Сердце - предатель, сердце - всадник и странник,

сердце - охотник в засаде и зверь в загоне.

Сердце - старый дьячок, бубнящий под нос помянник

и - чародей на троне.

И - ростовщик! Шулер! Рабовладелец!

И фарисей. И смертник. И смерд, бузящий в

плацкарте.

Ну а паче - отшельник, безмолвник и погорелец.

И второгодник на самой последней парте.

Сквозь роковые его перебои и перестуки,

сквозь кожаные мешочки его и платья

только одно и поймешь:

как ни раскинешь руки -

получается крест,

и Распятый распахивает объятья!

ПРОЩАНИЕ С ВЕКОМ

Провинция выглядывает из норки,

как испуганный полевой зверок.

А столица,

накапливая постепенно впрок

европейскую спесь и легкий американский жирок,

начинает собой гордиться...

Я могу хоть полгода прожить в провинции -

топить печь

и таскать из колодца воду.

И наблюдать ночь по звездному небосводу

и платка в красно-зеленых цветах не снимать с плеч.

И, сетуя с поселянами на недопеченный хлеб,

на переменчивую погоду,

приложиться к собственному народу...

Но европейские завоевания мне милы.

Эти сияющие ресторации... Эти дамы

с блестящими волосами... Эти виллы. Эти балы

с фейерверками и фонтанами.

Эти бриллианты, банкротства, драмы.

Эти погони. Эта раскаченная качель

жизни. Этот маятник с амплитудой неудержимой.

Этот рождественский ледяной январь в иностранных

лампочках.

великопостный апрель

в замороженных импортных овощах...

Этот - летящий мимо -

век. Его последняя пантомима.

Его последняя мимикрия. Его "Шинель".

***

Пусть душа моя наплачется:

станет крепкою и цепкой

и поденщицей, и падчерицей,

мать-и-мачехой, сурепкой.

Даже розой!

Даже розовой

жирной розой!

Жаркой шубой

от боярыни Морозовой

красногубой...

Ночь черна, хоть очи выколи,

да изнанка - золотиста,

как пасхальные каникулы

маленького гимназиста.

***

И сердце заперто, и с неба нет вестей...

Иль слух рассеянный и слушая - не слышит,

раз куст жасминовый, как первой грамотей,

все пишет набело и говорит, как пишет.

Но сердце - хоть его озолоти,

хоть тронь страданием - укрылось в зале дальней

и не дает хозяину войти

в свою печаль с ее опочивальней.

О том и шорохи в саду, о том и речь,

лучи небесные мне ребра опаляют:

тут - не дают Хозяину войти

и преклонить главы - не позволяют!

ИЛИ

Иль засохший сук - не цветет и терновый куст -

не горит?

Или сказанное в подвале забыло выйти на кровлю?

Иль Захария онемевший по сю пору не говорит?

Иль ловцы человеков давно оставили ловлю?

Или - это Афины Дельфийские или - это Рим?

Или мы все повымерли, но пока об этом не знаем?

Или снимся какому-то варвару и горим, горим

со всею своею Гоморрой

и не сгораем?..