Современная литература: pro и contra

Когда не о чем говорить, говорят обычно о погоде. Когда не о чем. говорить студентам — они принимаются за неразрешимые философские вопросы либо за современную литературу (если, конечно, разговор на эти темы заходит не на соответствующем экзамене). Наш постоянный автор Анастасия Колпакова расспрашивает студентов о книгах, которые они читают. Материал не претендует на социологический опрос — это не более чем беседы на одну из актуальных тем.

А. СКОРОПАДСКИЙ, экономический ф-т МГУ

— У меня есть привычка перечитывать старые книги по миллиону раз. Например, «Петербург» Андрея Белого — это мой самый любимый роман. Таким своеобразным слогом не написана больше ни одна книга в русской литературе. Еще люблю дневники Эрнста Юнгера о Первой мировой войне. И каждую зиму перечитываю собрание сочинений Толстого.

— Почему именно зимой?

— Да зимой делать нечего, на улицу не выйдешь — холодно, вот и перечитываешь Льва Николаевича.

— А из современной литературы?

— Я читаю все более-менее заметное, что выходит в последнее время. Но не могу сказать, что мне что-то особенно запомнилось.

— А этот… «лучший роман 2002 года»? «Господин Гексоген» Проханова? Ознакомился?

— Проханыч? Терпеть не могу. Ни его, ни Лимонова. Это вообще не литература. Точно так же, как и Пелевин с Сорокиным. Что они, что Маринина — одно и то же.

— Вот ведь что интересно: все, кого я спрашивала, ругают Сорокина, причем теми же словами, которые чаще всего попадаются в его книгах. Ни один не признался, что ему нравится. А между тем тиражи у него огромные. Парадокс?

— Нет, грамотный пиар.

— То есть, ты считаешь, что у нас нет сейчас достойной литературы?

— Думаю, что нет. Я сейчас гораздо больше интересуюсь современной зарубежной прозой. Она, конечно, не в таком загоне, как русская. Вот, например, недавно прочел биографию Оскара Уайльда в издании «Независимой газеты» — замечательная книга. Хотя у них тоже полно коммерческой макулатуры. Вот, например, этот модный роман, ну, который сейчас все читают, «Алхимик» Коэльо. Совершенно бездарный автор. Говорит прописные истины с таким видом, словно они ему первому только что в голову пришли. Одно хорошо: болезнью «легализации мата в языке» западная литература уже переболела. После Генри Миллера по этому поводу мало что можно добавить. Надеюсь, и у нас скоро пройдет.

А. БАБУРОВА, ф-т государственного управления МГУ (копается в рюкзаке, вытаскивает кишу)

— Вот, мне редактор дал книгу, сейчас читаю. Роджер Желязны. Фэнтези.

— Он тебя в просветительских целях книгами снабжает?

— Да нет, просто мы с ним литературой обмениваемся. Оба интересуемся фэнтези.

— А помимо фэнтези?

— Недавно прочла «Молот ведьм». Я, честно говоря, не понимаю причин его популярности у современных читателей: скучно до невозможности. С третьего захода только одолела. Мне кажется, больше удовольствия можно получить от чтения Гражданского кодекса.

— Однако ты ее штурмовала три раза.

— Просто хотелось хоть что-то узнать о средневековье. Ну, дух эпохи ощутить, что ли… Но, в общем, я была разочарована.

Л. АВЕР, ф-т журналистики МГУ

— Современная литература, безусловно, существует, но процессы, происходящие в ней и вокруг нее, все меньше и меньше меня радуют. Конечно, лишь очень малую часть того, что мы находим сегодня на книжных лотках, можно назвать литературой. Если Донцова хвалится тем, что в библиотечных каталогах ее имя стоит рядом с именем Достоевского, это еще не делает ее писателем. Хотя это все сейчас очень востребовано. Мне сложно представить, какой нужно обладать психологией, чтобы читать любовные романы. Или детективы. Детективы не приемлю в принципе, как жанр.

— Мне всегда казалось, что дело не в жанре, а в умении с ним обращаться. Вот, например, «Преступление и наказание» — тоже детектив, да еще с бульварным сюжетом.

— И «Имя розы» детектив, и «Бесы» Достоевского детектив. Причем политический. Это все исключения, которые только подтверждают правило. Но существуют люди, которые со мной не согласятся. Один мой знакомый, например, никогда не смотрит на обложку — его не интересует имя автора. Главное — чтоб сюжет был закрученный и чтоб в каждой комнате по трупу в луже собственной крови.

— Что тебя больше всего раздражает в литературе?

— Две вещи: когда автор не очень представляет, что ему, собственно, хочется сказать, и когда он хочет донести до читателя только одну мысль: «Смотрите, какой я клевый».

— Например?

— Вишневский. «А помните, я в таком-то году гениально сказал…» Это очень раздражает.

— А меня, например, раздражает дикая мода на того или иного писателя. Сейчас ведь в ответ на вопрос «А какое у вас любимое произведение?» девять из десяти говорят «Мастер и Маргарита».

— У меня почему-то всегда так происходит: только увлекаюсь каким-то писателем, как он тут же становится модным. Просто напасть какая-то. Я Маркеса нежно люблю. Но помнишь, что было, когда лет шесть назад на него началась мода? Тогда все столичные колдыри читали Довлатова, чтобы при случае блеснуть в разговоре именем, а наманикюренные барышни с волосами ниже лопаток поголовно объявили своим любимым писателем Маркеса. С тех пор мне его даже как-то читать неприятно.

Или вот Мураками, который у нас совсем недавно вошел в моду. Когда я уже прочел «Охоту на овец», никто об этом писателе еще не говорил и даже не слышал. Прошел буквально месяц — началось просто какое-то всеобщее безумие. Помню случай: прихожу в книжный (тогда как раз только что вышел новый перевод Мураками) подхожу к стенду посмотреть «Дэнс, дэнс, дэнс». Там стоит такая совершенно нереальная девица с фиолетовыми волосами и в зеленых чулках. Беру книгу, она тут же ко мне поворачивается и заговорщицки так подмигивает. Типа, мы с тобой уже приобщились, друг…

Ю. БЕЛОУС, ф-т журналистики МГУ

— Вера Павлова forever. Я считаю ее самой значительной из современных поэтесс. Вот поэтов современных я как-то не вспомню, а из женщин — безусловно она. Еще очень люблю Татьяну Толстую. Ее «Кысь». Роман ругают, но у меня создалось впечатление, что ругают как раз те, в кого она метила (и попала). Местами просто обхохочешься.

А вот Пелевина я не читала из принципа. Он какой-то слишком культовый. Вот эта его аура, то, что он «писатель поколения П, писатель «для продвинутых», меня всегда отталкивало. Думаю, лет через пять, когда все о нем благополучно забудут, я его все-таки прочту.

Да, да, самое главное. Несомненно, заметным явлением стал перевод на русский язык «Гарри Пот-тера». У нас давно не было хорошего детского писателя, такого, например, как Астрид Лингдрен. Секрет Джоан Роллинг — в том, что она включила в детскую литературу элементы взрослой. Тут и детективный сюжет, и элементы жанра «экшн», только любовной интрижки не хватает.

Кстати, летом, когда нечего было делать, перечитывала «Малыша и Карлсона». Очень милая особенность, которой я раньше не замечала: встречаются пассажи, проходящие мимо сознания ребенка, но совершенно ясные взрослому. То же самое у меня произошло недавно с «Героем нашего времени». В девятом классе я воспринимала исключительно сюжетную линию этого романа, а теперь выяснилось, что там еще и бездна философии.

— У меня такое откровение случилось, когда я на втором курсе перечитывала «Евгения Онегина».

— Вот-вот, поэтому я считаю варварством заставлять детей в этом возрасте читать произведения, смысл которых им непонятен. Пусть себе читают Джека Лондона. А уж эти школьные сочинения! «Дубина народной войны»… А потом все удивляются, что у нас классика в загоне. Помню, еще Розанов говорил, что когда человека в школе ежедневно заставляют петь «Боже, царя храни», неудивительно, что он вырастает революционером.

— Но, с другой стороны, нельзя же им вообще ничего не читать.

— Просто литературу нужно уметь преподавать. Мучаешь детей дубами Болконского и их экзистенциальным смыслом, а потом они вырастают и предлагают сбросить всех этих Толстых и Пушкиных с парохода современности.

Е. СЛИНКИНА, филологический ф-т МГУ

— Недели две назад сдала курс современной русской литературы. Теперь могу, по крайней мере, судить не голословно. А то постоянно слышу: «Сорокин ерунда, Пелевин ерунда, но я их не читал». Так вот, я читала и заявляю: Сорокин — действительно ерунда. Полная.

— А теперь так же аргументированно объясни мне, что тебе в нем не понравилось.

— Отсутствие всякой идеи и смысла. Ощущение, что наблюдаешь работу кишечника. Я примерно представляю себе работу кишечника, но, мне кажется, что литература должна писать все же не об этом. Вообще, из всего, что я прочла, пока изучала этот курс, мне в душу запал только Королев, «Голова Гоголя».

— Впервые слышу.

— Ну разумеется, журнал «Афиша» на такие романы рецензий не пишет. Знаешь, совершенно булгаковский дух, почти булгаковский роман… Очень ироничный. А так… Больше и вспомнить-то нечего. Читаю очень много литературы по Набокову, по которому скорее всего буду диплом писать. Уже две курсовые есть, сейчас напишу третью — и материал для диплома практически готов.

— Я прямо вижу, как вы, филологи, изучаете Набокова, вешаете ярлыки на Набокова, золотите Набокова и в конце концов превращаете его в монумент. Без этого нельзя обойтись?

— Это же очень типично — сначала мы освистываем того, кто по-настоящему талантлив, а потом канонизируем.

— Ты не боишься, что твои дети увидят «канонизацию» Сорокина?

— Не дождетесь!