И, даже не осознав этого, прожить по житейским меркам хорошую и благополучную жизнь...
Опять они поссорились в трамвае,
Не сдерживаясь, не стыдясь чужих...
Но, зависти невольной не скрывая,
Взволнованно глядела я на них.
Они не знают, как они счастливы,
И некому им это подсказать.
Подумать только: рядом, оба живы,
И можно все исправить и понять.
М. Алигер
Что же такое настоящая любовь, любовь, которая «крепка, как смерть» (Песнь Песней 8, 6)? Если вы зададите этот вопрос, например, прихожанам храма, в котором я служу, то наверняка получите примерно такой ответ: «Настоящей любовью является любовь, скрепленная церковным Таинством брака».
Прот. Борис Даниленко
Эта удивительная история таится в сборнике, заглавием которого стало название другого, видимо, более значимого для автора произведения - «И в жизнь вечную...». Между тем, повесть «Венчание» - лучшее из того, что вошло в книгу Роберта Балакшина.
Три другие вещи (повесть и два рассказа) вызывают у воцерковленного читателя спокойное, теплое приятие. И сюжеты выбраны замечательные, для каждого православного человека значимые: о священномученике, который совершил в тюремной камере свою последнюю службу (его подвиг показан на фоне других событий, происходивших в революционные годы в губернском городе N); о том, как будущая страстотерпица царица Александра исцелила раненого солдата и он пронес благодарное воспоминание об этом через всю свою жизнь; о том, как один обыкновенный пенсионер искал и нашел смысл бытия. И рассказаны эти сюжеты интересно. Но все это по-хорошему знакомо: пусть не эти самые, но неуловимо похожие истории уже были пережиты в свое время как чудо, потрясшее душу, и теперь при «повторном чтении» сердце с готовностью радуется родному и привычному - но никакого Открытия не происходит.
Совсем другое чувство возникает от крошечной (всего-то сто страниц) повести «Венчание» - это свое, тихое, неповторимо-личное слово о Боге, достигающее самых глубин души.
Впрочем, и в этой повести не все равноценно. Тема национальной розни, сделавшей чужими латышей и русских, развивается в духе безупречно «правильных» рассуждений и диалогов, которые для многих весьма привлекательны в жизни, но, будучи запечатлены в художественном произведении, выглядят несколько тяжеловесно и вызывают некоторое недоумение, для чего так подробно разъяснять очевидные вещи. Ну конечно, вражда и разделение - это плохо, а любовь, врачующая раны и соединяющая людей, - это хорошо. И конечно, кто-то, вопреки голосу совести, этой враждой упивается. И, само собой, больно за тех русских, которые всю жизнь прожили в Латвии, считая ее родиной, а она заклеймила их «чужаками» и «оккупантами». И слава Богу, что непримиримый националист Янис, покоренный красотой внутреннего мира Виктора и силой их с Лаймой взаимной любви, в конце этой истории берет у ненавистного прежде чужака-русского деньги на томограф, необходимый для латвийской больницы - так прежняя абстрактная вражда побеждается душевной близостью конкретных людей.
Но, как не устают повторять литературоведы, искусство отличается от науки тем, что не убеждает фактами и рассуждениями, а заражает эмоциями. Читатель должен не просто согласиться: «Да, жалко этих людей», а испытать чувство жалости, пережить вместе с ними ощущение заброшенности, обреченности. С этой точки зрения общественно-политическая тема повести, изложенная слишком уж прямо, скорее не удалась - и столь же очевидно и головокружительно удалась тема любовная. При этом повесть «Венчание» состоялась вдвойне: и как художественное произведение весьма высокого уровня, и, главное, как произведение духовное.
История первой любви всегда была благодатной темой для талантливых писателей. Балакшин с неподражаемым мастерством, чем-то сродни прустовскому, воскрешает в памяти героя дорогие детали, погружает его в сладостную грусть от осознания, что его светлое чувство к Лайме хранится где-то в тайниках сердца и одновременно безвозвратно утеряно, ибо неумолимо текущее время не щадит никого: ни того Виктора, ни той Лаймы уже больше нет на свете. Но окружающий мир все время вводит Виктора в соблазн поверить, что прошлое можно вернуть, что город В., где протекал их с Лаймой роман и куда он спустя четверть века вернулся, вызванный странной телеграммой, все тот же - и сразу же, обнадежив, обескураживает его необратимо изменившейся реальностью: переименованными улицами, новыми вывесками магазинов, тем, что близкая подруга Лаймы уже нянчит внуков, а сама Лайма безнадежно больна. Но вот сквозь постаревшее и изменившееся блеснет на мгновение то, прежнее, бесконечно дорогое - и вновь сжимается сердце героя от неутолимой боли и запоздалой нежности: «В одноместной палате на койке лежала... изможденная, остриженная, как новобранец, совсем седая, с провалившимися щеками старуха. Несомненно, он попал не туда. С подкатившей к горлу тошнотой (ох, как тут пахнет!) Виктор попятился... но веки лежавшей затрепетали, и во взгляде открывшихся, огромных от худобы лица глаз Виктор прочел родное выражение, над которым были бессильны и болезнь, и годы. Губы Лаймы искривились в жалкой улыбке, грудь поднялась на вздохе, веки снова смежились, и светлые ниточки слез пролегли к вискам. Виктор присел на край койки, с каждым мгновением узнавая Лайму, бережно взял лежавшую поверх одеяла обтянутую сухой, желтой кожей костлявую руку с черно-лиловыми пятнами гематом на кисти (от внутривенных уколов), поднес к губам». Сжимается сердце героя - а вместе с ним и сердце читателя, ибо кто из нас в течение жизни не расставался навсегда с чем-то любимым?
Собственно, это и есть сюжет повести - как человек может по своему легкомыслию и душевному нечувствию потерять самое дорогое и бесконечно важное и, даже не осознав этого, прожить по житейским меркам хорошую и благополучную жизнь. Действительно, «счастливчик с самого детства», Виктор остался таковым и до старости. Хотя, вернувшись из армии, он женился не по собственному выбору, а под влиянием родителей, и скорее по расчету, чем по любви, они с женой вырастили троих славных дочек, которые, в свою очередь, подарили им любимых внучат (о них он даже рассказывает Лайме и пытается в латвийском магазине купить одному из них игрушку). Удалась и его карьера - он занимает пост главы крупной фирмы и зарабатывает столько, что в городе В. появляется как «победитель жизни», направо и налево разбрасывающий пачки кредиток. При этом Виктор состоялся и как личность: не только не утерял те хорошие качества души, которые были у него во времена романа с Лаймой, но еще и приумножил - пришел к вере, крестился и начал воцерковляться (уже после смерти жены). Богатство не сделало его гордецом: когда нужно, он не требует, но смиренно и тепло просит (чем и пробивает брешь в глухой ненависти главврача Яниса к нему как к чужаку и к удачливому сопернику за сердце красавицы-Лаймы), когда нужно, готов помогать санитаркам в уходе за больными. Сам, не прибегая к помощи сиделки, он ухаживает и за Лаймой - меняет сырые простыни и клеенку, протирает пролежни и т.п. Виктор весьма образован, остроумен и обаятелен - и при этом отзывчив, щедр, прост в общении.
И только у постели умирающей Лаймы Виктор обнаруживает, что все это было не то, потому что давным-давно, не осознав, он предал женщину, которую любил и, главное, которая бесконечно любила его и доверилась ему. И не только предал, но даже за много лет не пожалел о своем поступке: «...с эгоизмом молодости он охотно бросился в объятия новой любви. Менял же Гете своих возлюбленных. ...Какую только подлость, какое предательство нельзя подкрепить тьмой исторических примеров!». Впрочем, и поступка-то как такового не было - наоборот, ошибка Виктора в том, что он отказался от принятия самостоятельного решения и отдался течению жизни: «Легко все списать на обстоятельства, оправдаться пошлой фразой: так сложилась жизнь. Но обстоятельства создают люди. Тебе отказали в полку сделать отметку в документах. Штабистов можно понять... можно понять и коменданта. Но ты же почти неделю куролесил в Москве у друзей, с которыми сошелся в поезде. Разве сложно было переодеться в «гражданку» - и через день ты в Риге, а вечером в В.? Но что теперь вспоминать и думать, когда ничего уже не вернуть назад».
Оценить глубину любви и верности Лаймы Виктор смог только тогда, когда, по обычной человеческой логике, все было утеряно безвозвратно - жить ей, уже старухе, оставалось считанные дни. Попав к ней домой, Виктор был поражен тем, что увидел: «...вся квартира - это маленький музей памяти того сержанта», Лайма всю жизнь берегла каждую мелочь, связанную с ним, ее первым и единственным мужчиной.
Но еще сильнее, чем мысль о непрожитых годах с любимой, Виктора потрясает другая невосполнимая утрата - он узнает, что у них с Лаймой есть сын, о котором он мечтал всю жизнь - и которого, по суду человеческой справедливости, лишился, потому что Вилис прожил без него все детские, самые важные в жизни человека годы, и, как покаянно говорит Виктор сыну, «исправить ничего нельзя».
Страшное слово «никогда» становится, кажется, самым главным героем повести.
Вставить в блог
Поддержите нас!
