Тань, я в Москве, ну как ты? Хотел увидеться, посмотреть на тебя».

Я замолкаю, пауза – напряженная нить, вот- вот лопнет, мне трудно как-то сглотнуть эту внезапную немоту, кажется, это «рак речи», но дальше, пытаясь «выдавить из тюбика» немного своего голоса, вдруг слышу: «Да, я тоже… рада… конечно… где остановился?.. надолго? Встретимся, да давай, сегодня? Улетаешь завтра, ну да, конечно… Во сколько подъехать? Ок, буду в семь».

В семь часов я буду на площади у Киевского вокзала, поставлю на стоянку мою «нексию», первый взнос за которую оплатил он. Сделаю 500 шагов в направлении «Рэдиссон Славянская», за стеклянными дверями в холле будет он стоять и ждать меня, как всегда в безупречной рубашке – результат стараний любящей жены, которая выписывает ему одежду из каталогов, все в одной цветовой гамме.

Сегодня он в чем-то серо-холодном, меня не видит. Набирая сообщение на телефоне, сосредоточенно тычит пальцем в кнопки. Кожаные кресла, как разъевшиеся негры, заключили иноязычных седоков в свои объятия и те с упоением дымят свой вишневый табак. Интуристам здесь хорошо, все их достойно: синий ковролин, улыбчивые ресепшионистки в фирменных галстучках, Moscow Times на стойках, сосредоточенный на протирании бокалов для коктейлей бармен и тихий джаз, дурманом разливающийся в воздухе. За стеклянными дверьми – снежная «раша», пропахшая медвежьей шкурой и водкой, но она не страшна, когда ты гостишь «ин’э хотел слав’янская».

Если бы я не знала, что человек в сером – мой отец, я бы ни за что не выделила его из этой булькающей нечленораздельным английским тусовки, хотя, пожалуй, его бы выдали всегда немного усталые глаза. Он научился у них улыбаться – так же открыто-фальшиво и произносить «как дела?» на манер « how do you do?», т. е. так, чтобы не закралось и мысли ответить что-либо содержательное.

— Ну, здравствуй!, — бойко приветствую его я. — Будем здесь тратить твои евро или ты меня повезешь в место поприличней?

— Чем я на этот раз провинился? – шутливым тоном ответил он, пряча мобильный в задний карман.

— Прости…

— Как работа?

— Неплохо, мечтаю об увольнении.

— Что так?

— Достало…

Он немного нахмурился, взглянул на меня, потом посмотрел в точку прямо перед собой, силился, чтобы ни один мускул не посмел двинуться и спросил:

— Мама здорова?

— А мне вот о-о-о-чень интересно, как поживает Катрин, куда вы ездили на эти выходные?

— Неплохо, она заканчивает диссертацию, хотели смотаться в Брюссель, но пришлось отложить…

— Ааа, говорят в Брюсселе делают прелестные кружева, ей очень пойдет, сделай ей подарок.

— Спасибо за совет, я подумаю об этом…

Терпеть я не могу его терпения!!! Его спокойной уверенности в своей правоте. Ему давно и я и мама безразличны, зачем же спрашивать…как здоровье мамы, она ведь твоя жена, как бы между прочим, «была» на протяжении 18 лет, а потом, видите ли, тебя не хватило, и потянуло, и ты поверил в возможность… простого земного счастья. Как мама? Как брошенная жена, вот как.

— Нужны ли тебе деньги?

— А ты как думаешь?

— Думаю, нужны, но я бы хотел, чтобы…

— Отчиталась, куда я их трачу? Не покупаю ли я дозы для своих друзей наркоманов? Не покупаю. Плачу исправно кредитные взносы за машину, подумываю о ноутбуке, ну и так, шпильки-булавки разные, ты понимаешь…

— Да, конечно… Как на личном фронте?

— Без изменений, идут бои, о победах я тебе, не сомневайся, сообщу первому.

— Ладно, Тань, ну что ты опять за свое, я же… ты же делаешь мне больно.

— Прости, я что-то устала просто. Я лучше пойду…

— А как же ужин, я так хотел… там в ресторане столик у окна, я заказал, как ты любишь, чтоб видно было? как падает снег, помнишь нашу игру? Мы ловили с тобой снег…

— Пап, я прошу, давай не будем, мне правда надо идти..

— Хорошо, возьми хотя бы тогда, — сказал он и робко протянул конверт. Я выхватила его побежала вон.

Ну как так можно, Господи ты Боже мой, он что? совсем очумел, старый дурак, помню ли я, как мы ловили снег… Да пошел ты со своим снегом!

Я хотела только одного – поскорее убраться из этого дурацкого «хотеля», убежать, чтобы эти испуганные сытые глазки в золотых оправках не видели, как боль размазывается тушью по всему лицу. Ну где, елки палки, здесь двери????

Помню ли я как мы ловили снег? Слишком хорошо помню. Надо было расставить пошире ноги, вытянуть в стороны руки и ловить снежинки ртом, раскачиваясь как звезды. Мы любили зимой ходить с ним на каток, никто так не завязывал коньки, как это умудрялся делать он – не перетягивая и не ослабляя шнуровку. А летом все в тех же Сокольниках мы покупали сладкую вату. Когда она прилипала к точеному маминому носу, он нежно целовал ее, приговаривая: «ммм, какая сладкая!». Мама когда-то была задумчиво-улыбчивая и смеялась вместе с нами, папе так нравилось ее смешить, эта была награда за его старания. У него не всегда получалось угадать ее, но иногда все же бывало хорошо всем вместе…Потом случилось это. Он ушел из нашей жизни.

Мой отец — физик, сейчас ведет космическую программу в Германии, запускает спутник на Венеру. Он гордость научной России, «иудушкой» зовет его моя мать. Уже почти десять лет он является реальным подтверждением процесса «утечки мозгов», хотя официально он все еще в командировке от своего несчастного НИИ.

Я как раз заканчивала школу, когда отца пригласили поработать заграницу, это было так вовремя – с деньгами совсем было туго. Мама, подрядившись работать экскурсоводом, получала в два раза больше него. Помню она каждый день задавала ему один и тот же вопрос: «Где деньги, Зин?», поэтому, когда он сообщил о грядущей поездке, она сперва не поверила, потом засуетилась, а когда выяснилось, что первые полгода он должен там провести один, сказала: «Все не как у людей. Нормальный человек добился бы нормальных условий для семьи». И он уехал. Вернулся через год – чтобы подать на развод.

В Германии его ждала — Катрин, журналистка, она писала о новой космической программе, брала у него интервью и …. Ну вобщем с первых минут общения поняла, что без ума от него, от «его высокого лба, который вмещает цитаты из Канта и экзотичного Достоевского». Папаше наверное подумалось: «Эх, может, и мне можно быть немного счастливым, может, чуть-чуть заживу?» И зажил… После развода он сразу уехал, потом долго пытался переводить деньги для меня. Мать отказывалась: «Нам не нужны его подачки, пусть свою баварскую королеву кормит… сосисками», но потом смирилась, теперь… мы никогда о нем не говорим. Я знаю, ей все еще больно. А мне – тем более, я слишком хорошо еще помню, как мы с ним ловили снег…

Поделитесь своими мыслями...