Заметки к юбилею маловажного события

17-18 февраля 1988 года состоялся Пленум ЦК КПСС, одним из вопросов повестки дня которого значилось короткое: «О т. Ельцине Б.Н.», а в постановлении присутствовало чуть более пространное: «Кандидат в члены Политбюро ЦК КПСС Б.Н. Ельцин освобожден от обязанностей». 

Двадцать пять лет назад завязался сюжет новейшей российской истории. Сюжет, в котором ключевой фигурой стал бывший свердловский первый секретарь обкома. Всего двадцать пять лет прошло. Фактически сменилось лишь одно поколение. С другой стороны — целое поколение. Сейчас уже можно с полным правом говорить о том, что значительную часть населения страны составляют граждане, для которых словосочетания «первый секретарь обкома», «пленум ЦК КПСС» и «Кандидат в члены Политбюро» не говорят практически ни о чем.

Четверть века — очень небольшой срок для того чтобы делать какие-то серьезные выводы об исторической роли Бориса Ельцина. Да и вообще, в недавней нашей истории еще слишком много темных пятен — и всякий, кто предлагает некий обобщающий анализ, претендующий на достоверность, сильно рискует.

Не меньшее легкомыслие — фантазировать на тему «что было бы, если бы...» — ну, допустим, если бы Ельцина в 1988-м не низвергли с коммунистического олимпа. Или, точнее, с подступов к нему. И тем не менее, позволим себе такую вольность.

Пример Ельцина — это пример, когда система сама породила политического оппонента, а впоследствии — и собственного разрушителя, могильщика — из числа бывших ее верных слуг. Когда вроде бы не столь важный в масштабах целого механизма «винтик» по чьей-то воле оказался брошен на переработку, но неожиданно стал причиной тотального сбоя и даже краха всей «машины».

Так вот, представим себе, что в 1988 году коммунистический ареопаг вдруг принял бы иное решение, и Ельцин остался в «обойме»: кандидат в члены, затем, через установленный срок, — член Политбюро и так далее. Насколько «далее» — сказать теперь трудно. Но создается ощущение, что судьба страны развернулась бы в другом направлении. Хотя — почему мы рассуждаем так, будто человека подвергли полнейшей обструкции? Вовсе нет. Борясь, по его собственным словам, с зарождающимся «культом личности» Горбачева, с замедлением темпов перестройки, критикуя «стиль работы некоторых членов Политбюро», Ельцин сделал первый шаг, который никак нельзя признать отчаянным: он попросил освободить его от обязанностей кандидата в члены Политбюро. Ни о выходе из состава Центрального комитета КПСС, ни тем более о выходе из партии речи в то время не было. Рубикон переходить он явно не собирался.

Шаг, как бы то ни было, был скандальный: можно с достаточной долей вероятности утверждать, что в истории найдется больше случаев, когда римские папы отказывались от своего сана, чем когда высшие партийные чиновники отказывались от номенклатурных должностей в КПСС.

Но скандальность ситуации еще не означает ее неподготовленности. Продолжая фантазировать, представим, что этот эпатирующий шаг был предпринят намеренно, нес в себе элемент шантажа и рассчета на то, что руководство партии не пойдет на «крайние меры», испугавшись резонанса. Рассчет не оправдался. Сюжет получил новое, судя по всему, неожиданное для самого героя, развитие.

А из партии Ельцин вышел лишь спустя два года после «отлучения», в 1990 году. Да и само отлучение в 1988-м было не фатальным: Борис Ельцин оставался членом ЦК, продолжал возглавлять Московский горком партии.

В таких случаях многие склонны смешивать «личное» и «общественное». И несмотря на то, что еще пионеров в Советском Союзе учили, что общественное — выше личного, в подобной ситуации мало кто мог справиться с тем, что тебя — именно тебя! сейчас! безвозвратно! — выбрасывают «на свалку истории»: меня? за что?! У многих происходил надлом — и центр тяжести перемещался из сфер «чистых идей» в область чего-то глубоко личного, и с человеком происходили удивительные метаморфозы, и случались события, о возможности которых их виновник еще вчера даже не мог подумать.

Гордость, себялюбие, чувство собственного достоинства — уж больно тонка грань между этими нравственными категориями. Чем руководствуется человек, когда принимает решение не подчиниться воле «старших товарщией», мнению большинства и вступает на путь открытой борьбы с системой? Мотивы для громких и даже славных и памятных для истории поступков могут быть и вполне героическими, и совершенно низменными. Бунтарь может руководствоваться тягой к правде и жаждой справедливости, а может лишь успокаивать себя и обманывать окружающих, прикрывая этими безукоризненными лозунгами лишь собственное уязвленное честолюбие, озлобленность и зависть к тем, у кого путь наверх сложился более гладко.

Пример куда более мелкий, но более понятный, поскольку описываемое происходит у нас на глазах: экс-депутат Геннадий Гудков и вся громкая история с лишением его депутатского мандата и логичным продолжением в виде перехода г-на Гудкова в оппозицию. Сколько еще таких гудковых таится в тех обитателях Госдумы, которые до поры до времени спокойно заседают в здании на Охотном ряду и вовсе не ощущают в себе никаких позывов не то чтобы к оппозиционной деятельности, но даже и к мысли, идущей вразрез с «генеральной линией»? Но представим, что у кого-то из этих почтенных господ вдруг начинаются проблемы с законом — рушатся бизнес-связи, улетучивается политический вес, утекает сквозь пальцы все то, что формулируется сегодня тотемным понятием «статус». Что произойдет с таким человеком? Кто возьмется утверждать, что респектабельный политик не превратится в радикального деятеля политического андеграунда? И «заслуженный» коррупционер со стажем не станет вдруг пламенным трибуном, зовущим народ в очередное светлое будущее?

Ну, и совсем уже вульгарный (хотя и трагический) пример: очередной американский серийный убийца, калифорнийский «охотник за полицейскими», чья драматическая история завершилась недавно. Борца с системой породила сама система. Пренебрегшая своим преданным слугой и поплатившаяся за это.

Так, может быть, именно поэтому система так тяжело изменяется и реформируется. «Не тронь лихо, пока оно тихо». Пусть в семье урод, но зато свой. А если его прогнать, отлучить от привычных условий существования — мало ли чего можно ожидать от такого «бедного родственника». Выпадет один такой  «кирпичик» — весь в трещинах, прогнивший — из огромной махины высоченного и величественного здания — а оно возьми да зашатайся?

Вот оно и зашаталось двадцать пять лет назад. И дело, конечно, далеко не в одном только Борисе Ельцине — Бог с ним, с Ельциным. Слишком много ненадежных, трухлявых «кирпичиков» слагали тогда фундамент и стены Системы. Но теперь это — уже дело прошлого. Теперь куда интереснее и важнее, из чего формируется новый фундамент. И закладывается ли он вообще. Или же происходит, по распространившейся в последнее время практике, «реставрация с частичным восстановлением исторического облика»?