О «Жизненном мире историков эпохи сталинизма»

«Понять внутреннее содержание сталинской эпохи в истории исторической науки конца 20 – начала 50-х годов XX века», - так сам автор определяет задачу своей монографии. И на протяжении почти 800 страниц пытается достигнуть своей цели, определившись с собственным взглядом на предмет.

Профессор А.Л. Юрганов

Как пишет профессор Юрганов, в отечественной науке неизменными остаются два подхода к сталинизму: «видеть в идеологии… некий догматический комплекс правил, который ограждал человека от случайных неприятностей» и «убеждения в том, что сталинизм – лишь террор», «Власть и Историк – это или два противостоящих лагеря, или разные миры, по-разному устроенные». Однако, по мысли автора, сталинизм в исторический науке – «это не только давление сверху, но и постепенное, добровольное – со стороны большинства историков – включение в своей жизненный мир цитат из трудов Сталина. Это – добровольное  стремление ученых постичь историческую науку во всей ее полноте. В то же время они создавали важное для стратегии сталинизма проблемное поле, в пределах которого обсуждались актуальные темы. Историки находились под прессингом, но одновременно сталинизм подпитывался кипучей энергией историков».    

Ведущий презентации, которая по своей сути и по традиции Книжного клуба превратилась в своеобразный семинар длиной в академическое занятие, проректор РГГУ по научной работе Дмитрий Петрович Бак отметил, что монография Юрганова перечеркивает черно-белую картину сталинской эпохи:

- Были и борцы, были и приспособленцы, да. Но между этими двумя полюсами существовал многогранный мир, который был гораздо более сложным, чем представляется сегодня. Этот мир в книге предстает живым и ярким.

Почему исследователь русского Средневековья Андрей Львович Юрганов обратился к смысловому, «историкообразующему» узлу XX века? Об этом рассказал сам автор.

- Давно хотелось написать книгу об истории исторической науки. Не хочу никого критиковать, но, как правило, историософские труды – довольно скучное чтение. А мне всегда казалось, что история исторической науки гораздо более драматична. Кроме того, не обошлось без влияния моего учителя Владимира Борисовича Кобрина, который обладал энциклопедическими знаниями. Он много рассказывал о том времени, к тому же знал то, что я смог впоследствии найти только в архиве. Его рассказы были грустными, драматическими – историки 20-50-х годов представали живыми, интересными людьми.  

Исследователь уточнил также происхождение понятия «жизненный мир», который был взят им из поздних феноменологических трудов Гуссерля:

- Жизненный мир – это то, что лежит в основе нашей жизни. Строго говоря, изучить его нельзя, он слишком глубоко залегает в недрах нашего обыденного существования. Изучить можно типичные объяснения этого мира, конвенциональные модели.

Жизненный мир – это обыденность мыслительной деятельности, но вместе с тем – и некая ее изменчивость, текучесть. Жизненный мир в данном контексте не есть нечто раз и навсегда застывшее и незыблемое.

Жизненный мир историков эпохи сталинизма профессор Юрганов рассматривает сквозь призму зарождения, существования и отмирания ключевого для исторической науки тех лет понятия «русское национальное государство», особой научной конвенции:

- При этом историки находились в тесной связи с государственными мужами, которые тоже стремились дать идеологическое определение тому миру, в котором они жили.

Познать истину хотели все, а правил не знал никто, кроме Сталина. Правильное мнение по данному вопросу – это была большая условность. Таким образом, по мысли автора, русское национальное государство – это всего лишь обозначение игры, которую придумал Сталин, той ситуации, когда функционировал сталинизм. Никто, кроме Сталина не знал, каковы правила. Под ударом могли оказаться и те, кто считал русский народ самым прекрасным в мире (вслед за этим могли последовать обвинение в великодержавном шовинизме), и те, кто указывал на недостатки вышеупомянутого народа (и заслужить обвинение в космополитизме и историческом нигилизме).

Сталинизм был особой формой идеологической неопределенности – к такому выводу приходит автор монографии. Она, эта неопределенность, порождала возможность манипулировать истиной в жизненном мире историков. И в свою очередь питала сталинизм.

Леонид Абрамович Фридман, доктор экономических наук, профессор института стран Азии и Африки МГУ, которому Андрей Львович Юрганов посвятил свою книгу, выступая на презентации, поделился своим впечатлением от одной главы монографии – о Сталине и Эйзенштейне, идеологии и творчестве. В этой главе показано, что вождь народов вовсе не сам придумал и навязал художнику образ Ивана Грозного, который известен сегодня в исполнении актера Черкасова. Таким, каким мы можем увидеть самодержца в фильме Эйзенштейна, он был описан в вузовском учебнике по истории того времени.

Вообще, автор взял в качестве документальной базы для своего исследования огромный и разнородный массив источников. На это обратил внимание доцент-историк Федор Георгиевич Тараторкин. В оборот были взяты партийные и правительственные документы, постановления, решения директивных органов, циркулярные письма, известные публикации историков и их личные архивы. По мнению Тараторкина, текучесть и изменчивость, «проклятая неопределенность» той эпохи становится очевидной, если погрузиться в этот массив.   

- Перед нами – настоящее многоголосье, - отметил Федор Георгиевич. – И при том, что в книге автор делает выводы, он никак не навязывают своей исследовательской позиции, оставляют свободу читателю.  

Профессор Валерий Иванович Дурновцев, в свою очередь, отметил ценность книги об эпохе сталинизма. По его мнению, заключается она в том, что читатель может видеть человеческое лицо тех историков, «поистине горных вершин отечественной исторической науки», которые вынуждены были жить в то время и участвовать в сотворении феномена сталинизма.

Также Валерий Иванович отметил новаторскую композицию работы профессора Юрганова: «Один прочитает ее от корки до корки, другой – только избранные главы, кому-то будет достаточно прочесть только объемное заключение, концептуальное и емкое. И все будет ясно, потому что это фантастически богатый и плотный текст».

- Книга читается с постоянным напряжением и с глубоким человеческим чувством по отношению к героям этой монографии, - подчеркнул профессор Дурновцев. - Это предупреждение и нам – мы тоже в ответе за то, что делаем.