Замкнутый круг «Треугольной жизни». О книге Юрия Полякова

«Треугольная жизнь» – это новое издание объединенных в трилогию два романа — «Грибной царь», «Замыслил я побег» — и повести «Возвращение блудного мужа» известного и яркого публициста Юрия Полякова. От публицистики не отходит он и в прозе. Да и о чем же и писать публицисту, отцу семейства, как не о главном, говоря словами Президента, то есть: «о любви, о женщинах, о детях».

Ну да, о семье. И тема на злобу дня, и Поляков-писатель выигрывает полемичностью своего творчества. Живой язык, максимум художественного таланта, тщательно разработанные жизненные линии каждого героя, крепкие, логичные связи между близкими участниками повествования, динамичный сюжет. Однако семейного очень мало в трехчастном романе Полякова, скорее, это частная жизнь одного из потенциальных участников семьи. Конкретно этот участник – мужчина; независимый, неуверенный в себе, в меру самолюбивый, в полном расцвете пожилых лет мужчина, в общем – наш соотечественник, переживший советский партаппарат, бездушную перестройку и бесчеловечный капитализм нового времени.

Да, роман о мужчинах, вернее о мужчине и его переживаниях, в том числе (особо пристально) сексуальных. Тема женщины подчиняется линии мужчины, как повествователя, так и героя. Нет проработанных самостоятельных женских образов. Все в романе принадлежит ему – жена, женщины, дети, вещи… Интересно, как в одном месте характеризуется героем неверность жены – он сравнивает это с испорченной новой мебелью.

Из всего, что действительно заставляет задумываться о глубоком переживании семейного положения героя, это его ответ на недоумение друга-еврея, оставшегося на всю жизнь холостяком: мол, как же это ты так сразу и женился? В ответ герой почти философски сравнивает избранницу с судьбой. И это подтверждается автором в педантичном прослеживании линии этого героя, задуманного вначале как разрушителя семейных уз. Уже в другом романе узнаем, что этот герой все-таки закрепил связь со своей «судьбой» небесными венцами в церковном браке, и для Полякова это важно, так как эту информацию он вкладывает в уста священника, который введен в сюжетное поле романа без приторности, сугубо положительно. Как ни странно этот фатализм в контексте всего произведения все же не создает впечатления о цельном взгляде автора на семейную жизнь, хотя и доказывает, что для писателя эта тема лично переживаема и важна. Но об этом немного позже.

Роман очень многообразен и вызывает противоречивые чувства, которые не позволяют однозначно характеризовать творчество прозаика Юрия Полякова. Действие проходит в основном на одной исторической территории – описание московских уголков дает представление об искренней классической любви русского писателя к столице.

Первой части романа принадлежит наибольший удельный вес от всей трилогии, она и выделяется особой проработанностью сюжета и всех действующих лиц. Да и в названии «Замыслил я побег» – местоимение почему-то сбивает на мысль об автобиографичности романа, кажется, что эта часть была особо выстрадана автором. В комментарии к роману он хвастается, что с энтузиазмом принял обвинение одного из читателей: писатель «сдал» всех российских мужиков.

В этой первой части герой, вынужденный обстоятельствами, долго, до последней точки повествования, уходит от жены к молодой любовнице. Вернее, не уходит, а собирается, и эти сборы вызывают в памяти всю «семейную историю» этого человека. Эти воспоминания, сопровождаемые целой мысленной галереей женщин, встреченных на его жизненном пути, ложатся в основу канвы романа.

«Возвращение блудного мужа» – вторая часть – снова о побеге, теперь уже совершившемся, но опять-таки неудачном в психологическом плане. Герой под впечатлением, спровоцированным телевизионным семейным шоу, снова возвращается к жене. Простота фабулы и название вызывают доходящие до занудства ассоциации с «блудным мужем», но уже в уличном, низком значении этого евангельского прилагательного.

Третья часть – «Грибной царь». Герой – преуспевающий бизнесмен. Он уже никуда не убегает, свободно меняя молодую любовницу, однокурсницу дочери, на публичных женщин. Депрессия этого сюжета в том, что герой замыслил «официальным способом» убийство своей жены, которая своим существованием, как и вся прошлая жизнь, отягчает его самолюбие. Кончается-то все мирно, в лесу, на прогулке с любовницей, но без особого удовлетворения для героя: к жене он давно остыл, любовница неверна, а драгоценная находка – огромный «царский» гриб оказался перезрелым «трухляком», годным лишь для исполнения просьбы о предотвращении вчерашнего желания убрать жену с помощью киллера.

Во всех повестях присутствует один сюжетный прием: на первой странице автор вводит нас в логический конец романа, а потом раскручивает по кусочкам, по кадрам всю ленту «семейных историй», последовательно раскрывая, как к этому концу все пришло. Незамысловатость сюжета отлично восполняется литературным изложением.

Роман-ностальгия по ушедшим временам, в котором хорошо показана мещанская односторонность советской жизни, много мелкобытового вещизма и сладострастных намеков. Поляков – мастер описания мелочей жизни, причем за мелочностью быта отдельно взятого обывателя он умудрился показать эту жизнь развернуто, наполненно. Какой русский писатель без философствований, без глубокого вглядывания в жизнь? Но автор избегает лишнего умничанья. Так много деталей «бывшей» социально-политической жизни, что остается удивляться: как он запомнил столь разнообразные подробности пережитого (напомним, что автор – не молодой уже человек, глава одного из авторитетных периодических изданий России), не сидел же он в библиотеках, набирая материал из старых газетных подшивок!

Поляков очень последователен в роли добродушного, никуда не торопящегося балагура, у которого слово за слово цепляется: уж если упомянуто какое-либо постороннее для основного сюжета лицо, то непременно тут же, или через страницу, об этом лице будет изложена довольно пространная история – до утомительности, ведь это растянуто на три увесистых части романа. Сюжет-то – вся наша жизнь, от первых всхлипов в роддоме до поминального застолья сослуживцев и родных.

Иногда от ироничности слога создается ощущение анекдота с затянувшейся фабулой на тему советского прошлого. Это, да еще полубытовые, полулиберальные шуточки и словосочетания, разбросанные в тексте порой не к месту, сбивают с основного хода повествования, ничем не оправданно, как будто ради демонстрации неприхотливого остроумия.

Роман наполняет также и политическая ирония, появляются вполне узнаваемые и конкретные общественные и государственные личности современной российской истории. В канву романа вплетаются реальные события, например, доходящее до гротеска карикатурное описание двух (1991, 1993) защит Белого Дома. Ирония безжалостно преследует как «коммунистическое» тупоумие и головотяпство, так и «демократический» идиотизм и невежество. Поляков доходит в гротеске до экзотичности: вот идет старый советский генерал-еврей с бывшим защитником БД (головная повязка «посолонь» и гитара за спиной) в демонстрации против «банды Ельцина»…

Автор не только антисоветчик, но и антилиберал, эта позиция уже давно известна по его публицистике. Бывший крупный чин райкома – главный герой романа – честен и простодушен, а демократические «лидеры» и новые «хозяева» страны, появляющиеся в декорациях к сценам романа – беспринципны и циничны. Но дело не в герое и его окружении. За самим писателем скрывается дотошный правдолюбец, этакий законник нового времени. Достается всем: и коммунистам и демократам, и женщинам и мужчинам, и политикам и аполитичным, и писателям и читателям, и русским и евреям.

Поэтому в политическом мире, как его видит Поляков – и ругатели и ругаемые оказываются на одной ступени… перед нелицеприятным судом автора. Этот же суд обнажает и одну из болезней нашего современника – танталовые муки его либерального ума: «все время хочется пожить как люди», грустно шутит один из героев. Это сонное обывательское мировоззрение никогда не обретет желанного успокоения в поисках счастья, в том числе и семейного.

Трилогия известна читателю давно – первое издание одного из ее романов пришлось на конец перестройки. Написана же и задумана она была еще раньше. А о чем мог писать русский советский писатель в конце эпохи советской империи? О чем вообще можно было писать на изломе исторических эпох, в неразберихе событий, когда эйфория мнимых политических побед быстро сменяется повальной социальной депрессией, осложненной маниакальной мистифицированностью в быту, в общественной и культурной жизни? Писатель входит в читательский мир и покоряет его ностальгическими переживаниями молодости и того времени, когда еще строили человеческий социализм. Переживания, чтобы не наскучить, завуалированы в популярную в «перестройку» форму обывательского эротизма – одного из первых завоеваний молодой демократии в нашей стране. Это искажение демократии – тоталитаризм сексуальной революции – так и остался стереотипом современной литературы. К сожалению, есть он и в творчестве Юрия Полякова. Постсоветский литературный реализм теперь в принципе не обходится (достаточно издали взглянуть на киоски союзпечати) без откровенной похабщины.

Есть сцены прямо нецеломудренные, есть острые намеки, однако если смотреть на роман отстраненно, создается впечатление, что в тоне повествования нет безоглядного упоения, нет того капитального сибаритства, которое разлилось в массовой культуре – об этом говорит бессмысленность, бесцельность жизни главного героя. И на фоне этой бесцельности не кажется бесспорным ироничный тон повествования. Нельзя сказать, что автор неглубок и поверхностен – порой он очень философичен и серьезен. Конфликты романа оказываются до боли трагичны. Особенно выявляется проблема одиночества, жуткого, беспросветного одиночества, в густо населенном человеческом массиве.

Правда то, что в романе раскрыта полнота жизни, но осмыслена она в духе какой-то капитуляционной пассивности: ну, крутит нас жизнь, вот так вот складывается… но есть в ней, в жизни и прекрасное, красивые женщины, например. Срывай эти однодневные цветы наслаждения, пока их тебе посылает судьба (ведь это она тебе их посылает?!), и не обращай внимания на пакостные мелочи жизни – а что мы еще можем сделать?! Здесь явная всеядность. Нет, не «всеобщая хорошесть» жизни по философии самоубийцы Кириллова из «Бесов» Достоевского. Помните, на вопрос: «а те, которые растлили девочку, тоже делали хорошо?!», он ответил, что они не знали – что именно хорошо. У Полякова нет этого всепрощающего равнодушия. Его герои, а, порой, увлекшись, и сам автор, активно полемизируют на политические, философские, и другие общечеловеческие темы. Живой говорит о живом, и говорит с интересом. В конце прошлого века писатели-сатирики (например, М. Задорнов, М. Жванецкий) любили писать парадоксально: с одной стороны ирония в отношениях мужчины и женщины, а с другой – «какая гадость, эта ваша заливная рыба!».

Семейная жизнь, сексопатологически разложенная в романе на постельно-плотские составляющие – да, это противно. Но, с другой стороны, это ведь и карикатурная копия многих современных бульварных «русскоязычных» журналов. Антиномичность прозы Юрия Полякова – с одной стороны оправдание соблазна в ярком описании «свального греха», а с другой – подчеркивание справедливости русского бунта против мерзости, духа, который и в среде новых русских капиталистов не может смириться с циничным принципом наживы и разврата.

Оправдание соблазна чуждо нашему целомудренному менталитету, несмотря на все потрясения в половом воспитании, которое мы перенесли в последние десятилетия. Помните, как удивились американцы, когда при Ельцине проводили статистику девственности в наших школах или опыт «секспросвещения» в ярославских школах, когда после демонстрации на муляже способов одевания презерватива одни девочки выскакивали из класса от тошноты, а другие школьники протестовали против явного сексуального насилия над их еще детскими умами?!

Мракобесное ханжество – уличать блудницу в словах, которые она произносит, всенародно исповедуя свой грех: «Фуй, как стыдно! Не стыдится такое говорить!» – проглатывая искренность ее покаяния. Та житейская среда, которая окружает героев Ю. Полякова – «естественная среда» автора, нашего современника, наша среда, где есть и семейные конфликты, и недовольство друг другом, и измены, и разврат. Только если бы разврат не принимал чудовищные размеры в литературном творчестве!

Интимная жизнь в романе как-то уж очень бестрепетно сводится до уровня хотя и приятной, но рабочей, необходимой обыденности. Даже если учесть, что это прием автора, то уж очень увлекся он им, смакуя на каждой странице. Апофеоз неверности – блудят все (чувствуя, конечно, вину, в духе достоевщины и последних достижений психологии): мужья – постоянно, жены – иногда, пожилые родители – в прошлом, соседи по коммуналке – в далеких воспоминаниях детства. Нет образа чистоты, даже в подражании достоевщине, нет матери-охранительницы, спасающей род человеческий от безжалостных революционных (а разве бегущий из семьи муж – не революционер?) выходок мужского мира. Нет вообще хороших и честных людей – в каждом гнездится самобытное, любимое гнильцо. Это наполняет литературу богатым многообразием, но истощает душу однообразной безысходностью порочного круга человеческих страстей.

Эротизм в прозе Полякова в принципе ставит под сомнение возможность счастья семейного человека. Понятно, что мужчина – это тайна за семью печатями, не известно где и в каком качестве он себя проявит, особенно под пером писателя. Сексуальные же похождения главных героев, несмотря на безысходность последствий этих похождений (и духовных и физических) остаются почти на переднем плане художественного замысла романа, своею привлекательностью сбивая всю серьезную настроенность. Ну как бы поболтать за пивком о «них», о женщинах, да и так – о жизни… Ну да, это же «мужская» проза…

Продолжение темы семьи – в традициях литературы В. Белова, В. Распутина, В. Астафьева, В. Шукшина? Да, «Треугольная жизнь» – классическая, можно сказать, литература, но отяжеленная тем обстоятельством, что Поляков – современный писатель, для которого очевидно, что проза должна быть доступной, т. е. читаемой даже для деклассированного элемента общества; слегка заумной – для других элементов; чуть-чуть эпатажной – для всех классов и, главное – и в этом соль – быстро раскупаемой.

Невольно приходишь к выводу, что в романе выведена не семья – это то, во что уродливо превратилось понятие семейных отношений: мучительное претерпевание друг друга, все возрастающее равнодушие друг к другу, и – никакого спасения от этого. Супружеская жизнь наизнанку. Единственно искренне и ярко описаны мимолетные и затянувшиеся встречи с женщинами, до сладкой истомы автор описывает интимные подробности, впрочем, с литературной ловкостью обходя совсем уж откровенные детали.

Герой попал в круг семьи случайно. Так, с тем же успехом можно было написать похождения холостяка, попутно поднимая вопросы на злобу дня современного мира и отечества, философствуя во вселенском масштабе. Поэтому семейная проза превратилась в занимательное чтиво и – только.

Конечно, «пол», по проф. Зеньковскому, – двигатель творческой энергии человека, но убери этот «творческий компонент» из романа – и он потеряет добрую половину своей прелести. Как В. Белов и другие «семейные» писатели могли ярко писать на темы половых отношений и не раздевать догола, а читательский дух захватывало?! А ведь новая литература, поднимающая острые вопросы взаимоотношения полов, нужна сейчас, в условиях неестественного освещения многих понятий, связанных с полом. Остроумно, но невесело автор обозначил одну из сторон этой современной извращенности, сетуя по поводу исчезновения мужского братства: «скоро к мужикам в номер станут подселять женщин, чтобы не дай Бог чего не случилось между мужчинами».

Сложная задача писателя – как остаться социальным реалистом (так его назвали в одном из интервью) и не оказаться в ряду «соблазнителей века сего» – оказалась так и не решенной.

«Треугольная жизнь» – не бульварная проза ни по языку, ни по замыслу, но, несмотря на все достоинства этого произведения, своей сестренке почитать эту книжку не дам, и брату не дам, даже и очень взрослому – куда потом глаза прятать? Нет, для молодого поколения этого не надо, этого у них не будет, они пойдут другой дорогой, найдут новый идеал. А кто уже испытал всего, что непридуманно изложено в романе – к чему освежать горькие воспоминания, пусть и со сладкой юмористической прикормкой? Ну, а кому предстоит вступать в семейную жизнь – зачем засорять сознание нечистыми образами?