Старца великого тень чую смущенной душой. А. С. Пушкин
ЗОЛОТО ШЛИМАНА — загадочный клад, несколько тысячелетий сокрытый в земле. Найденный археологом Шлиманом в конце прошлого века, затем исчезнувший в середине нашего столетия и вновь явленный нам в стенах Музея изобразительных искусств им. Пушкина в апреле прошлого года. История этой коллекции сама по себе полна необычного и таинственного, чтобы привлечь внимание даже тех, кто не слишком интересуется археологией или искусством эгейского мира. Очевидно поэтому выставка «Сокровища Трои из раскопок Генриха Шлимана» породила огромные очереди, впрочем, не такие уж редкие для ГМИИ и успевшие органично вписаться в пейзаж улицы Волхонка.
Того, кто, зачарованный словами «сокровища» и «золото», дороговизной билета и длиной очереди, ожидал от выставки острых ощущений при виде искрящихся камней и блеска драгметаллов, ждало некоторое разочарование. «Не все то золото, что блестит» — гласит старинная пословица; на выставке же блестят, пожалуй, только стекла витрин и несколько великолепно отполированных каменных топориков. Она не призвана быть зрелищной и вряд ли поразит того, кто хоть однажды посетил музеи московского Кремля. А золото? Золото Шлимана не блестит; ни в его количестве, ни в стилистике обработки вовсе нет той роскоши, которая сопровождала скифские курганы, византийский двор или мастерские Фаберже. Но в то же время этим скромным и небольшим по размеру (за исключением, пожалуй, диадем) кубкам, низкам бус, браслетам, гривнам, булавочкам и кольцам присуще невероятное очарование лаконичности форм, видимой рукотворности и простоты, за которой скрывается таинственность загадки.
В чем же заключена эта загадка? В истории ли самой коллекции или в ее исчезновении, в том резонансе в политических кругах, который вызвало ее обнародование, или в неопределенности ее дальнейшей судьбы? Или загадка заключена в древности клада, в спорах о его датировке? А может быть, личность самого Шлимана, ставшего для нас уже легендарным, почти мифологическим героем, овеяла все ореолом романтики? В конце концов, именно романтическому складу его натуры (как бы профессионалы ни ругали дилетантизм Шлимана-археолога) мы обязаны возможностью видеть эти сокровища и верить легендарным событиям «Илиады».
Этот клад стал символом его жизни, смыслом того длинного пути, что прошел Генрих Шлиман от помощника лавочника провинциального немецкого городка до доктора философии, археолога-любителя и всемирно известного человека. Между этими двумя пунктами его биографии была не только учеба в Сорбонне. Свои странствия по свету двадцатилетний Шлиман начал в Гамбурге с двадцатью пятью талерами в кармане (все, что досталось ему в наследство от матери). Затем последовал переезд в Амстердам и активное изучение языков. В двадцать пять лет Шлиман уже был преуспевающим предпринимателем в Санкт-Петербурге, а в двадцать восемь — став купцом первой гильдии — отправился в Америку, где, вложив деньги в золотые прииски, он удвоил свой капитал. Вернувшись в Санкт-Петербург, Шлиман женился на Екатерине Петровне Лыжиной — сестре одного петербургского коммерсанта, у них родились дети. И вдруг в его жизни произошел перелом.
Азартный, энергичный, с деловой хваткой и безошибочной интуицией, имеющий огромное состояние и печальный опыт несчастного брака, тридцатичетырехлетний Генрих Шлиман решил навсегда расстаться с коммерцией. Он отправился в путешествие. Италия, Египет, Иерусалим, раскопки Петры и Баальбека, возвращение в Петербург и новое путешествие — двадцать месяцев вокруг света. К тому времени капитал Шлимана стал настолько велик, что он мог больше не заботиться о завтрашнем дне. Нужно было обладать твердым характером, бурной фантазией и недюжинными способностями, чтобы, достигнув всего, о чем он мечтал в юности, в сорок лет вновь стать учеником — сесть за студенческую парту. Богатый коммерсант и отец семейства с молодым азартом принялся за древние языки и античных авторов; с «Одиссеей» в руках он странствовал по острову Корфу и, вдохновленный, купил за немалые деньги скалистый участок земли на малоазийском побережье. И это было не сиюминутным увлечением экстравагантного миллионера, а самым главным делом всей его последующей жизни.
Загадочность этой личности заключается, пожалуй, не столько в успехе, который сопровождал всю жизнь и Шлимана-предпринимателя, и Шлимана-археолога, сколько в том, как органично уживались в нем два человека: проницательный, расчетливый торговец и ученый-полиглот с неиссякаемым энтузиазмом и бурной фантазией. И может быть слишком легким объяснением его удач становится слово «фортуна». Случайность или все-таки закономерность? Удача или вознагражденное упорство?
В двадцать лет в его дневнике появились такие строки: «Моя комната, стоившая восемь гульденов в месяц, представляла собой убогое чердачное помещение без печки; зимой я дрожал от холода, а летом изнывал от жары. Мой завтрак состоял из ржаной каши, мой обед никогда не стоил больше четырех трехпеннинговых монет, но ничто так не заставляет взяться за учебу, как нищета и перспектива в будущем избавиться от нее благодаря напряженной работе».
А тридцать лет спустя он запишет уже другое:
«Когда я с «Илиадой» в руке стоял на крыше одного из домов и оглядывал местность, мне казалось, что я вижу флот греков, их лагерь, Трою, акрополь Пергам на плоском холме Гиссарлык, слышу как маршируют воины на равнине между городом и лагерем. В течение двух часов я представлял себе события, воспетые в «Илиаде»«.
Перед ним открылся волнующий и незнакомый мир.
Есть какая-то большая (нежели просто эстетическая или утилитарная) значимость в этих «экспонатах выставки». И не так уж важно, были ли они свидетелями легендарных событий, воспетых Гомером, держал ли в
своих руках седовласый царь Приам этот кубок, примеряла ли эту диадему прекрасная Елена? Все эти вещи были свидетелями иной жизни, не похожей на нашу, но так же полной радостей и страданий, печали и любви, той жизни, что навсегда осталась в вечности, той жизни, что нам почти неведома и недоступна.
Мудрое провидение сохранило для нас эти маленькие «осколочки», что стали молчаливыми свидетелями прошедшего; благодаря им прошлое может ожить и заговорить с нами. Но только в том случае, если мы сами того захотим. Тем-то оно и отличается от назойливого настоящего, что никогда не навязывает своего собеседования.
Вставить в блог
Поддержите нас!
