Решимость идти за Христом не означает мгновенного преображения. Ветхий человек умирает долго и мучительно, до последнего цепляясь за жизнь. Зрелище это весьма неприглядное: ведь, чтобы душа очистилась, вся грязь должна из нее выйти. Наружу выйти, «выпереть», во всей своей неприглядности, все то, чем одолевается «избравший благую часть: строптивость, безответственность, эгоизм, мстительность, истерическое саможаление, диктат плоти». И у тебя все это выпирает, и у соседа по келье, и у игумена, и у паломника... «Иногда отчетливо понимаешь: если б не Божие благоволение, критическая масса наших самолюбий, нетерпений, нервов и обид мгновенно разнесла бы любой монастырь вдребезги: первое сопрано опоздала, регент в раздражении одергивает всех подряд, альты мстят яростным молчанием, цепная реакция ползет дальше, трапезница швыряет тарелку под ноги келаря, келарь срывается на крик, кухарка убегает плакать...». Какая уж тут благообразность!Подлинное христианство, о котором так настойчиво пишет монахиня N, заключается как раз в том, что человек понимает это и готов к этому, он жаждет не ложной красивости и внешнего благообразия, а рождения новой, настоящей жизни со Христом. Нужно потерпеть всю эту немощь и грязь, свою и чужую, чтобы достичь подлинной, Христовой красоты монашества и, достигнув, заметить ее, разглядеть в непритязательных с виду буднях: «Купножитие сообщает братству чудотворную силу; когда все вместе сажают или копают картошку, косят сено, засевают по весне огород, воцаряется радость, подобная той, что зафиксирована на лицах оптинских монахов известной фотографией, где они все в фартуках приготовились рубить капусту ...остро ощущается сакральность даже самых будничных моментов монастырской жизни; освящается все: семена и плоды, грядки, сады, ульи и колодцы».
В таком подходе к церковной жизни «Плач третьей птицы...» удивительно напоминает написанную намного раньше книгу московского священника о. Димитрия Дудко «Волною морскою...». Оба текста откровенно говорят о слабостях, грехах, ошибках церковных людей (в одной книге - священнослужителей, в другой - монашествующих), о храмовых (монастырских) неурядицах и нестроениях, о внутреннем оскудении, о той самой грязи, которая вдруг начинает «выпирать» из человека - и в обеих книгах сквозь всю эту тьму и грязь струится немеркнущий свет Христов, утешая, преображая, прощая, напоминая, что сила Божия в немощи совершается.
Важно только одно - искать эту силу Божию. Именно эту мысль настойчиво повторяет монахиня N. В монастырь уходят - ко Христу. И управляет монастырем - Христос. И подчиняется монах - Христу. И в каждый момент своей жизни он предстоит - перед Христом.
Если об этом забыть - начинаются искажения: человек начинает бояться за свое здоровье, за свой имидж, за свой завтрашний день. А ведь все очень просто - вот ты и вот Христос, все остальное неважно, потому что все - от Него. Ну чего монаху бояться, если он в постриге для всего умер и всего себя отдал Богу?
Однако, на самом деле, заданная планка так высока, что... сама монахиня N незаметно для себя ее сбивает. Например, в рассказе, который позволю себе привести полностью: «...послушницу, страдающую тяжелой хронической болезнью, подлечиться не отпускали, а когда, наконец, благословили, оказалось поздно, и девушка скончалась, правда успели постричь, в больнице. Игумения, вопреки ожиданиям сестер, ни виноватости своей, ни раскаяния не обнаружила, напротив, возвращаясь с кладбища, широко перекрестилась и удовлетворенно молвила: «Слава Богу, еще одну проводила!»
Этот рассказ автор приводит в обличение настоятелей, злоупотребляющих своей властью, и возмущение монахини N вопиющим произволом и цинизмом игумении очевидно...
Но... разве это неправда - что смерть на послушании приравнивается к мученичеству? Что монах в постриге умер для мира и для себя и не должен цепляться за свою жизнь, за все земное? Мы же договорились так думать, и обличили (достаточно жестко) тех, кто так не думает? Автор не раз на протяжении книги подчеркивает, что монах не должен бояться смерти, потому что вся наша жизнь в руках Божиих; в другом месте «Плача...» монахиня N в качестве положительного примера приводит решение одной монахини не лечиться от тяжелой болезни, принятое ей также не добровольно, а под влиянием чужого благословения: «Угроза серьезной болезни вызывает дикую панику; подобно язычникам мы никак не уразумеем, что дни нашей жизни сочтены не нами (Шекспир). «Одна монахиня мне написала, что страдает и если не сделает операции, то умрет; я отвечаю ей: имей веру, возложи все на Бога, предпочти смерть; она присылает мне ответ, что болезнь повернула вспять» (Иосиф Афонский, старец). Признак духовного преуспеяния - малоуважительность страха смертного, а потому всякому живущему нечисто вожделенна жизнь временная».
Из-за чего же оценки автором одинаковых по сути эпизодов прямо противоположны? И замечает ли сама автор, что ее позиция поменялась?
Подобных несоответствий собственным утверждениям в книге «Плач третьей птицы...» немало. Например, в очерке «Пустите детей...» автор опровергает мнение, что монастырь нужно выбирать и к нему присматриваться. В других очерках неоднократно указывает на то, что в монашеской традиции считается неправильным монастырь менять. А в одном месте вдруг с явным сочувствием говорит о смене монастыря из-за неподходящего распорядка: «...что касается женских обителей <...>, те, кто в силах трудиться, чрезвычайно редко имеют возможность посещать службу: одна послушница насчитала восемь раз, после чего переменила монастырь». Конечно, эти замечания разбросаны по разным очеркам и привязаны каждое к своему контексту. Но если свести их воедино, то получается явное противоречие, и невольно хочется поправить автора: чем нарушать духовный принцип монашеской жизни и менять монастырь, не лучше ли все-таки последовать стереотипу и выбирать монастырь, присматриваться к нему, прежде чем уходить туда?
Утверждений, с которыми хочется поспорить, в книге достаточно много. Более того, получается, что автор, сознательно или нет, и сама с собой не соглашается. И это, в общем-то, совсем не удивительно, потому что монахиней N затрагиваются такие темы, у которых нет и не может быть однозначного универсального решения. Например, нужно ли смиряться «ради Христа», когда тебя унижают? «Меня унижают», - это вопль гордости («Плачешь? Это не ты, гордость твоя плачет!» Что тут возразишь!») или беспокойство образа и подобия Божиего, которое в человеке (по словам прп. Ефрема Сирина, Бог «не позволяет делать принуждение и оскорбление Себе и Своему образу - человеку»)? В одном месте книги монахиня N с большим сочувствием приводит пример из жизни святого, когда тот не стал терпеть «унижения»: «Юный Паисий Величковский, когда новый игумен позволил себе ударить его по лицу, немедленно покинул обитель в Любече, хотя для этого и пришлось по льду перейти Днепр». В другом месте она вдруг роняет фразу с противоположной оценкой: «Нынешний послушник, обладая воспаленным чувством собственного достоинства, к терпению наказаний способен очень мало и мчится собирать вещи порой после самого мягкого порицания». Так какая же реакция правильная?
Автор вспоминает и о классических примерах смирения перед унижением: послушнике, который стал святым за то, что безропотно терпел побои старца, «Темницу» из Лествицы, где кающиеся монахи унижали сами себя. Но вспоминает их с оговоркой - современным монахам это не пример для подражания. Почему?
Это вторая основная мысль книги. Нельзя слепо следовать примеру святых - потому что мы сами другие. Они боролись с душевностью в себе, чтобы достичь духовности. У нас, вместо душевности, - зияющие пустоты с непомерными страстями вокруг. И потому, например, прежде чем, следуя Евангелию, духовно «оставить отца, матерь и чад», нужно научиться их любить, не по-христиански, а хотя бы «по-язычески», иначе окажется, что то, что мы посчитаем подвигом, будет обыкновенным эгоизмом: легко бросить других людей, о которых тебе лень заботится, ради молитвы и безмолвия и восхищаться своей духовностью. И так во всем - мы еще не можем быть аскетами и подвижниками, нам бы стать для начала просто нормальными людьми. «...Не зря иные духовники советуют молодым отвлечься от «Добротолюбия» и обратиться к Диккенсу или хоть «Винни-Пуху», чтобы заполнить зияющие нравственные дыры пусть простенькими примерами отваги, стойкости, дружбы - прежде чем воспарить в горняя».
С этой позиции смотрит автор и на проблему унижений: мы терпим их не ради Христа, как терпели святые, не смиряя свою гордыню, а или из трусости, или из-за заниженной самооценки. И потому в каких-то случаях терпеть не надо, иначе можно сломаться, утратить даже те немногие добрые качества, которые у нас есть: «...унижение <...> никогда никого не исправляет, а, напротив, порождает скрытую злобу, лукавство и прочие неблаговидные свойства извивающегося под прессом червя».
Верно ли это? Или это ненужный психологизм, усложняющий простоту царского пути? Или, и того хуже, тихий шепоток самости современного человека, принимаемой им за необходимейшее чувство человеческого достоинства?
Не берусь судить. Но хочется отметить вот что. В обсуждении вот таких, «неклассических проблем» современного монашества, монахиня N опирается на исторические факты из жизни различных монастырей; на Священное Писание и учение святых отцов; на жития святых, которые она знает очень хорошо, и подходит к ним не только как верующий человек, но и как профессиональный аналитик, с легкостью делая своего рода статистические выкладки по различным частным вопросам, типа «в каком возрасте святые уходили в монастырь», «брали ли они на это родительское благословение», «брали ли они на это благословение духовника» и т.п.; и, наконец, на примеры из современной жизни. Источников, на которые ссылается автор, настолько много, что иногда «Плач...» начинает весьма походить на переработанную диссертацию «Все о монашестве с древних времен до наших дней». Но переработанную сильно - стиль живой, ссылки тоже «живые», в каждом случае необходимые, а не ради рисовки своим многознанием. К слову сказать, эрудированность автора действительно поражает.
Однако истории из современной жизни, в отличие от всех остальных опорных текстов, не всегда выглядят убедительно. Дело даже не в них самих - а в том, что, подчас, комментарии к этим рассказам о современниках у монахини N, во-первых, весьма субъективны и спорны, а во-вторых, достаточно жестки и бескомпромиссны по тону («...елейный отец С., выступающий миротворцем, кивающий правым и неправым, вряд ли в обозримом будущем увидит себя оппортунистом и человекугодником; юный иеромонах К., увлеченно распределяющий среди прихожанок запреты и обеты, уверен, что руководствуется святыми отцами, а не властолюбием, а игумен О., каждую Литургию обильно орошающий Престол слезами, и мысли не допускает о неуместной публичности и актерстве»; «м.М. решительно отнекивается от поста благочинной, орудуя безотказной мотивировкой: «я недостойна, не потяну»; на самом же деле причина в неудобстве должности, чреватой конфликтами...»; «мать Л., надменно поджав губы, изрекает: «я всех заранее прощаю», - и мороз идет по коже: прощающий всех прощает лишь себя. Мать К., подходя перед исповедью к игумении, торжественно, с рыданием произносит: «простите меня, великую грешницу!», - но под епитрахилью проводит одну секунду, явно для проформы»). Звучит каждый раз как диагноз - или как приговор. Без любви, без жалости, без снисхождения. Да еще и с установкой на то, что автору безусловно известны и тайные мысли, и духовная жизнь тех, о ком идет речь. Невольно искушаешься той ролью, которую монахиня N берет на себя в эти минуты - старицы? Духовника? Монастырского психолога?
Конечно, все эти истории используются как иллюстрации к рассуждениям автора, они служат не для обличения тех людей, которые в них фигурируют, а для обнажения в наших глазах наших грехов и немощей, но... речь все-таки идет о других людях.: И если, по Евангелию, любить ближнего как самого себя ты не только можешь, но и должен, то обличать другого как себя - нет.
«...В повести «Конь и его мальчик» (Льюиса - Е.В.) есть замечательное разъяснение того, как познаются тайны Промысла. Девочка (в счастливом эпилоге) хочет узнать, что за судьба у ее знакомой. «Я рассказываю каждому только его историю», - слышит она от Аслана ответ, охлаждающий любопытство.
Так ставится предел одному весьма распространенному у религиозных людей искушению. Дело в том, что духовная взрослость человека определяется тем, в какой мере он готов оправдать выпавшие на его долю страдания. Но со своим пониманием («достойное по делам моим приемлю») надо крайне осторожно входить в чужую жизнь. Если я скажу: «Моя болезнь выросла из моих грехов» - это будет вполне трезво. Но если я решу зайти к заболевшей соседке, чтобы разъяснить ей, что вчера она сломала ногу, потому что позавчера не пошла в храм, - тут самое время вспомнить предупреждение Аслана», - пишет диакон Андрей (Кураев). Монахиня N эту грань переступает много раз - и, несмотря на очевидность благих намерений, это все-таки смущает.
...Спорных мыслей, комментариев и оценок в книге много. Есть в ней и недоговоренности, и явные противоречия. Но к концу чтения возникает уверенность, что это не огрехи автора (профессиональные или духовные), а сознательная установка. Это подсказывает и сам «Плач...»: «...бывает, учат и теории предлагают, стратегию, тактику, «методику монастырского душеспасения», но тайна не сводится к прописям и остается тайной. <...> Какие могут быть правила, когда бестолковая легковерная душа то и дело меняет позиции и зависимости от чего-то нового увиденного, прочитанного или восчувствованного; на самом деле протоптанных дорог и надежной определенности не существует <...> ответы Евангелия на важные вопросы бытия не носят характера четких рекомендаций; Господь недаром применял притчи, породившие многие тома интерпретаций, истолкований - по мере всякого имеющего уши».
Именно такой однозначной определенности, нового свода правил и мнений пытается избежать монахиня N в своей книге. Она не хочет ни осветить проблему, ни поделиться опытом, ни научить, ни вразумить. У нее другое желание - пробудить, расшевелить читателя, помочь ему, ему самому, «собственными ушами» услышать Зов и ответить на него - собственной жизнью.
Как говорил приснопамятный отец Димитрий Дудко своим духовным чадам: «Моя цель - научить вас думать». Именно это пытается сделать своей книгой монахиня N - лишить читателя «автоматизма восприятия» (термин В. Шкловского), помочь трезво взглянуть на себя («есмь то, что есмь, без слезливого умиления, но и без трагедии»), увидеть и принять свою немощь, но не погрузиться в ее созерцание, а обратить свой взор к Богу, Которому не нужно надрывно доказывать, что ты что-то значишь и все-таки достоин уважения: «не ради ничтожества и червя Христос пошел на Голгофу; каждый ценен и любим, все избраны. Незачем топорщиться, утверждаться, комплексовать...», нужно просто «взять крест своего калечества» - и, не раздумывая, не колеблясь, не взвешивая все «за» и «против» - просто пойти за Христом.
Это трудно? «Да мы не пробовали», - возражает монахиня N и вдохновенно продолжает: «В самом деле, разве мы испытывали день за днем такие средства, как бдение, пощение и на земле легание? Разве подвизались до крови? Разве свершили свой подвиг самоотречения? Разве хотя бы просили с верою? Разве любили и жаждали Бога больше жизни? Разве поверили, что удаление от мира дарует прибежище у Христа?». Поэтому не надо рассуждать и бояться, надо просто поверить Ему - и пойти...
Ведь тот монах, пусть падая, пусть едва-едва, но все-таки - перелетел...
Вставить в блог
Поддержите нас!
