Письмо неверующим друзьям

Допустим, в своем возмущении Русской Церковью вы совершенно искренни. Допустим, пафос, с которым вы присоединяетесь к тем обличениям, которые у всех сейчас на слуху, не подогревается никакими недобрыми желаниями, никакой духовной корыстью. Что подразумевается под последней? Очень просто: Вы можете знать за собою что-либо, что Церковь вовсе не одобряет, и тогда она – бельмо у вас на глазу, так что корысть заключается в том, чтобы лишний раз «убедиться»: лучше жить по собственной совести, чем по вере и в согласии с Церковью… Но допустим, подобный момент отсутствует.  Допустим также, что вы страстно стремитесь не к чему иному, как только к истине, и та неприязненность, которую вы проявляете – в разговорах с церковными знакомыми – по отношению к Церкви, есть лишь издержка праведной страстности.

Даже при всех изложенных выше допущениях, у вас нет (ни на йоту!) боли за нашу Церковь, боли за нашу страну. Я далек от того, чтобы сопоставить ваше отношение к Родине с отношением Федора Павловича Карамазова, который, по собственному признанию, любил «не Россию, а … остроумие». Можно сказать, к примеру, и сказать с определенностью, что вы дорожите русской культурой – прошлых времен. Но вы любите не Россию, которой дышит эта культура, а духовное услаждение произведениями русской литературы и русского искусства. Вам безразлично то, что Пушкин был цельной личностью, и что его произведения неразрывно связаны с его взглядами и на религию, и на Россию. Вы, может, и слышали (в пушкинской квартире на Мойке об этом рассказывают), но, конечно, вытеснили из сознания тот факт, что Пушкин исповедовался перед смертью около двух часов и что священник вышел от него заплаканный и сказал, что сам бы так хотел перед собственной смертью исповедоваться. Вам безразличны в одинаковой степени и религиозные, и политические взгляды Пушкина, вам интересны лишь «звуки музыки» его произведений. Вы, конечно, считаете Достоевского пророком, но с вас хватает одного лишь романа «Бесы» - как пророчества революции в России, вам решительно безразличны размышления Федора Михайловича об отрыве русского мыслящего человека от народа, к которому он принадлежит.

Вы не задумывались над тем, что катастрофа 1917 года могла быть (и, действительно, была! но вы хотя бы предположите, что могла быть)  следствием утраты веры, следствием духовной самодостаточности тех, кто стал называться «интеллигенцией» и был носителем уникальных в истории претензий (вспомним знаменитые сборники «Вехи», «Из глубины» - осмысление русской революции русскими религиозными мыслителями, внятный приговор интеллигенции). Понятное дело, что «лучшие люди», «ведающие добро и зло», не потерпят рядом с собою Церкви, они сами себе – Церковь. Вот и вышло, что страна оказалась без Царя в голове! Сначала без Небесного, и уже потом – без земного, со всеми неизбежными последствиями.

Осмелюсь утверждать, что современный антиклерикальный обличительный пафос идентичен такому же пафосу столетней давности. К примеру, в (нелегальной) либеральной прессе 1902-1903 гг. прославление преподобного Серафима подвергалось таким же насмешкам и нападкам, каким в ноябре 2011 г. подвергалось – в либеральной прессе - общенародное поклонение поясу Пресвятой Богородицы. И тогда, и сейчас российский мыслящий и сторонний Церкви человек опасность духовного порабощения видел и видит прежде всего – в Церкви. И тогда, и теперь российский мыслящий и сторонний Церкви человек испытывает к Церкви самую искреннюю и порою весьма глубокую неприязнь.

Искренность – одна из ходовых уловок лукавого. Вам «искренне» кажется, будто ваши мысли о Церкви, ваши впечатления и оценки справедливы, хотя бы по двум причинам: 1) они исполнены нравственной взыскательности; 2) они совпадают с впечатлениями и оценками других людей. Но при этом остается незамеченным (искренне незамеченным!), что вы сначала – не любите Церковь, а потом уже – думаете о ней. Изначально и слышать не желаете ничего хорошего о Церкви, а потом уже заводите разговор о ней, якобы «желая для себя уяснить»… Отрицание Церкви для вас – аксиома, и вы искренне не замечаете, какая злая радость сквозит зачастую в ваших «подтверждениях» своей аксиомы. Я не говорю уж о том, что, как заметил один мой знакомый (не христианин, буддист по воззрениям), поносить патриарха столь же неприлично, как поносить президента чужой страны.

Иррациональность своей неприязни к Церкви вы могли бы обнаружить, задумавшись над простыми вопросами: отчего среди священников встречаются симпатичные и вызывающие полное доверие люди? отчего среди ваших знакомых, принадлежащих к Церкви, встречаются люди разумные, трезвые и в вопросах, не касающихся религии, вполне солидарные с вами? отчего они держатся за Церковь? – вы же не чувствуете в них ни (пресловутого) «раболепия», ни фарисейства, ни фанатизма. Может быть, они боятся смерти и сковородок в аду? – вы верите в такое соображение? Конечно, как люди деликатные и уважающие свободу совести в другом человеке, вы никогда никого не осудите за принадлежность к Церкви. Параллельно обличая, осуждая, попрекая, а порою и ненавидя Церковь.

Это просто болезнь, давняя и в значительной степени наследственная (передающаяся от поколения к поколению через светскую, секуляризованную культуру) болезнь российского культурного человека: экклесиофобия! Иррациональная неприязнь, иррациональная готовность поверить всякой критике, всякой хуле на Церковь, иррациональная глухота ко всякому слову в пользу Церкви, иррациональная боязнь…

Письмо, очевидно, зашло в тупик, ибо совершенно неясно: кто же его адресат? Страдающие вышеозначенной болезнью? Но они не услышат. А тогда кто же? Или в этом письме сильнее всего – желание высказать то, что накопилось? Оно, может, и так, но все-таки есть и надежда – быть кем-то услышанным. Я ведь все это знаю по себе – как родное.  И я, так же, как многие и многие добрые, бесконечно дорогие мне знакомые, мог бы, перефразируя изречение Ивана Федоровича, сказать: «Принимаю Бога прямо и просто, но Церкви Его – не принимаю и принять не могу!» Почему? Потому что то-то и то-то, и то-то! А как же принял? Господь привел, не могу это выразить иначе.

Как становятся гражданами «страны православия»? Тому есть тысячи и тысячи свидетельств – достоверных для всякого непредубежденного человека. Ближайший пример – ставшая «бестселлером» (так обращают на нее внимание в больших светских книжных магазинах) книга архимандрита Тихона «Несвятые святые». Сердце принимает Христа, принимает Церковь. Понятно, что сердце шумное, живущее «общественным благом» и только, принять Христа не в состоянии.

Один из наших священников сформулировал так когда-то: «Церковь должна быть нравственным камертоном общества». Для священника мысль очень странная, хотя содержащийся в ней призыв понятен каждому верующему, и нельзя не признать, что, при всем его максимализме, в этом призыве есть смысл.  Странность же в том, что Церковь служит не обществу, а каждой прилепившейся к ней душе, ее спасению. Спасти общество невозможно, потому что, по мысли одного просвещенного священника, «общество есть зоологическое образование», в смысле – не личностное. Спасти можно только личность. Но понятие «спасения» - один из жупелов для нашей интеллигенции, один из признаков «духовного порабощения»: я мол как-нибудь сам уж, не хочу, чтобы кто-то меня спасал! А от Церкви требую, чтоб она была именно «камертоном»! Будет камертоном, привлечет меня нравственной своей высотой, тогда, может быть, я и сделаю такое ей одолжение, признаю ее. А нет – не принимаю и не признаю! Но Церковь не обязана нравиться, смысл ее существования – в сбережении истины о Христе, в осуществлении таинств, в заботе о пастве. И во многом другом, и в заботе об общественном благе также. Но главное – Христос.

Все дело в отношении ко Христу. Вы Его, я не сомневаюсь, любите, редко встречается (хоть и встречается) русский человек, который не любит Христа. И считаете (искренне!), что Церковь загородила Христа обрядами. Христос был прост и доступен каждому, так при чем же тут Церковь? Я отвечу. Только в Церкви обретает человек верное расположение ко Христу. Потому что лишь Церковь освобождает от … панибратского к Нему отношения, только Церковь относится ко Христу как к Царю. Посмотрите на лик Христа на Туринской плащанице. Это лик Царя. Избитого, измученного, распятого, но – Царя. Вы бы выдержали взгляд Его, если бы Он взглянул вам в глаза и вправду (а не так, как сусально реконструируют)? Да, Он «кроток и смирен» (Мф.11, 29), Он прост и милосерд, но Он – Царь, а не тот мечтательный, идеальный образ, который вы в своем воображении наделяете противоречивыми свойствами. И реальный, и легендарный, и существовавший (как историческая личность), и недостоверно существовавший, и готовый услышать твои молитвы, и при этом не то чтобы Бог… А кто же тогда? Кто Он? Из Евангелий видно, что Христос был единственным в мировой истории человеком, который считал Себя Богом, прямо говорил о Себе как о Боге и как о Спасителе. На сумасшедшего Он не  похож, нужно быть приверженным к кощунству в крайней степени, чтобы допустить в Нем неадекватность. Как же тогда относиться к Его словам?

Очень просто: подивиться им и – забыть (я знаю подобный случай). Забыть и не думать о Христе, а жить по собственной совести. Христу же умиляться время от времени (на Рождество, например), а после снова – не думать, будто это так просто, всем мол известное, всем известная хрестоматийная история, ни к чему меня не обязывающая. А Евангелие? Как относиться к Евангелию? Тоже просто: как к «высокой планке», как к святой (и поэтому не обязательной для прочтения) книге. И уж точно не принимать в расчет то, как Церковь говорит о Христе, она ведь только пугает! Это неправда, и вы знаете очень хорошо, что это неправда, она не только пугает, или, лучше скажем, не только призывает к серьезности. Кураев не пугает, и вы вполне к нему хорошо относитесь, даже порою любите, но только – за остроумие! А что говорит – для вас неважно.

Я ничего не могу поделать с этим, мне снова в голову приходит Достоевский, и его выражение (в главе «У Тихона», исключенной из «Бесов») «великая праздная сила». Есть вот именно великая праздная сила – в ваших неосновательных, не обеспеченных ни опытом, ни знанием, праздных суждениях – и о Церкви, и о Христе. В том, чтоб святыня одновременно и была святыней, и не была, чтоб Христос был и самым дорогим, что есть на свете, и при этом как бы не был и вовсе… в том, чтоб Церковь и связывать со святынями,  и хулить беззастенчиво и злорадно.

Общество не может опомниться, опомниться может только сам человек и (скажу, что думаю) только в Церкви.

Да, церковные люди призваны к тому, чтобы исповедание веры во Христа соединялось в них с нравственной высотой и великодушной любовью, святые и были такими людьми. Но если что-то, что относится к Церкви, оскорбляет ваше нравственное чувство, то, во-первых, это не значит, что вы смотрите верно (много клеветы, и пафос всегда «перебарщивает»), а во вторых, не значит, что нужно зарекаться от Церкви, как порою вы зарекаетесь. Медицина остается знанием о здоровье человека, как бы, в реальной практике, она не соответствовала своему назначению и своему достоинству. Церковь, в земном существовании, не претендует на безгрешность. Церковь свята не потому, что безгрешна, а потому что сущностно связана с тем, что свято. «Несвятые святые» святы не потому, что безупречны, а потому что причастны святыне! Причастны вправду, не мечтательно, не символически – через причащение соединены! Причащение же возможно только в Церкви, а причащение есть соединение со Христом, реальное с реальным, Живым, Распятым и Воскресшим. Вы можете считать это условным, символическим, самовнушением, самообманом и пр., но, не имея опыта церковной жизни, вы не имеете права так считать. Церковь – это жизнь в таинствах, и, через, таинства, жизнь во Христе. Истина предполагает благоговение. А оно возможно только в Церкви. Как говорят священники, каждый находит в Церкви то, что ищет. Ищет любования красотой – найдет такую возможность. (Я знаю людей – семейную пару - бесповоротно сторонних Церкви, но готовых любоваться «до умопомрачения»). Ищет поводов для раздражения (или насмешек, или обличений) – найдет таких поводов, сколько хочет. Ищет благоговения, ищет тишины и встречи с Христом – встретит Христа.

Весь торжественно-красочный, сложный, несравнимый ни с каким земным «представлением», церковный обряд, вся церковная традиция имеют одну только цель – благоговение и встречу с Христом. Он же, как сказано, «стоит у двери и стучит» (Откр.3.20)