Мое семейное счастье

Мама и папа все время ругались. Когда я приходила из школы, то видела несчастную свою мать, заплаканную, на кухне. Она глотала слезы и не обращала на меня никакого внимания. Папа приходил домой поздно, он много и успешно работал. Его деньги, которые мама исправно складывала в коробочку под трюмо, были семейным проклятием. Папа постоянно угнетал нас всех своим заработком, грозился покинуть маму и забрать детей, называл всех нахлебниками и дармоедами. Мама не работала, пока мы были школьниками, а потом в пику отцу вышла на работу и даже создала свой бизнес: маленький цветочный магазин, который позже превратился в сеть круглосуточных киосков по всему городу. Странно, но родители так никогда и не расставались – ругались без конца, уничтожая друг друга, унижая нас…

Я сейчас уже взрослая тридцатитрехлетняя женщина, много знаю и умом и сердцем. А когда началась моя самостоятельная жизнь – встречи с мужчинами, дружба, подобие любви, то я понимала только, что семью я никогда создавать не стану, - я не хочу мучений своим детям, если что-то вдруг у меня с мужем разладится.

Я была, тем не менее, активной и веселой девушкой, отвечала взаимностью своему парню – мы с ним даже стали жить вместе. И возникла, как это принято сейчас говорить, нежелательная беременность. Я скрывала ее ото всех пару месяцев, пока передо мной вплотную не встал вопрос, что делать дальше.

Представьте себе, я понимала, что скоро убью своего ребенка. Я разговаривала с дочерью (почему-то сразу решила, что внутри меня – дочка). Уговаривала ее потерпеть, пока вакуумный насос будет разрывать ее тело. Или пока стальной ложкой будут отрубать ее ноги и крошить лицо. Я говорила ей, что так надо: лучше сразу отмучится, чем потом всю жизнь страдать и плакать. Лучше умереть, не видя, как твои родители предают тебя и себя, как мать становится волчицей, а отец – оборотнем. Я знала, что ребенок слышит меня, и думала, что мы поняли друг друга. Ну, скажите, какая разница для нерожденного – жить или умереть? Ведь у нее нет света и воздуха, нет никаких радостей и бед!

Я пыталась покончить с ней. Мой визит в душегубку для младенцев был выстрадан и предрешен. Пройдя все предварительные процедуры, мы оказались в ТОЙ комнате, но по ошибке медсестры - несколько преждевременно. Нянечка убирала окровавленный таз с плотью, бело-красные пеленки, гремела железными орудиями убийства, с которых капало…

Я убежала, выдернув иглу из вены. На улице сорвала с себя бахилы и медицинскую шапочку для волос. Я убежала от экзекуторов – навстречу собственной смерти. Потому что здесь, на обветренном перекрестке Коммунистической и Урицкого – там, где стоит наш прославленный роддом №1 – мне стало понятно, что я – не жилец.

Раз я не могу убить ребенка, живущего во мне, я убью себя.

Я не стала писать писем - прощаться мне было не с кем. Все люди – это лишь попутчики, нам с ними параллельно идти: я никого не пускаю в свою жизнь.

Так мы шли по старой улице вдоль старых деревьев (здесь такие чудесные «сталинки» с лепниной на балконах) - я и моя дочь, и параллельный мир. Мы молчали. Рядом двигались машины и люди, двигалось солнце и слепой дождь. Подумаешь, первый теплый весенний день этого года… Вот, я оставила на обочине у роддома мою новенькую пежо – папин подарок. Ее найдут, и меня найдут, и родителей найдут, и все им скажут: что я долго падала с семнадцатого этажа и мимо меня летали птицы.

Вон этот дом – серебряный дом в серебряном дождике, с окнами, полными платины. Это будет наш гроб, почти золотой в нитях солнечного дождя. Слитком золота я закончу жизнь. Это золото так любит мама, и отец, который всегда дарит маме только золото в праздники, меня поймет. Я выбрала золото небес для своего ребенка.

Вот лифт в новом доме, что напротив статуи Ленина. В лифте висит зеркало, в котором отражаюсь опрокинутая я. Вот брови – это чужие брови, та Светлана с плавными дугами бровей остается в прошлом. Мое новое лицо будет смятым и расколотым пополам. Так мне и надо – за мою дочь я отомщу сама. Мстить придется, правда, себе, но это неважно. Все равно кто-нибудь бы сделал это потом, если бы я решилась на медицинское убийство ребенка. КТО-НИБУДЬ отомстил бы мне.

Бог, ты все видишь, пожалуйста, сделай так, чтобы моя дочь не страдала. Мы с ней побудем птицами, а затем я встречу землю лицом, и мой ребенок тихо замрет. Надеюсь, ей не будет больно.

Вот высокий, как небо, этаж. Здесь сквозняки – как бы нас не продуло. Вот дверь. Теперь я понимаю, что значит выражение «очертя голову». Сознание слабеет. Импульсы мозга становятся молниями, мне жарко, теперь - холодно, спазм гортани, трудно дышать. Вот один шаг – и мы на балконе. Дверной проем отливает золотом, в нем – вся моя жизнь и выход из нее.

Один шаг… Но, как тяжело его сделать. Вот, Бог, видишь, я иду к Тебе.

Странно. Что-то твердое не пускает меня. Странно… Словно передо мной - твердый воздух. Мне кажется, я брежу. Что-то не пускает меня. Попробую вот так, боком протиснуться, ведь дверь открыта! Нет, не выходит. Это «что-то» не пускает меня к вечности. Бог, что это?

- Что это, Господи?

Сейчас вы должны напрячься и поверить мне.

Я выкрикнула вслух последние слова, и передо мной, в дверном проеме, возвышаясь над горизонтом, слитком золота возник огромный силуэт с крыльями. Он был такой яркий, что я зажмурилась. Можно было бы принять его за солнечный дождь, отражение моих мыслей о платиновом гробе… Но нет. То чувство, что пронзило мой разбитый мозг, было благодатью Господа моего. Исцеляющей радостью и надеждой наполнилось мое сердце - на мгновение, но и этого было достаточно.

Видение исчезло, как и то явление благодати в моей душе, - сразу, как только я покинула серебряный дом и вдохнула свежий весенний воздух распускающейся улицы.

Я родила свою дочь.

Мы выгнали нашего «папу», хотя он еще много лет потом уговаривал меня выйти за него замуж. Я не поверила ему тогда, так как, мне казалось, убедилась на своем горьком опыте, что это не поможет вырасти моему ребенку счастливым. Я сознательно избегала любых мыслей о семейной жизни и больше не встречалась с мужчинами.

И мы жили так, вдвоем. Я и она. Жили до тех пор, пока она не заболела.

Возвращаясь к моей ангельской встрече, я теперь понимаю, насколько странным было то, что я не пришла после всего, что случилось, к вере. Это странно, но – правда. Бог мой не стал ко мне ближе или понятнее, потому что я сама не стала к Нему приближаться. Мой «детский» эгоизм - невинное создание, оказавшееся черным чудищем – жил во мне и торжествовал. Одержать такую сложную победу… Я свидетельствую – и ангелы не приводят ко Христу безучастного человека.

Что же в итоге заставило меня обратиться и пересмотреть свою жизнь? Как вы понимаете, мое больное, страдающее чадо вынудило меня в итоге встретиться с Церковью. Дочь заболела довольно редкой в наше время болезнью – дифтеритом, который не сразу распознали. Болезнь дала осложнение на сердце – и у меня не осталось выбора. Бакулевка, длинные коридоры, доктор на роликах, которая успевала ко всем больным одновременно, – верующая, почти святая женщина – она выходила мою Арину.

Домовый храм святителя Луки Войно-Ясенецкого в Центре сердечно-сосудистой хирургии стал нам, гостям столицы, родным домом на целых 10 месяцев. Там служит чудесный священник, который собрал по кускам меня, отчаявшуюся, когда передо мной вдруг открылась вся семнадцатиэтажная черная бездна моей души. Господь его руками поставил меня на Путь.

Мы вернулись домой другими людьми. Хотя, возможно, внешне это и не заметно. Я работаю с недвижимостью, как и раньше, но теперь со мной трудно договориться плутоватым коллегам по цеху. Арина поет в церковном детском хоре, хоть и слушает пока свою готику. Не знаю, как это сочетается в ее душе. Думаю, это временный дисбаланс.

В канун Рождества к нам приходил отец моего ребенка. Я приняла его, усадила за стол и мы поужинали втроем: Арина знала его как друга семьи. Мы вели непринужденный разговор и впервые пообщались о нем – и о нас. Каково же было мое удивление, когда я выяснила, что Игорь помимо бизнеса давно алтарничает и уже год, как окончил богословский институт. Он сказал, что молится о нас.

Я не выдержала и спросила:

- Неужели ты хочешь стать священником?

- Да, - ответил он. – Но есть препятствие.

После этих слов я встретила взгляд, в котором прочла невольно и мольбу, и надежду, и такое нежное тепло любви, что вдруг вспомнила начисто забытую встречу с моим золотым ангелом.

Я встала из-за стола, и, обращаясь к Арине, сказала неожиданно для всех нас:

- Солнышко, это наш папа. 

Фото из открытых интернет-источников