Солнечный остров

Для того, чтобы хоть что-то понять в православии, нужно съездить в монастырь. Как заметила одна моя знакомая, настоящие православные мужики встречаются только в монастырях. Тут она, конечно, загнула, но, действительно, подлинная духовная жизнь и люди, которые ее ведут, наиболее ярко представлены именно там (хотя и в монастырской жизни, как и везде, тоже встречаются дурь и несовершенства). Притом в монастыре надо именно пожить, а не прибыть с организованной паломнической группой, иначе все это может превратиться в нечто среднее между экскурсией и посещением зоопарка: вот собор такого-то века, вот монахи полют грядки с морковью, а теперь садимся на автобус и едем дальше.

В этот раз я решил поехать на Соловки. Добираться туда лучше всего через Петрозаводск. В Кемь, город, от которого плывут катера до Соловков, московский поезд прибывает поздно ночью. Чтобы не ночевать на вокзале или в довольно дорогой гостинице, лучше сначала доехать до Петрозаводска, осмотреть достопримечательности, прошвырнуться до Кижей, а вечером на питерском скором отправиться в Кемь, как раз к первым катерам.

Из петрозаводских достопримечательностей я успел увидеть только собор Александра Невского, местный дворец культуры (весьма колоритный образец сталинского ампира с неожиданно гротескно непропорциональными, прямо готическими фигурами рабочих и колхозников), и, наконец, побродил по набережной, уставленной множеством скульптур (наиболее примечательная из них — пара металлических скелетообразных рыбаков, закидывающих сеть в море, подарок городу некого австралийского скульптора: прямо евангельский образ, только лица у «рыбарей» были какие-то недобрые, невольно вызывающие вопрос, в какие сети они собираются уловлять проходящих по набережной людей). Петрозаводск в целом оставляет хорошее впечатление здорового русского, пока еще не умирающего города. Только, ради Бога, не ешьте в Петрозаводске пирожки с мойвой: эта любимая рыба советских кошек запечена в них не только с головой и внутренностями, невольно застревающими в горле, но и, очевидно, закатана в тесто еще живой, так что даже после окончательного приготовления кажется только что выловленной из морских глубин.

Восхищаться красотами Кижей я не буду: это как-то слишком банально, но посетить их, действительно, стоит, особенно если знать, что все эти «шедевры деревянной архитектуры» — в прошлом обычные для Русского Севера деревенские церкви.

Но вот после дня, проведенного в Петрозаводске и Кижах, и ночи в поезде я добрался-таки до пристани г. Кеми. Публика, собравшаяся на Соловки, была довольно разношерстной. В основном это были туристы студенческого или околостуденческого возраста, среди которых я нашел своих собратьев по университету. Были и богатенькие туристы — для них на Соловках построена гостиница. Впрочем, сейчас после открытия нового аэродрома они могут прилететь на остров прямо из Москвы, не подвергая себя превратностям морской стихии. Особенно среди богатых туристов мне запомнился полный дядечка с безумным количеством багажа: он взял с собой не только множество чемоданов белья и посуды, но и несколько кресел-качалок, пляжных зонтов, столиков для пинг-понга, стульев, едва ли не клюшек для гольфа. Этот «турист» почему-то напомнил мне мужика из сказки, который безуспешно пытался влезть на небо по канату с огромным мешком за плечами. Впрочем, уже в катере я встретил и настоящего паломника, путешествующего с одним маленьким пакетиком, на фоне которого даже мой относительно небольшой рюкзак казался излишним и неуместным. В современной России, как ни удивительно, осталось достаточно много таких «калик перехожих», людей преимущественно их глубинки, часто из стран бывшего Советского Союза, путешествующих по русским монастырям и святыням «на собаках» или автостопом без вещей и денег по причине пока еще повсеместной бедности, а отчасти и из презрения ко всякого рода удобствам. Как и большинство такого рода паломников, мой новый знакомый Василий, как выяснилось, рабочий, вернее полубезработный из Луганска, оказался необыкновенно добрым и скромным человеком, в котором чувствовался отголосок какой-то сложно представимой в XXI веке еще почти древнерусской святости. Мой собеседник тут же попытался поделиться со мной единственным оставшимся у него бутербродом, на том основании, что сам он вчера вечером уже успел поесть, — неудивительно, что Василий с таким искренне добрым отношением к людям везде находит кров и пищу.

Где-то в середине пути наш катер заглох, и мы довольно долго проболтались на волнах Белого моря, пока нас не подобрал монастырский кораблик «Святитель Николай», и без того перегруженный. Основной заботой помощника капитана «Святителя Николая» в оставшиеся три часа пути поэтому было перегонять пассажиров с левого борта на правый и обратно, чтобы наше судно хоть как-то держало равновесие. За это время мы успели разговориться с Василием о своем паломническом опыте (естественно, опыт моего нового приятеля был на порядок больше).

Но вот наконец показался остров с величественными, даже на расстоянии, куполами соборов и стенами циклопической кладки из огромных валунов (в отличие от Микен, подозревать участие богов или инопланетян здесь не приходится). Едва вступив на землю Соловков, чувствуешь какую-то необычность этого места. Особую духовную значимость этого острова почувствовали еще язычники, построившие здесь множество капищ, некоторые из которых (большие спирали из камней) можно наблюдать и сегодня. В начале XV века на остров прибыли преподобные Герман, Зосима и Савватий, основавшие монастырь, ставший оплотом православия на севере России. Наибольшего расцвета монастырь достиг в середине XVI века при игумене Филиппе, будущем Московском святителе и исповеднике, под руководством которого были построены Преображенский и Успенский собор, выкопана сеть каналов между озерами острова и устроено образцовое даже по современным меркам монастырское хозяйство (были завезены лапландские олени, сооружен кирпичный завод и изобретены некие загадочные «самодвижущие» механизмы (это в XVI веке!), перевозившие грузы и просеивавшие муку). При советской власти с 1923 до 1939 года на Соловках находился лагерь, в котором пострадали за Христа сотни мучеников, в том числе и знаменитый святитель Илларион (Троицкий).

Соловецкие острова совершенно выпадают и из времени, и из пространства. Здесь ты чувствуешь себя одновременно и во времена преподобных Зосимы и Савватия, и митрополита Филиппа, и соловецких страдальцев за веру, и современных и даже будущих подвижников и героев духа, которые еще прославятся на этих островах.

Первое, что меня поразило по прибытии на Соловки, — это разительное несоответствие действительности тому мрачному и суровому образу, который был в моем (и не только в моем) сознании. На самом деле, это — удивительный, солнечный остров: ясных дней там много больше, чем на материке; монахи ухитряются собрать по два урожая за год со своих грядок. Меня удивило, когда в начале августа (время моего приезда на Соловки), сорвав необыкновенно крупную морковь, на ее место тут же сажали какую-нибудь редиску, в сентябре ожидая нового урожая. Раньше здесь выращивали и арбузы (и это недалеко от Полярного круга). Озер на острове 365, столько же, сколько дней в году. Природа необыкновенно красива: валуны, поросшие черникой и брусникой, болота с бусинами клюквы, невысокие раскидистые (не могу придумать другого определения) березы (они не похожи ни на русские, высокие и стройный, ни на карельские, стелящиеся по земле).

На Соловках чувствуешь необыкновенную полноту и осмысленность жизни. Как ни пафосно и елейно это звучит, монастырь, действительно, представляет собой братство людей, которые своим трудом и молитвами служат Богу и человечеству. (Услышав подобную фразу, большинство знакомых мне монахов, наверное, попытались бы отшутиться.)

Прибыв в монастырь, в первую очередь, нужно пойти на вахту и дождаться, пока отвечающие за это монахи не распределят всех паломников по монастырским гостиницам. Условия, в которых живут посетители монастыря, честно говоря, довольно суровые и аскетические: тесные кельи, плотно заставленные двухэтажными нарами, удобства далеко на улице и т. д. Кроме того, нужно быть готовым к тому, что спать почти совсем не придется: паломники — люди словоохотливые и любят, несмотря на усталость, поболтать часов до 3-4-х ночи.

К моменту распределения по кельям настало уже и время обеда. Простенькая монастырская еда (какой-нибудь пустой гороховый суп и каша), как показывает мой опыт, и соловецкий не исключение, необыкновенно вкусная. Дело тут, наверное, не в искусстве поваров и не в том, что «голод и тяжелый труд — лучшая приправа» (в монастырях кормят, хоть и без изысков, но почти на убой, а работа (послушания) отнюдь не на износ, да и особый вкус монастырской еды признают и кратковременные посетители), — просто, действительно, в святом месте все, в том числе и такая прозаическая вещь, как еда, преображается.

Первые два дня паломникам дают на то, чтобы они устроились и осмотрели остров. В первую очередь, я сходил на Секирную гору и на Большую Муксалму — остров, соединенный с Большим Соловецким гигантской дамбой из валунов. На Секирной горе был штрафной лагерь, ставший Голгофой и для многих мучеников за веру. Ежедневно тела десятков умерших или убитых арестантов сбрасывали по огромной лестнице, которая сейчас восстановлена, хотя, я подозреваю, по иной конструкции, чем она была тогда. У подножия лестницы стоит крест, возле которого мы взяли несколько камушков, возможно, обагренных мученической кровью.

После двух дней паломникам поручают всякого рода работы (послушания), главным образом колоть дрова и таскать валуны с монастырских сенокосов (мое первое послушание на Соловках). В связи с этим, один эпизод по поводу «настоящих мужиков». Тащим мы огромный валун на квадратном, сбитом из досок щите: с одной стороны держат три паломника, два здоровенных бугая и я, не такой мощный, но все-таки имеющий некоторый опыт грузчика-шабашника, а с другой — худенький молодой монах. Мы обливаемся потом, спотыкаемся, боимся, как бы не свалиться, мышцы трещат, как мачты кораблей в бурю, один из паломников, простой, не так давно пришедший к вере мужик, силится, как бы не матюгнуться, споткнувшись на очередной кочке, а монах идет такой легкий, радостный, еще нас подбадривает.

Конечно, даже паломник видит собственно монастырскую жизнь со стороны, да и сами монахи, как и все люди, очень разные, но в целом наиболее распространенный монашеский тип — это человек добродушный, тактичный, в чем-то даже интеллигентный, с большим чувством юмора. Вот пример монастырского юмора. Сидим мы с послушниками, работавшими на ферме, за поздним ужином со среды (постного дня) на четверг (дня, соответственно, непостного). Только стрелки часов показывают двенадцать, все бросают постную кашу и начинают наворачивать творог. Тут входит начальник (ответственный за послушание): «Что ж это вы, братие, еще «жених не грядет в полуночи» (намек на великопостное песнопение и евангельскую притчу о десяти девах), а вы уже творог трескаете?» Один послушник отвечает: (показывая на вопрошающего) «Жених-то еще не грядет, а вот полночь (показывая на часы) уже наступила».

Как образец монастырской доброты мне вспоминается один эконом, который проходя мимо местного магазина, каждый раз покупал мороженное, сколько помещалось в его широченных ладонях, и угощал им всех попавшихся по дороге детишек и их мамаш. Детишки виснут на нем, чуть ли не за бороду цепляются, а он и рад, хватает их и подбрасывает в воздух. И это никакая не благотворительность (хотя отцы этих ребят по большей части запойно пьют и вряд ли когда-нибудь купили бы им мороженое) — просто проходил мимо и решил, дай угощу детей мороженым. Такая мысль ему на ум приходит по несколько раз в день: часто ведь приходится бегать по острову туда-сюда.

Особую монастырскую деликатность испытать мне пришлось уже на следующем послушании. Меня поставили мостить дорожку внутри монастыря. А надо сказать, что руки у меня растут не совсем из того места, соответственно, моя «мостовая» получилась довольно волнообразная. Отец Герман, ответственный за эту работу, пораженный неуклюжестью работы, тем не менее, вместо того, чтобы обругать, стал утешать меня, что не все еще в моей жизни потеряно, что я, если постараюсь, смогу еще много сделать полезного для человечества. Мостовую поручили переделывать другому, а меня послали пасти скотину.

Пастух Анатолий, под руководство которого я был отдан, оказался весьма примечательной личностью. Он был местным интеллектуалом, и каждый вечер, пригнав стадо, если не было важных богослужений, шел в монастырскую библиотеку. В Анатолии я нашел уникального собеседника не только на церковные, но и на политические, исторические, философские и даже естественнонаучные темы. Как пастух он был не столь однозначен. Анатолий безумно любил своих коров: прекрасно знал характер каждой из них, во всем им потакал, украшал венками из полевых цветов, целовал в морды и шел пасти не туда, куда было удобно ему, а куда хотелось им. Из-за этого коровы совершенно разбаловались, и я истрепал с ними нервы еще больше, чем на своей московской работе.

Среди паломников тоже встречаются очень интересные люди. Так, например, там я познакомился с одним филологом, чуть ли не лучшим специалистом в России по фарси. При этом, в отличие от меня (всего лишь банального недосостоявшегося византиниста), он мастерски делал кладку и мостил брусчатку!

Были и комические случаи. Помню одного паренька, студента филологического (!) факультета Северодвинского филиала Петрозаводского университета, который, несмотря на свое университетское образование, говорил на ужасной «фене». Притом пытался глаголать нечто благочестивое. Помню одну его фразу: «Да, молитва, любовь, благочестие — это круто, но главная фишка христианской жизни — в смирении: без него без мазы спастись».

Вспоминаются и двое негритят, вернее, мулатов. Их мама, вполне обычная православная «белая» женщина, возит их каждый год на Соловки.

А зимой остров пустеет: многие жители отправляются на материк, снег одноэтажные дома заваливает по крышу, единственное средство сообщения с большой землей — редкий вертолет до Архангельска. Выдержать такую зимовку могут только мужественные и крепкие духовно люди. Мне же пора было возвращаться, и в промежутке между двумя штормами, начавшимися в первых числах сентября, отправился по направлению к кажущейся теперь такой ненастоящей Москве. Однако монастырский опыт как раз и дает возможность добавить в эту жизнь реальности.

Проводить отпуск можно по-разному. Большинство из тех, кто проводят его в путешествиях, перемещаются в пространстве, автор же этих строк посвятил свой отдых этим летом путешествию во времени. Конкретнее — задался целью уточнить историю своей семьи по архивным материалам, восстановить память о поколениях своих православных предков.