Христос и Антихрист: противоборство или взаимопроникновение?

Книга перестает быть Книгой и становится объектом сухого скрупулезного исследования. Но зато те редкие случаи, когда стена высокой науки не вырастает между произведением и читателем и удается даже получить морально-эстетическое удовлетворение от прочитанного, запоминаются надолго и переживаются очень ярко.

Так и произошло у меня с последним романом из трилогии Д. С. Мережковского «Христос и Антихрист» - «Антихрист. Петр и Алексей».
Но теперь приходит время постфактум углубиться в сам текст романа: любознательность исследователя все равно «не задушишь, не убьешь». Тем не менее от нижеследующего текста не стоит ожидать высокой научной компетентности: я чувствую, что многое будет сказано слишком субъективно. Поэтому это прежде всего - мое прочтение книги.

«Образ отца двоился: как бы в мгновенном превращении оборотня, царевич видел два лица - одно доброе, милое, лицо родимого батюшки, другое - чуждое, страшное, как мертвая маска - лицо зверя. И всего страшнее было то, что не знал он, какое из этих двух лиц настоящее - отца или зверя?»
Основной сюжет книги строится на истории взаимоотношений Петра Первого и его сына, царевича Алексея. (Сразу оговорю, что Мережковский, видимо вслед за Толстым с его «Войной и миром», весьма вольно обходится с историей, многое домысливая и мистифицируя, и это естественно, ведь он пишет не научный труд, а роман, хоть и исторический. Поэтому Петр, Алексей и прочие исторические фигуры - это скорее персонажи романа, а не реальные деятели.) Какими предстают перед нами государь и царевич?
Нельзя ответить на этот вопрос одним предложением. Нельзя сказать: «Петр - плохой, Алексей - хороший», и наоборот. В романе Мережковского вообще нет ни одного однозначного персонажа. Вспоминается Достоевский: «Тут Дьявол с Богом борется, а поле битвы - сердца людей». Примерно так и у Мережковского - ведь не зря трилогия называется «Христос и Антихрист». Вся история строится на противостоянии Добра и Зла, а совершается оно в душе каждого. Но не только противостояние этих двух начал мы видим у Мережковского, но подчас и сосуществование их, и взаимопроникновение, так что не отличишь, где ложь и где правда.
Оттого и видит царевич в Петре-оборотне то батюшку, то зверя - Антихриста.
Потрясающе трогательно написаны у Мережковского воспоминания Алексея о детстве, о милом родном батюшке - самом любимом человеке на свете. И на их фоне тем более страшной видится трагедия обманутых надежд царевича на любовь отца: если и появляются теплота и понимание в глазах Петра, то исчезают мгновенно, и Алексей натыкается лишь на мертвую маску. Тем более страшными читаются слова, которыми сын называет отца в своем дневнике - «родший мя».

«"Убить сына"- только теперь понял он, что это значит. Почувствовал, что это самое страшное, самое важное во всей его жизни. <...> Но что же, что делать? Простить сына - погубить Россию; казнить его - погубить себя».
В Петре между тем еще есть отголоски любви к сыну - он тоже с умилением вспоминает маленького Алешеньку, жалеет Алешу взрослого. Но он понимает, что, если Алексей станет правителем, все преобразования будут сведены на нет. И Россию Петр любит больше чем сына. И ответственность перед Богом за страну и за русский народ для него важнее ответственности за душу свою, принявшую страшный грех сыноубийства.

Д. С. Мережковский

И в этой беззаветной любви к Отечеству - истинное величие Петра: сильный правитель, Кормчий корабля-государства, ради блага страны работающий подобно простому матросу, спасающий людей во время наводнения, рискуя жизнью... молящийся «мимо Сына к Отцу:
- Да падет сия кровь на меня, на меня одного! Казни меня, Боже, - помилуй Россию!»

«Но раз, после попойки, пьяный, он бросился на нее, в одном из тех припадков бешенства, которые бывают у него, так же как у отца. <...> Русское зверство, русская грязь! И это тот самый человек, который так похож был на святого, когда... пел акафист Алексею человеку Божьему и, окруженный голубями, говорил о "Христе-Батюшке"!»
Царевич Алексей тоже фигура очень противоречивая. Защитник униженных и оскорбленных и поборник истинного православия, Алексей тем не менее сын своего отца, и их сходство не раз подчеркивается в романе. Он участвует в пьянках, бьет жену и изменяет ей, в его лице тоже появляется порой нечто звериное, напоминающее отца. Но вместе с тем Алексей - страдающий за веру и за правду мученик.
Удивительно преображается Алексей перед своей смертью. До того, как начался суд, царевич - это запутавшийся в себе человек, всего и всех боящийся, раб греховной страсти к бывшей дворовой девке Афроське. Но все, что было в нем ложного, испорченного, наносного, с началом пыток уходит куда-то, и перед нами уже святой.
Описание смерти Алексея схоже с житийным каноном: перед нами кончина христианского мученика. Изнемогшему от пыток Алексею является «ангел»: царевич принимает причастие от невидимого более никому посланника Божия - седенького старичка Иоанна, сына Громова. После этого раны Алексея затянулись, лихорадка прошла, с лица не сходило выражение тихой радости - и доктора удивлялись казавшемуся невозможным чуду. А после того как Петр собственноручно пытает царевича, он лишь говорит отцу: «Ничего, ничего, родимый! Мне хорошо, все хорошо. Буди воля Господня во всем». Это последние слова царевича.
Перед кончиной Алексею снова является «белый как лунь старичок», который «держал в руках чашу, подобную солнцу». «Царевич вздохнул, как вздыхают засыпающие дети» и отошел ко Господу.

«Царевич обернулся к отцу, посмотрел на него, как будто хотел что-то сказать, и этот взор напомнил Петру взор темного Лика в терновом венце на древней иконе, перед которой он когда-то молился Отцу мимо Сына и думал, содрогаясь от ужаса: "Что это значит - Сын и Отец?"»
Но не просто как праведник и мученик показан царевич, не только как мучитель предстает государь. История Петра и Алексея в романе как бы повторяет историю других Отца и Сына, и не раз в тексте появляются евангельские реминисценции. Лицо Алексея напоминает иконописный образ Христа. В момент отчаяния царевич кричит: «Боже мой, Боже мой! Для чего Ты меня оставил?» А Петр неоднократно молится именно Богу Отцу, «живому, крепкому и сильному во брани, Воителю грозному, Победодавцу праведному», и отождествляет себя с Ним, а сына - с Христом.
По романной символике получается, что как Бог Отец отдает Сына смерти ради спасения всех людей, так и Петр даже не по своей воле, а ради блага русского народа ведет Алексея на казнь.

«Петр I допрашивает царевича Алексея Петровича в Петергофе», Н. Ге

Даже для ХХ в. Петр Мережковского - крайне противоречивый и загадочный образ с его уподоблением то Антихристу, то самому Господу.
Конечно, при чтении романа нельзя не вспомнить картину Н. Ге «Петр I допрашивает царевича Алексея Петровича в Петергофе». Но, несмотря на то что сравнительно небольшой отрезок времени отделяет появление этих двух произведений (картина была закончена в 1871 г., роман писался в 1895-1905 гг.), образы Петра и Алексея у художника гораздо более однозначны: Петр - великий самодержец, Алексей - слабый и трусливый изменник. Роман же Мережковского в этом смысле в полной мере относится к веку двадцатому с его подчас неспособностью отделить добро от зла.
...И еще. Невольно задумываешься: а стал бы Алексей праведником, не пройдя через страдания, не приняв мученическую казнь? Смог бы сам отречься от всего греховного, чего в нем было немало? Отчего-то мне представляется, что вряд ли. Спас ли Петр своим решением Россию - еще большой вопрос и для Мережковского, я думаю. Но на другой вопрос - «Спас ли он душу своего сына, сам того не подозревая?» - я бы ответила скорее утвердительно. Вот так парадоксально сливаются в романе Мережковского зло и добро, и одно порождает другое. Вспоминаются строчки из «Фауста», которые выбрал в качестве эпиграфа к «Мастеру и Маргарите» Булгаков:
«- Так кто ж ты, наконец?
- Я - часть той силы,
Что вечно хочет зла и вечно совершает благо».

«Тихон шел, бодрый и легкий, как бы окрыленный великою радостью, подобной великому ужасу, и знал, что будет так идти, в немоте своей вечной, пока не пройдет всех путей земных, не вступит в Церковь Иоаннову и не воскликнет осанну Грядущему Господу».
Есть в романе еще один герой, судьба которого с судьбами Петра и Алексея пересекается лишь самым косвенным образом - Тихон, «последний отпрыск некогда знатного, но давно уже опального и захудалого рода князей Запольских», душа которого тоже стала ареной борьбы Дьявола и Бога, и материальным образом эта борьба выражается в эпилептических припадках, которыми в романе, кстати сказать, страдает не только Тихон, но и Петр и Алексей. Однако именно Тихон становится главным проводником истины в романе, но, прежде чем познать ее, Тихон прошел и западную школу «науки без Бога», и огонь раскольничьих костров - красную смерть, и белую смерть секты «одержимых Духом Святым».

«Во время кружения, одни свистели, шипели, другие гоготали, кричали неистово, и казалось тоже, что не сами они, а кто-то за них кричит:
Накатил! Накатил!
Дух, Свят, Дух,
Кати, кати! Ух!»
Как чудовищную фантасмагорию видим мы глазами Тихона те крайности, в которые кидались люди на рубеже XVII-XVIII вв., и, думаю, в этом смысле рубеж XIX и XX вв. не отличался от него кардинально. Сам писатель не избежал веяний времени: у Мережковского было совершенно особое понимание христианства, и Тихон в какой-то мере воплощает alter ego автора. Исходив всю страну с образком св. Софии (в философии символистов София Премудрость Божия, она же Вечная Женственность, она же Прекрасная Дама - персонификация Божественного начала, высшей мудрости и истины), Тихон наконец обретает настоящую Церковь третьего завета, и ему является тот самый посланник неба - седенький старичок Иоанн, сын Громов, который причащал перед смертью царевича Алексея. По Мережковскому,
«Была древняя Церковь Петра, Камня стоящего, будет новая Церковь Иоанна, Грома летящего. <...> Первый завет Ветхий - Царство Отца, второй завет Новый - Царство Сына, третий завет Последний - Царство Духа».

На последних страницах произведения в противовес постоянно присутствующему практически у всех главных героев романа «чувству конца» появляется удивительный по силе своей пафос возрождения. Самобытный философ-мистик Д. С. Мережковский, мечтающий о всеобщем единении людей в Царстве Духа Святого, подводит итог трилогии «Христос и Антихрист» в последних словах романа, выражающих надежду не только на то, что Свет и Тьма больше не будут смешиваться в полутона, но и на окончательную победу Света: «Осанна! Антихриста победит Христос».
А в чем был прав и в чем ошибался писатель - не мне судить...