О мойрах, фатуме и нравственном законе. Часть 2

Но этот нравственный эталон возникает и в самом романе. Во-первых, глядя на умирающего отца, Тезкин вдруг с удивлением понимает, насколько различаются их жизненные пути: отец прожил «совсем иную жизнь с одной и той же женщиной» - для Саши ситуация нереальная.

Во-вторых, один из постельных эпизодов Сашиной биографии сопровождается пусть и звучащей слегка легкомысленно, но все-таки симптоматичной фразой - когда Маша обнажилась в его присутствии, «Тезкин не успел чего-либо осознать - нечто более властное, чем благие размышления о звездном небе над головою и нравственных законах в душе (как известно, эти два момента, по Канту, - доказательства бытия Бога. - Е. В.), швырнули его к ней, и они провалились в забытье».

И наконец, в-третьих, в жизни Саши происходит разговор с сельским священником, в ходе которого четко звучит мысль о необходимости жить так, как нужно для спасения. Еще до самого разговора, когда Саша стоит на службах в деревенской церкви, его посещает странное ощущение: «...здесь острее, чем где бы то ни было, он чувствовал, что жизнь его, такая же вольная и независимая, как всегда, жизнь, в которой он был сам себе предоставлен, все же ущербна. Ей чего-то недоставало, и душевный разлад все больше усугублялся, точно кто-то выбил из-под ног опору и все закачалось, зашаталось и пошло вразброд».

Словно пытаясь прояснить это смутное чувство Саши, батюшка однажды вступает с ним в разговор, который начинается с естественного вопроса - почему Александр, столько раз бывая в на службе, ни разу не подошел ни к исповеди, ни к причастию. Да не христианин я, объясняет Тезкин: «Я, может быть, и верю в Бога как в некую высшую силу, но верить так, как вы или эти женщины, не могу. Во мне этого нет, и откуда ему взяться, если я родился в самой обычной семье, где ни о каком Боге никто никогда не говорил?» Вслед за чем следует классический финал - рассуждение о том, что каждому свое время, и он, Тезкин, еще не готов к церковной жизни: «...я к этому еще не пришел. Может быть, когда-нибудь в конце жизни я тоже стану делать что положено... Помните, в Евангелии есть притча о работниках первого и последнего часа? Я, наверное, из тех, что приходят в самом конце». Реакция батюшки достаточно жестка - видно, не раз он уже слышал подобные отговорки-самооправдания: «Человеку свойственно успокаивать себя абстрактными образами, верой вообще или, как нынче говорят, верой в душе, а между тем истина лежит на видном месте, и либо вы в черте, либо за чертой». Эти слова священника словно подтверждают предшествующее Сашино ощущение во время церковной службы, что он живет не так.

Но Саша не слышит этих слов о личном нравственном выборе, соотносящимся с некоей объективной истиной, и ответственности за него - он концентрируется на другой мысли батюшки - о том, что мы не можем знать своего срока, тем более что и живем мы в канун последних времен. Эта идея о грядущем Апокалипсисе укореняется в сознании Тезкина, в дальнейшем она приведет к тому, что он сначала отправится по Руси проповедовать скорое Второе Пришествие, а потом, после разговора с монахом из Почаевской Лавры, проповедь прекратит, но купит сельский домик и отправится туда дожидаться конца света.

Пока же, во время беседы с батюшкой, Александр интуитивно чувствует, что в прозвучавших словах таится нечто несовместимое с его жизнью, ставящее ее под сомнение: «...в голове шумели голоса, мелькали лица - он вспоминал родителей, братьев, Козетту, Леву и мужиков с метеостанции. И в его душе вдруг возникло враждебное чувство к этому человеку из полуразрушенной церкви, подставившему весь его хрупкий мир под угрозу. Он не видел в темноте его лица, но точно чувствовал немного отрешенные, суровые и холодные глаза, при встрече с которыми становилось неуютно и хотелось спрятаться». Тезкин ошибочно принимает за угрозу слова о грядущем Апокалипсисе. Священник еще раз пытается донести свою мысль о необходимости личного покаяния и соответствия жизни религиозным нормам, но так и остается непонятым: «...Саня, превозмогая ужас, спросил:

- А когда именно все это случится - вы знаете?

- Пока нет, - ответил тот не сразу. - Но дело не в этом.

- А в чем?

- В том - в черте вы или за чертой, - невозмутимо повторил священник, и взгляд его показался Тезкину еще более жестким».

Критерий, который сельский батюшка предлагает Саше для оценки жизненного пути, не предусматривает компромиссов и оговорок: не может быть никаких переходных состояний и особых обстоятельств, либо вы в черте (христианского учения), либо за ней. Это напоминает фразы из апостольских посланий, где акценты также расставлены достаточно жестко и четко: «Всякий, пребывающий в Нем, не согрешает; всякий согрешающий не видел Его и не познал Его» (1 Ин. 3:6). Среди прочих апостольских оценок встречаются и относящиеся к нарушению седьмой заповеди: «Или не знаете, что неправедные Царства Божия не наследуют? Не обманывайтесь: ни блудники, ни идолослужители, ни прелюбодеи... Царства Божия не наследуют» (1 Кор. 6:9-10). И какой бы светлой и горячей ни была Сашина вера в Бога, это вера не христианская - потому что в основе жизни его лежит именно блуд.

Он не возводит блуд в жизненный принцип, не развивает философской концепции, даже не размышляет о нем: для него сексуальный контакт с женщиной - естественный и органичный элемент общения с ней. И эта естественность нецеломудрия - самое страшное, что есть в Сашиной жизни, то, что и превращает ее в цепочку неудач. Каждый раз Тезкин ищет чего-то большего, чем просто постель - связи душ, семейного счастья. И разумеется, не находит - потому что не то кладет в основу. Наиболее наглядно это показано в описании студенческих увлечений Саши: все его амурные похождения заканчивались интимной связью, но «оборачивались крахом, стоило Тезкину произнести заветное для девичьего слуха слово "замуж"». Характерно, что замуж многие его бывшие любовницы выходили, и довольно быстро, - но не за того, с кем они предавалась блудной страсти, ощущая, видимо, женским чутьем, что семья строится на других началах. Саша же, начиная отношения с нарушения границ целомудрия, каждый раз получал вместо счастья какие-то битые осколки - и это был результат не рокового стечения обстоятельств, а его собственного, пусть и не осознанного, нравственного выбора.

Отдельно стоит сказать о главной любовной линии романа - отношениях Саши с Катей. Здесь нецеломудрие приводит к трагедии, сломавшей, по сути дела, две человеческие судьбы. Задает тон отношений Катя - именно она перед уходом Саши в армию предлагает ему провести ночь вместе. Характерен ее комментарий, отражающий ту же, что у Саши, «свободную веру», далекую от подлинного христианства: «Сейчас пост, так что все это очень некстати. Но что делать. Приходи ко мне послезавтра вечером. А дома предупреди, что ночевать не вернешься». Показательна не только простота обращения с церковными нормами, но и их своеобразная трактовка: в пост юноше и девушке вступать в интимную связь нельзя, а не в пост, получается, можно.

Однако Господь и намерение целует (не забудем, что Катя не только выказала хоть какое-то уважение к посту, но и повела Сашу в церковь помолиться перед армией) - не роковое стечение обстоятельств, а скорее Его вмешательство пытается сохранить влюбленных от ошибки, которая неизбежно повредит их отношениям. Романтический вечер, как мы говорили раньше, отменяется по не зависящим от них причинам.

Когда Катя приезжает к Саше в армию, их объяснение не удается - он весь погружен в ожидание скорой смерти от туберкулеза. Катя пытается спасти любимого - и для этого... соглашается на блуд с лагерным врачом. При этом оказывается, что она была девственницей, то есть получается, что она пожертвовала для Саши самым дорогим. У светского человека это самопожертвование, возможно, вызовет восхищение. Что касается церковного взгляда, то вспоминается назидательный рассказ, помещенный в Прологе в поучениях, о том, как жена тюремного узника с благословения мужа отказалась вступить в блудную связь с купцом, который, плененный ее красотой, обещал за ночь с ней выплатить необходимую для освобождения мужа сумму. Их стремление к соблюдению целомудрия было благословлено Богом, который после отказа жены чудесным образом послал им нужную сумму.

Жертва Кати, связанная с нарушением нравственной заповеди, не была чиста - и именно поэтому она привела к тому, что Катя, вопреки склонности своего сердца, не стала ждать Сашу из армии и вышла замуж. Но на этом трагический перекос их судеб не закончился: спустя несколько лет Катя, не выдержав, изменила мужу с Сашей, но после совершившегося предупредила Тезкина, что эта ночь не будет иметь продолжения, и, даже если муж ее бросит, она никогда не вернется к Александру.

В финале романа, как мы помним, герои все-таки воссоединяются - но спустя короткое время у Саши снова начинается туберкулез, и он умирает. Эта концовка также обусловлена нравственным выбором самого героя. Если внимательно вчитаться в рассказ о первой влюбленности Саши, можно увидеть, что туберкулез, дважды сыгравший трагическую роль в отношениях Тезкина и Кати, был получен им не совсем случайно. В отношениях малыша и его воспитательницы уже проявилась его склонность к чувственным переживаниям (то, что Варламов называет «необыкновенной влюбчивостью во все женское»): «Еще ребенком в саду, где из-за непрекращавшихся простуд его клали спать одного в теплой комнате, он просыпался всякий раз, когда молоденькая воспитательница Лариса Михайловна переодевалась и, высоко подняв руки, закалывала пышные волосы. Тезкин таращился на нее во всю ширь серых глаз. Чувствуя на себе этот совсем недетский взгляд, она торопливо надевала халат, со странным волнением наклонялась над его кроваткой и велела ему спать». Когда он узнал, что она умерла, «в ту же ночь она пришла к нему во сне, еще прекраснее, чем наяву, в прозрачной кружевной комбинации, наклонилась над кроваткой и попыталась взять на руки». Характерно, что, получив эту болезнь в ответ на первый порыв сладострастия, Саша много лет живет, не подозревая о ее существовании, - Господь долготерпит, давая ему возможность исправить тот неверный выбор. Однако Саша лишь закрепляет его в бурных отношениях с Людмилой.

Затем, в армии, болезнь обостряется, и Саше на краю смерти дано почувствовать, что в ином мире другие законы, чем те, по которым существует Тезкин: там «не будет разжигающих и разжижающих страстей». Однако это прозрение и возникшая вера в Бога не меняют Сашину жизнь - он не чувствует, что плотская нечистота чему-то противоречит. Все одиннадцать лет отсрочки (умирая, он в бреду повторяет, «что Бог рассудил ему умереть в девятнадцать лет» и что теперь он жалеет об этих лишних прожитых годах) он раз за разом подтверждает свой нравственный выбор, вступая в интимную связь со множеством женщин, что и приводит, наконец, к закономерному духовному итогу - совершению отложенного наказания.

На смертном одре Саша причащается. Формально это можно расценить как примирение героя с церковными нормами жизни. Но несколько моментов заставляют усомниться, что духовное изменение действительно состоялось. Во-первых, слов об исповеди нет. Понятно, что без исповеди Сашу бы не причастили, но показательно, что о покаянии героя (хотя бы как Таинстве) автором ничего не сказано - умолчание значимое. Во-вторых, причащает Сашу его брат, тот самый отец Евгений, который, как мы помним, обрисован в романе достаточно прозаично, без связи с горячей верой в Живого Бога. Возможно, что предсмертное причастие для Саши - лишь исполнение «того, что нужно» (как он за несколько лет до этого говорил сельскому батюшке), с его личной верой никак не связанное. И наконец, в-третьих, сама авторская интонация в словах о Сашином причастии другая, чем та, к которой мы привыкли в ходе повествования: «Улыбка заиграла на его спекшихся губах, он причастился из рук своего брата, попрощался со всеми, велел послать телеграмму в Мюнхен и завещал похоронить себя не в Москве, а на кладбище в деревне Хорошей». Смерть показана крайне благочестивая, но невольно возникает ощущение, что автор и изображает ее, руководствуясь существующим трафаретом «смерть праведника», нарочито избегая столь характерных для стиля Варламова эмоций и живых подробностей. Вместо них появляется некая беглая перечислительность, свойственная скорее сказочным концовкам, также воспроизводящим один и тот же универсальный канон «счастливой жизни» (например: «...приехал он в царство змеиное, убил царя-змея, освободил из неволи прекрасную королевну и женился на ней; после того воротился домой и стал с молодой женой жить-поживать да добра наживать»).

Таким образом, вопрос, раскаялся ли Саша в своем образе жизни, остается открытым. Но в любом случае сам роман Варламова - это яркая, талантливая проповедь о том, как страдает современный человек от своих духовных ошибок, не понимая, что причина его бед - не в злой судьбе или коварном роке, а в его собственном сердце, наполненном нечистотой и воспринимающим ее как норму. Трудно сказать, стоит ли читать этот роман воцерковленному мирянину, - некоторые сцены могут невольно засорить его воображение соблазнительными образами, с которыми потом придется бороться. Но вот человеку, выходящему на проповедь в этот мир «свободной веры» и вольного поведения, «Лох» Варламова может существенно помочь не только разобраться в психологии человека, находящегося за чертой, но и просто пожалеть его, что для христианина, пожалуй, самое важное.