Епископ Саратовский Лонгин: Церковь свободна настолько, насколько мы сами себе позволяем

— Владыка, сейчас светская высшая школа уже де-юре перешла, а де-факто переходит на болонскую систему. Какой Вы видите болонскую систему в Духовной школе, представляется ли она Вам благоприятной для семинарий, и каким Вы видите будущее Саратовской семинарии?

— Мы не будем касаться дискуссии относительно нужности или ненужности перехода на Болонскую систему. Реформирование — вещь время от времени необходимая. И мы не можем стоять в стороне от тех процессов, которые идут в образовании во всем мире, в том числе в нашей стране, просто для того, чтобы не быть изолированными от основных тенденций в мировом образовательном процессе. Но мне кажется, главная задача, которую все мы должны ставить перед собой, участвуя в реформе духовного образования, — это не потерять того доброго, что было накоплено русским духовным образованием за века его существования. Это очень важно: во-первых, сохранить то доброе, что было наработано, и, во-вторых, помнить о той цели, которую во все времена ставили перед собой наши духовные школы — это, прежде всего, воспитание достойных и самоотверженных пастырей Церкви. Если предполагаемая реформа затруднит выполнение этой основной задачи, то реформа будет не во благо, а во зло. Если удастся найти оптимальный вариант, в котором современные инновации в образовании будут сочетаться с условиями, которые позволили бы духовным школам наилучшим образом выполнять их основное предназначение, тогда, я думаю, все будет замечательно. Мы ничего не потеряем, а только приобретем.

— Чаще всего как об основной черте Болонской системы говорят о свободе студента, о вариативности курсов и компонентов образования, между которыми он выбирает в соответствии со своими склонностями. Хорошо ли это для воспитания пастыря?

— Я думаю, здесь возможны проблемы, с которыми столкнутся и наши светские вузы. К сожалению, переход от обязательности и дисциплины к свободе не пройдет бесследно. Наша задача — постараться смягчить этот переход, сделать его более плавным. Посмотрим, как это получится.

Ведь не секрет, что студенты разные. Есть люди, которые хотят учиться, и умеют это делать, или, по крайней мере, учатся учиться. А есть люди, и так было всегда, которых приходится или уговаривать, или заставлять, или тянуть за уши. К сожалению, сегодня по многим причинам в подавляющем большинстве православных семинарий просто нет конкурса. В некоторые семинарии поступают где пять, где восемь, где пятнадцать человек. У нас несколько получше: в этом году из 35 абитуриентов приняли 26. Но к нам приходят люди очень разные по возрасту и образовательному уровню, и если человек не имеет навыков учебы, при такой системе его «свобода», скорее всего, выразится в том, что он будет предоставлен сам себе.

Очень большая общая наша проблема, проблема всей страны, о которой мы напрасно забываем, — это то, что произошло со средней школой. Для того чтобы высшее образование могло воспользоваться в полной мере положительными сторонами Болонской системы, нужно приучать молодых людей свободно и сознательно учиться еще в школе. А у нас обычная школа, которая формально осталась той же, что и двадцать лет назад, на самом деле разрушена и потеряла большинство из тех преимуществ, которые когда-то имела. Спросите у любого ректора хоть провинциального, хоть московского вуза, кто к ним поступает — и он просто схватится за голову, потому что поступают совершенно неподготовленные ребята. На мой взгляд, здесь основная проблема, общая и для светских вузов, и для духовных школ.

Ректор, преподаватели и выпускники Саратовской семинарии

Семинария сегодня — это очень специфическое учебное заведение. В нашей семинарии на одном курсе могут вместе учиться, скажем, выпускник университета с красным дипломом и выпускник сельской школы из глубинки, у которого в последние три года не было уроков русского языка, потому что не было учительницы, или не было физики, химии, другого предмета. И они сидят вместе, в одной аудитории. Конечно, когда мы введем Болонскую систему, для первого, который окончил вуз и имеет навыки учебы, это будет прекрасно: у него появится больше свободного времени, возможность работать самостоятельно, а он умеет это делать. У него есть ответственность, он четко понимает свою задачу, и время, которое у него появляется, он будет использовать продуктивно. А что делать со вторым, которому сегодня я буквально вынужден нанимать репетитора по русскому языку, чтобы его научили элементарной грамотности? Это один из многих вопросов, которые завтра встанут перед нашими духовными семинариями. И если в светском вузе, куда поступают тысячи человек, можно легко и широко их отсеивать, то у нас не всегда есть такая возможность. Более того, иной раз видишь, что человек, которому недостает школьных знаний, — верующий, благочестивый, и стремится к тому, чтобы стать пастырем. Если с ним заниматься в индивидуальном порядке, из него может выйти хороший священник. Насколько это будет выполнимо в новых условиях — посмотрим.

— В Московской духовной семинарии в ситуации, которую Вы описали, введен «нулевой» курс, подготовительный к бакалавриату, с тем, чтобы решить проблему «выравнивания» студентов.

— Я знаю об этом, и мы тоже планируем так сделать.

— Все духовные школы разделятся на имеющие только бакалаврские ступени обучения и дающие возможность магистратуры. Предполагаете ли Вы добиваться права выпускать магистров, или считаете разумным ограничиться бакалавриатом?

— Безусловно, я уверен, что нам необходимы и бакалавриат, и магистратура. У нас достаточно старая и, если можно так выразиться, «продвинутая» семинария. Сегодня у нас не только хорошие традиции и славная история, но и достаточно стабильное современное положение, хорошие преподаватели из лучших вузов Саратова, выпускники наших Духовных академий (и Московской, и Санкт-Петербургской). Это крепкая профессорско-преподавательская корпорация, и я надеюсь, что у нас будет не только бакалавриат, но и магистратура.

— Владыка, в Вашей епархии функционирует один из наиболее востребованных и посещаемых сегодня сайтов православного интернета «Православие и современность». Вы лично отвечаете на вопросы пользователей сайта. Все новости епархии с примечательной подробностью и оперативностью размещаются на ресурсе. Насколько этот род деятельности важен именно для Вас? Ведь нередко бывает, что если, например, архиерей — знаток и ценитель духовного пения, то во всех храмах епархии развивают хоры — где знаменный распев, а где Кастальский и Ведель. А если архиерей больше внимания обращает на строительные успехи, то и все на этом сосредотачиваются. Сайт епархии для Вас — стратегическая инициатива или в том числе и личное увлечение?

— Личным увлечением я бы это не назвал, я просто осознаю необходимость наличия сайта. У нас хорошая команда, есть люди, которые этим занимаются; прежде всего, назову священника из числа братии Подворья, который приехал со мной из Москвы,— игумена Нектария (Морозова). Все наше издательство создано его усилиями. Я уверен, что необходимо избегать односторонности, надо заниматься и книжным издательством, как мы достаточно активно занимались им в Москве, когда я был настоятелем Подворья Троице-Сергиевой Лавры, и развивать церковные СМИ. Я очень люблю церковную музыку, поэтому у нас есть очень хорошие церковные хоры, их много и они большие по составу. Мы исполняем и на богослужениях, и на концертах такие произведения, как «Всенощное бдение» Рахманинова и «Литургия» Чайковского. Поем, кстати, и Веделя с Кастальским, и Бортнянского, и прочих. В духовной музыке, при том, что я ее большой любитель, я очень не люблю, когда кто-то выбирает какой-то один стиль, в соответствии со своими вкусовыми предпочтениями, и только его объявляет православным. Например, знаменный распев — и только. При этом я очень люблю знаменное пение; в Москве на Подворье у нас одними из первых начинали исполнять византийское пение в болгарской транскрипции, за несколько лет до того, как его начали петь на Валааме. Я убежден, что все, что создано в Церкви на протяжении ее существования, заслуживает внимания, за исключением, конечно, явных искажений церковной жизни. Поэтому я думаю, что в поле деятельности архиерея должно входить и наблюдение за иконописанием, и поддержка церковного пения, и развитие церковной архитектуры. Необходимо всегда следовать Евангельскому завету: «сие надлежало делать, и того не оставлять» (Матф. 23:23).

 Сказанное выше относится и к нашему сайту. Сегодня присутствие Церкви в интернете очень важно, чтобы люди могли получать живую и честную информацию о том, что происходит в церковной жизни. Надеюсь, что нам это удается.

— При этом на сайте публикуются и статьи и интервью на общезначимые темы, и новости из жизни приходов епархии, вплоть до того, что такой-то священник провел встречу со старшеклассниками.

— Это интересно: когда на епархиальном сайте появляются новости разных приходов, то батюшки подтягиваются — они видят, что есть внимание к тому, что они делают. Когда священник думает, что на его деятельность мало кто обращает внимание за пределами его прихода, то у него появляется и соответствующее отношение. А когда он понимает, что он на виду и тем, что он делает, интересуются не только в его приходе, у него вырабатывается более ответственное отношение к собственному служению.

— Вам интересно отвечать на вопросы читателей сайта, или это только долг архипастыря?

— Это мой долг, а когда вопросы бывают действительно интересными, я отвечаю с большим удовольствием. Но знали бы вы, какое огромное количество приходит вопросов, отвечать на которые неинтересно, а порой и невозможно!

 Хотел бы сказать вот еще что. До архиерейства я более десяти лет был практически приходским священником в Москве. Вы прекрасно понимаете, что это такое: это человек, у которого огромный круг общения. И вот представьте себе: я приехал в Саратов и превратился в чиновника — по крайней мере, в глазах окружающих меня людей. Сегодня в православных СМИ, особенно в Интернете, все чаще высказываются упреки в адрес архиереев по поводу их «оторванности» от народа. Но ведь это не их вина! Серьезного и постоянного общения с людьми не получается по многим причинам, в том числе и потому, что любая епархия, в том числе и наша, это огромная территория (в нашем случае — 570 на 330 км). В своем кафедральном соборе я служу три-четыре раза в месяц, мне постоянно приходится ездить по приходам — для того, чтобы, совершив богослужение, решать множество проблем «на местах». Так и получается, что для большинства — я администратор. В первое время этот переход был мне очень непривычен: отношение к начальству совсем другое, чем к батюшке, и мне было непросто превратиться из батюшки в архиерея. Иногда хочешь общаться — просто, открыто, а в ответ на тебя смотрят с тихим ужасом, тем более, что я пришел после владыки Александра (Тимофеева), а он был человеком строгим, другой формации. Конечно, мне было сложно привыкать к этому. Да и сейчас, слава Богу, я не совсем привык. До некоторой степени общение с людьми через интернет компенсирует отсутствие того, что когда-то было частью твоей жизни, но потом выпало из нее — но только до некоторой степени. Прискорбно, что большинство вопросов повторяются, и что абсолютное большинство вопрошающих заняты «оцеживанием комаров»: а можно ли то, а можно ли это…

— В исторической России отношения государства и Церкви в некоторые периоды описывались словом «симфония» или стремились к этому. Затем в советский период отношения эти характеризовались как отношения гонителя и гонимого. Как теперь, на Ваш взгляд, можно описать эти отношения, и что за последние двадцать лет можно назвать успехом, а что хотелось бы скорректировать?

— Конечно, много раз говорилось, в том числе людьми более осведомленными, чем я, что сегодня Церковь живет в России в условиях свободы. Свободы, которой достаточно давно не было. Я думаю, что это близко к истине — с известными оговорками, конечно. Конечно, сегодня отношения Церкви и государства гораздо лучше, чем при Советской власти, и во многом лучше, чем в Синодальный период. Конечно, сегодня нам кажется, что в Синодальный период жить было удобнее: стабильно, спокойно, Церковь — часть государственного аппарата, относительное отсутствие заботы о завтрашнем дне. Но чем это кончилось, мы знаем: 1917 годом и последующим разрушением и государства, и Церкви.

Сегодня Церковь свободна настолько, насколько мы сами себе это позволяем. Это сложный вопрос. Может ли быть свободным человек, который ходит с протянутой рукой? Вот я, например. Я приехал сюда после владыки Александра, а он был очень свободным человеком. Он не общался ни с кем — ни с губернатором, ни с мэром, вообще ни с кем. А мне приходится общаться со всеми — с властью, с бизнесом, причем часто с людьми, которые постоянно воюют между собой. В Саратове идет постоянная политическая война не на жизнь, а на смерть. Впрочем, это не только здесь, а во многих, если не во всех, регионах России. Приходится постоянно пытаться найти общий язык со всеми, не становясь в то же время ни на чью сторону и не озлобляя ни тех, ни других, ни третьих. Свободен ли я? Надо подумать. Свободна ли Церковь? Свободна. Слава Богу, государство сейчас не вмешивается в нашу жизнь — ни в кадровые вопросы, ни в вопросы богослужения. Это благо, которое в полной мере могут оценить лишь те, кто жил в советское время.

Что можно пожелать? Наверное, больше независимости. Нас сегодня стало модно обвинять в меркантильности, в том, что мы никак не можем успокоить свои «загребущие руки», что нам все время хочется недвижимости да собственности. Удивительный парадокс: как раз те люди, которые сегодня любят кричать о сращивании Церкви с государством, о новой государственной религии и тому подобном, в то же время любыми способами пытаются противостоять процессу возвращения церковной собственности. Хотя (если абстрагироваться на минуту от духовной жизни) понятно, что возвращение собственности — это залог подлинной независимости Церкви от государства. Это залог того, что однажды наступит время, когда ни архиереям, ни священникам не надо будет ходить с протянутой рукой. Тем не менее, процесс восстановления церковной жизни идет, долго и трудно. За двадцать прошедших лет сделано очень много по сравнению с тем, что было, и очень мало по сравнению с тем, что нужно сделать. Посмотрим, даст ли Господь нам еще время, когда можно будет заниматься церковным делом так же интенсивно. Если даст, то, я надеюсь, можно будет сделать гораздо больше.