Тёщина комната

— Тёщина комната — на самом деле не так уж мала, — думала Ольга, засыпая на новом месте. Облупившаяся штукатурка и лампочка Ильича ничуть не портили ей настроение. Узкая тахта, еще из ее девичьей жизни, стул и маленький комодик с иконами — вот и все убранство этой так сказать «комнаты», в которой отныне красивая замужняя женщина решила коротать свои, давно уже ставшими одинокими ночи, узницей — в кладовке, в собственной просторной квартире, да еще и при живом муже.

Среди ночи странные звуки разбудили Ольгу.

— Тополь, тополь, я соболь. Тополь, как слышите?

— Слышу хорошо, прием.

Оля затаилась как мышь, боясь быть обнаруженной. Вряд ли кто-то полезет в кладовку. Почти не дыша, она долго прислушивалась к разговору за тонкой дверью. Довольно скоро до нее стал доходить смысл происходящего.

— Ну что, Александр Петрович, пьете? Коля, оформи его.

— Нет, ты, товарищ лейтенант, форменно, не понял… Утро, я встал, за дверью драка, вызвал милицию.

— Дядя, ночь на дворе… Пить меньше надо, алкаш подзаборный. Из-за таких, как ты, полночи катаемся по ложным вызовам. Сейчас вот оформлю в вытрезвитель, будешь знать, как нажираться.

— Ой, напугал, то ли я ваших трезвяков не видел. Берите меня. Мне все равно.

Ольга прямо представила, как в этот момент ее Саша встал и рванул на груди тельняшку.

— Пьяный, а гладко излагает, собака, — Коля, пусть он тут сидит себе, а?

— Соболь, как слышите, мы уходим, здесь ложный вызов.

— Вот и идите, милиция еще называется…

Она долго лежала без сна после того, как хлопнула яростно дверь за недовольными стражами порядка, слушая Сашин привычный мат, постепенно сменившийся мерным храпом. Думала о том, что завтра на работе снова ее будет донимать Денис Андреевич — тайный воздыхатель, что на права во вторник ей нужно все же сдавать, а для этого опять у него же отпрашиваться, старательно не замечая двусмысленных намеков. Много разных мыслей теснилось в Олиной голове. Стало светать.

Жизнь с Сашей приучила ее думать только простые, житейские думы. Никакая праздная философия, печаль или унылая тоска не овладевали ею. Однажды поддавшись этому духу, она чуть не умерла — и с тех пор больше не допускала до себя уныния. От природы веселая и энергичная, она в любом, даже самом тупиковом деле искала и находила выход, не углубляясь в переживания и посторонние мысли. И, тем не менее, события последних лет подкосили ее капитально. В углах глаз затаились робкие морщины, глаза из смеющихся и распахнутых стали тревожными. Да и как тут было не поддаться горю? Некогда блестящий молодой человек, ее любимый муж, умница, с абсолютным слухом и энциклопедическими знаниями, за последние пять лет изменился так, что родная мать избегала приходить к нему. Единственный раз в году — на Сашин день рождения, Петр Максимович и Ирина Платоновна бывали у них в гостях. Обычно визит родителей заканчивался задолго до десерта. Оля всегда обижалась на них за Сашу — он в этот день не пил до самого вечера, сам готовил, накрывал на стол, покупал изысканные вина, ждал. Но ничего кроме упреков и раздражения за столом не слышал. Доставалось обычно и Оле. Мол, раз родить не можешь, хоть взяли бы из детского дома ребеночка! А то Сашеньку своим бесплодием вон в кого превратила, богомолка несчастная.

Слез не было. Ольга привычно возражала:

— Когда Саша бросит пить, тогда можно думать об усыновлении, но никак не раньше.

Обыкновенно после этих слов посиделки быстро сворачивались, свекор со свекровью спешили откланяться и уходили.

Тогда Саша снова надевал наушники, доставал свою «горилку» и начинал пить и… петь, аккомпанируя то на синтезаторе, то на электрогитаре. Репертуар у него был богатый: от Джона Леннона до Муслима Магомаева.

Ольга уходила в кладовку, закрывалась изнутри, брала молитвослов и, глядя прямо в глаза Христу, прочитывала свое молитвенное правило.

Раньше они с Сашей жили как обыкновенные счастливые муж и жена. Они познакомились сразу после школы, на втором курсе поженились, вместе пришли к православию. Саша закончил политех, Оля выучилась на фармацевта. Их венчал отец Арсений, который много сил положил на создание молодежной общины в кафедральном соборе. Тогда, вскоре после перестройки, Церковь стала для них единственным незыблемым оплотом и надеждой. Саша сразу благословился проповедовать в крестильном храме основы православной веры. Благодаря выдающемуся уму, вмиг освоив катехизис, он помогал отцу Арсению на крещении. Три года прожили Оля с Сашей как в раю. Единомышленники, измеряя год церковным календарем, ежевечерне вставали они под иконами, зажигали свечи и благодарили Бога за прошедший день.

Однако Саша стал, как говорят в Церкви, надмеваться. О, печальное искушение мудрых! Однажды ему стало казаться, что отец Арсений совершенно глуп и его попытки разговаривать с людьми слишком неуклюжи. Саша стал зачитываться литературой из РПЦЗ, кстати, находящейся на тот момент в церковной библиотечке собора, узнал, что есть сергианство и как православные батюшки в советское время становились агентами КГБ… и покатилось все в тар-тара-ры.

Саша перестал причащаться. Этот шаг он долго обдумывал и, в конце концов, решил окончательно, что в РПЦ можно только молиться, и, следовательно, «безблагодатное», «местное» Причастие следует предать забвению. Вскоре в храме ему стало становиться плохо. Однажды его вынесли на свежий воздух без чувств. Тогда впервые он в одиночестве выпил бутылку водки. Его офисная работа стала страдать. Сначала начальник терпел прогулы и некачественно сделанные проекты, а потом уволил Сашу по статье — со служебным несоответствием.

Этот удар Ольга переживала гораздо тяжелее, чем ее муж. Он быстро нашел выход из ситуации. Его хобби — столярное дело — тут очень пригодилось. Как раз в это время многие богатые люди обшивали свои дома изнутри деревом, поэтому Саша никогда без работы не сидел. Более того, благодаря своему уму, быстро выдвинувшись на этом поприще, он еще и не на всякий заказ соглашался, чувствовал себя вольным стрелком.

Заработанных денег с лихвой хватало и на пьянство, и на покупку музыкальных инструментов. Так Оля лишилась содержания мужа. Теперь ее скромная зарплата уходила на коммунальные платежи и продукты. О том, чтобы хорошо одеваться, пришлось забыть. Тем более что с появлением в Сашиной жизни компьютера он стремительно обрастал новыми и новыми гаджетами. Кроме того, благодаря Сашиным музыкальным увлечениям, вскоре дома образовалась небольшая музыкальная студия с ударной установкой и даже саксофоном, Саша хорошо зарабатывал, но все тратил на свои прихоти — выпивку и прочие развлечения.

Оля все чаще ощущала неприязненное отношение к себе мужа, граничащее с ненавистью. Нередко он с хохотом называл ее жабой и тварью, пытался тыкать ее в живот ножом. Молиться, естественно, перестал совсем, при этом на православных форумах и в чатах исповедовал себя православным русским патриотом, ненавидел страстно «жидов», «чурок» и политиков. Специально ввязывался с дискуссии с мусульманами и не раз ему обещали, что умертвят его страшной смертью.

Оля перестала плакать. Она знала, что еще по пути домой с очередной загородной работы Саша ополовинит в электричке бутылку коньяка или водки и, к приезду домой, будет зол и агрессивен. Будет заставлять ее делать ему массаж, варить обед, рассказывать ей в матерных выражениях, как прошел день. Супружеская жизнь для Оли недолго была пыткой. Вскоре после своего отступления от Церкви Саша не стал с ней спать: видимо, постоянно пьяное его состояние исключало обычную близость с женой. Зато в изобилии появилась в компьютере порнография. Когда Оля впервые увидела ЭТО на рабочем столе компьютера, она быстренько выбросила все из кладовки, притащила туда старенькую тахту и повесила на дверь изнутри крепкую щеколду.

Саша все стремительнее опускался. У него появилось новое увлечение. Он стал ходить по дому голышом и петь похабные песенки. Ольга, однажды увидев эту картину, старалась подольше бывать в храме, домой приходила только ночевать, или же, придя вовремя, стиснув зубы, мыла полы, избегая смотреть на своего несчастного полубезумного мужа.

Оля очень крепко любила Сашу, несмотря на то, что отец Арсений давно разрешил ей с ним развестись. Просто в цельной ее натуре не умещалось, как можно предать больного человека, тем более что основной и единственной причиной для развода Евангелие подразумевает супружескую измену.

— Ну не изменяет он мне, понимаешь, Наташ? — бывало, говорила Ольга своей закадычной подруге и куме, сидя на ее кухне. — Мы вон даже в театр с ним позавчера ходили… Он в антракте, конечно, накатил, но в целом вел себя хорошо и весь балет досидел.

Наташа вздыхала и крестилась.

— Свят, Свят! Да как же это Саша в театр-то пошел? Ты его из-под полы самогонкой заманивала, что ли?

— Наташ, он меня обнял вчера так беспомощно и говорит: «Оль, я тебя люблю, понимаешь, единственная ты моя».

— Нет, ты знаешь, в каком аду ты живешь, а? Ты уже давно не можешь нормально спать, что будет дальше? Тошнота, головная боль, головокружение… Тебе мало? И лечиться у тебя возможности нет. Ты бы все же подумала — пока ты молодая и красивая… Брось ты его, пьянчугу, подлечись, выйдешь замуж!

— Нет, Наташа, это невозможно, — твердо и спокойно отвечала Ольга.

На работе ее преследовал ее начальник. Дело в том, что внешность у Ольги Ивановны была просто потрясающая. Неважная одежда, ранние морщинки вокруг глаз ее совершенно не портили, не затмевали природной красоты. Льняные густые волосы, большие синие глаза, точеная фигура, длинные ноги — когда-то она было самой красивой девушкой во всей Первомайке. Дениса Андреевича бесила Олина наивная православность и трудолюбие. Ничем нельзя было ее задеть, ни в чем подловить. Ведущий специалист отдела, опытный провизор, она была почти недосягаема. Почти, потому что, измотанная мужем и работой, Оля никак не могла сдать на права — необходимое умение для дальнейшей работы в фирме. Отлично водя машину на тренингах, на экзамене засыпалась на «парковке» или на «горке». Теория давно была сдана, а «полигон» никак не давался. Ее мама, которая спонсировала всю эту «авантюру», — как выражалась сама Оля, просто всплескивала руками: «Ну, доча, если с машинами у тебя выйдет, как с Сашей, то плакали мои денежки».

Стиснув зубы, не выспавшаяся, с головной болью, Оля виновато предстала пред начальнические очи. Денис сразу понял ее тревогу и стал бочком подбираться поближе к подчиненной.

— Что, Ольга Ивановна, снова неудача? Может, вы вообще меня дурите? Никаких прав вы получать не собираетесь, а бегаете по-тихому к любовнику, а?

Оля, не краснея, спокойно посмотрела в глаза Денису.

— Вы же знаете, что это не так, — устало проговорила она, — мне снова придется опоздать на полдня на работу, надеюсь, что это в последний раз.

 — Ольга Ивановна, я не намерен это терпеть, слышите, — Денис Андреевич с поддельным возмущением, оглядывая ее фигуру, как кот, подвигался все ближе, перебирая короткими пальцами по столешнице.

Оля стремительно вышла из кабинета.

— Это становится невыносимым,— думала она, стоя на лестнице. Ее платок был в крови — стрессы все чаще теперь сопровождались носовыми кровотечениями.

Услышав, как хлопнула дверь в кабинет начальника, Оля вышла на улицу. Почти без чувств побрела она по многолюдной Гоголевке навстречу потоку людей. Мимо рынка, цветочниц, вдоль плотного ряда машин, продавцов лавашей и пирожков. Летний пасмурный вечер ждал грозы. Олин скромный плащ развевался на ветру, клетчатый шейный платок почти развязался.

Пошел дождь, послышались раскаты далекого грома.

Простоволосая, промокшая, без зонта, она дошла до церкви. Юный послушник со свечой в руке дочитывал шестопсалмие. В темном ладанном закутке северного придела она спустилась на несколько ступеней по лестнице, ведущей в нижний храм. Все чувства сковало, ни утешения, ни тепла молитвы — ничего не проходило к ней в душу. Иногда так бывает — когда очень плохо: трудно дышать, думать, чувствовать. Концентрация страдания такова, что вся душа покрывается как бы воском.

Впервые за многие годы Оля не знала, какой сегодня праздник. Стояла, словно мумия, как в свои давние «захожанские» времена, когда приходила в церковь поставить свечу и недоуменно таращилась на казавшиеся тогда одинаковыми лики икон.

Однако сквозь пелену мрака и нечувствия пробилась к ней одна благая мысль: «Что бы я сказала, если бы встретила сейчас Самого Христа?»

— Я бы Ему рассказала о себе, что я гордая и лукавая, всех обманываю, делая вид, что жизнь моя благополучна и честна. Что я обижаюсь на Него за Сашу… Что я ропщу. Что у меня большие проблемы с почитанием родителей… Господи, почему мне кажется, что страшнее моей нынешней жизни ничего в мире быть не может? Жаль самое себя? Боже мой, глубоко в душе мне страшно умереть от Сашиных рук.

И тогда к ней направился «дедуля». Так называли в храме одного старика, который прошел сталинские лагеря, сидел десять лет за веру, потом в девстве прожил остаток дней. Он был странный старичок. Знал наизусть акафисты, читал их шепотком в общественном транспорте, имел обыкновение посещать храм ежедневно, не пропуская ни одного богослужения. Некоторые обращались к нему с жизненными проблемами, просьбами помолиться.

Дедуля подошел вплотную к Ольге, заглянул ей в глаза и сморгнул старческую слезу. Потом без слов развязал свой выцветший брезентовый рюкзак, с которым не расставался, похоже, с тех самых сталинских времен, и вынул оттуда яблоко и апельсин.

— Поешь, милая, с праздником тебя.

Ольга взяла фрукты в обе руки и простояла так с ними до конца службы.

Дома ей стало легче. Когда пришел муж, она первым делом угостила его дедулиными подарками. Саша съел апельсин с коркой, запил водкой и уснул.

Среди ночи их разбудили крики на лестнице: соседи-квартиранты снова чего-то не поделили после вечеринки. Сашу всегда тянуло на подвиги, если что-то его будило в ночи. Так и сейчас — пошатываясь, он направился к двери, но неловко поставил ногу, оступился, матерно выругался. Взгляд его упал на молоток… Следующие четверть часа Оля в полном ужасе и страхе боролась со своим высоченным и здоровенным мужем, пытаясь не пустить его на лестничный марш: она боялась, что он кого-нибудь убьет. Пьяный, агрессивный Саша несколько раз замахнулся на Ольгу молотком, но потом бросил его и, со всей мочи, от плеча, ударил ее в лицо. Багровый кровоподтек расплылся мгновенно, закрыл глаз, обездвижил щеку. Саша успокоился, и, тихо ругаясь и кляня жену, заснул.

На работе Оля была в центре внимания, ее рассказ о падении на кухне, повязка со свинцовой водой на лице, всеобщее сочувствие смягчили сердце начальника. Денис сделал вид, что вчера ничего между ними не произошло. Жизнь пошла своим чередом. Были получены, наконец, права, но поездить Оле на служебной машине почти не довелось.

Саша умер через год, без покаяния — замерз по пути с работы домой, совершенно пьяный, вышел на безлюдной станции в лютый крещенский мороз. Ольга вскоре ушла вслед за ним, у нее был рак легких. Незадолго до кончины она приняла постриг с именем Павла. Последние сорок дней причащалась каждый день, умерла в день Иова многострадального.

Как Ольга отмаливала своего Сашу! Ездила по монастырям, пока силы совсем не оставили ее.

***

Однажды, несколько лет назад я оказалась рядом с ней в храме и сказала, не смогла не сказать, что она очень красивая, такая нежная и тихая, как фиалка. Что я ее очень жалею, зная о ее тяжелой жизни.

Оля порывисто обняла меня и страшно разрыдалась. Потом стремительно взяла себя в руки и сказала, что не стоит ей говорить доброе… Что ее нельзя жалеть…

Квартира с тещиной комнатой досталась ее матери.