«Снег» Орхана Памука

Орхан Памук — самый известный на сегодняшний день турецкий писатель. Факт мирового признания был официально подтвержден в этом году вручением ему Нобелевской премии по литературе. Но хотя его книги переведены более чем на 40 языков, в Турции имя Памука в первую очередь вызывает в памяти недавний скандал, связанный с его высказываниями по поводу геноцида армян в Турции. Знакомая нам по собственному прошлому ситуация: государство стремится ограничить свободу слова рамками официальной точки зрения, принятой в этом государстве. В свете вышесказанного особый интерес представляет недавно переведенный на русский язык и изданный петербургской «Амфорой» предпоследний роман Орхана Памука «Снег».

Сами турки роман воспринимают как произведение политическое. И это неудивительно: Памук затрагивает многие болезненные для современной Турции темы. Однако не только, и не столько в этом своеобразная «тяжеловесная» прелесть «Снега».

Итак, место действия — Карс, пограничный город на северо-востоке Турции, который когда-то «был важным рубежом для двух великих империй — Османской и Российской», где в незапамятные времена армяне возводили христианские церкви, где хозяевами попеременно становились турки, русские и даже англичане. Город, в котором прекрасные дома «петербургской архитектуры» соседствуют с «незаконно построенными лачугами». Один из самых северных городов Турции.

Главный герой — поэт, называющий себя коротким именем Ка, о котором автор говорит, что он был «добросердечным, справедливым, порядочным и всегда печальным человеком, которые подобно героям Чехова из-за этих качеств инертны и неудачливы в личной жизни». В качестве политического ссыльного («хотя политикой особенно не интересовался никогда») он прожил 12 лет в Германии — стране, принимающей ежегодно наибольшее количество турецких эмигрантов, — и оказался на родине из-за похорон матери. Он решает приехать в Карс отчасти с целью небольшого журналистского расследования, но в большей степени им движет внезапно вспыхнувшая влюбленность к старой знакомой. Кажется, что читателя ожидает развитие сюжета вполне банальное и предсказуемое. Типичный герой классической европейской литературы обретет в тихом провинциальном городке любимую женщину — чтобы увезти ее затем в столь же провинциальный, и лишь чуть более буржуазный Франкфурт. Однако, по мере развития действия, город, засыпаемый беспрестанно идущим снегом (здесь налицо символическое созвучие турецкого слова «снег» — kar, названия города — Карс и имени героя), обнаруживает потенцию к самостоятельному существованию и рождает все новые и новые парадоксальные ситуации и все новых персонажей. Подобно героям-идеологам Достоевского, каждый из них несет собственную правду, что заставляет пересмотреть наше восприятие главного героя как носителя единственно верного мнения.

Первый тревожный «звонок» раздается для Ка в типографии единственной городской газеты, где старый журналист вместе со своими сыновьями печатает статьи о еще не произошедших событиях. «Очень много событий произошли только потому, что мы заранее о них написали», — утверждает Сердар-бей, а Ка с удивлением читает, что вечером он выступит в местном Национальном театре со своим новым (еще не написанным!) стихотворением «Снег». Он пытается протестовать, но уже начинает ощущать, что не способен противиться молчаливой силе города. Между тем Карс затих, ожидая представления: снег перерезал все дороги, и как написано в той же газете, город «три дня будет жить собственными ресурсами».

Водоворот событий, встреч, разговоров затягивает Ка: на его глазах застрелен директор института, который не пускал на занятия девушек в платках, обязательных для ортодоксальных мусульманок, он встречается с человеком, которого считают исламским террористом, беседует со студентами — будущими имамами, приходит к духовному наставнику верующих горожан. Он терпеливо выслушивает всех, а те как будто специально ждали его, чтобы изложить свои взгляды. И все они говорят ему об одном — о вере. В отличие от не получившего никакого религиозного воспитания поэта, для горожан вера — понятие столь же живое, сколь снег, их засыпающий: «Поэт Ка-бей, вы уже не скрываете, что когда-то были атеистом… Скажите тогда, кто заставляет идти этот снег, какая тайна кроется в этом снеге?» Для этих людей вера возможна только через преодоление одиночества, через жизнь в общине, что для Ка, вполне усвоившего европейскую обособленность, равносильно потере себя. «Я не могу верить в Аллаха, потому что я один, и не могу спастись от одиночества, потому что я не верю в Аллаха. Что мне делать?» — вопрошает он. Подспудно ответ уже зарождается внутри Ка: выход, конечно, в стихах, которые начинают неожиданно приходить к нему в Карсе, после того как четыре года он не мог ничего написать. Эти стихи — о которых читатель знает лишь, что они были совершенны, — становятся для поэта смыслом и оправданием его пребывания в городе, и все, что он предпримет в дальнейшем, будет по большому счету продиктовано ожиданием и поиском новых стихов. Для Ка это единственно доступный и приемлемый способ веры, выражение охватившего его религиозного чувства на адекватном его сознанию языке. Не случайно позднее, возвратившись во Франкфурт, герой посвятит все свое время систематизации этих стихотворений и поиску их верного расположения на гранях воображаемой снежинки, обозначенных им как Логика, Воображение и Память. «У каждого человека, как он считал, должна была быть такая же снежинка, которая представляла бы внутреннюю картину всей его жизни».

Но не только опыт веры суждено испытать герою. Впереди его — а вместе с ним и весь город — ждет гораздо более жесткий опыт совести. Представление заезжей труппы, начинающееся как дурного вкуса комедия с непристойными шутками и пародией на политиков, с искаженной старинной пьесой, в которой женщина в знак освобождения от «религиозных предрассудков», снимает свой «черный—пречерный чаршаф» (то есть платок), заканчивается нешуточной стрельбой по зрителям и объявлением военного переворота. И хотя организатор его — стареющий актер, мечтавший когда-то сыграть революционного преобразователя Турции Ататюрка и реализующий в Карсе (ценой человеческих жизней!) свои идеи об искусстве, в перевороте этом отразился основной мотив новейшей истории Турции: противостояние военных — сторонников светской власти и исламистов всех категорий — от умеренных до радикальных. Как это обычно и бывает, нагромождения грехов обеих сторон не оставляют места для симпатий ни тем, ни другим.

Что нужно этим людям? О чем они говорят? — недоумевает «европеизированный» Ка. Для него в этот момент существует лишь любовь, он мучительно тянется к женщине, которую, как ему кажется, любит. Но оказывается между двумя противоборствующими сторонами, которые избирают его в качестве посредника. Потому что он чужак, и следовательно, может быть беспристрастен. Потому что он чужак, и значит, им можно манипулировать. И поэтому несчастный поэт ходит и ходит по заснеженному Карсу с приставленным к нему полицейским — от мятежников-военных к заговорщикам-исламистам, от тех — к любимой, а от нее — снова к мятежникам… А нам не стоит забывать, что роль посредника — труд весьма неблагодарный.

Как у Достоевского, здесь в маленьких, плохо освещенных комнатах ведутся ожесточенные споры из-за самых незначительных вопросов: как весомее будет звучать заголовок статьи, которую предполагается опубликовать в Европе: обращение ли к Европе, к Западу или ко всему человечеству. И точно как у Достоевского, здесь есть прекрасная девушка, чья красота является движущим мотивом действий окружающих мужчин. И это, конечно, не холодная возлюбленная Ка, а ее младшая сестра. Именно она является идеологом «девушек в платках», и это она не в силах терпеть пустой болтовни мужчин, мнящих себя вершащими судьбы, как истинная трагическая героиня она говорит: «…Мое лицо пылает от того, что я слышу». И «из-за отвращения, которое ее охватило», она собирается снять свой платок — поступок для ортодоксальной мусульманки исключительный по смелости.

Тема платка, этого «черного-пречерного чаршафа», проходит через весь роман. Ведь и в город Ка приезжает из-за самоубийств девушек, которые по постановлению государства не допускались в платках в институт. И формальным поводом для мятежа стало убийство директора этого института. И старинная пьеса в вечер переворота называлась «Родина или платок». Как от частого повторения слова стирается его значение, и оно превращается в набор знаков, так от постоянной апелляции к платку начинаешь недоумевать: разве это так важно? Ведь это просто платок. Разве кусок ткани — это единственное доказательство веры? Но для военных, борцов за «светскость» государства — это символ отсталости и невежества таких забытых уголков, как Карс (а также тысяч деревень и маленьких городков по всей Турции). Для исламистов платок — «знамя Аллаха» и символ политической борьбы. А что же сами женщины? Кажется, для них он стал знаком собственного выбора, собственной свободы — как это ни парадоксально звучит. Почему я должна снимать платок, когда меня заставляют? По какому праву кто-то считает возможным мне это запрещать? И почему я должна продолжать носить его, если мои братья по вере, призывая меня сохранять скромность и добродетель, сами этих качеств не имеют? Вот почему Кадифе, младшая сестра возлюбленной нашего поэта и подруга «исламского экстремиста» Ладживерта (который, заметим справедливости ради, «в жизни никого не убил и не собирался») собирается снять платок со словами: «О мой Аллах, прости меня, потому что я теперь должна быть одна». (Не будем развивать здесь параллель с одиночеством Ка — оставляя читателю романа пространство для размышлений…)

И она снимает его — на сцене того же Национального театра, где начался мятеж, в спектакле, с которым мятежу суждено закончиться. Но уже не фарсом выглядит пьеса, в которой играет Кадифе, а настоящей трагедией. «По всему ее виду было ясно, что она очень страдает». И пистолет — в соответствии с сакраментальным высказыванием о ружье на сцене — выстреливает, убивая организатора этого всего, стареющего актера, когда-то мечтавшего сыграть Ататюрка. Вот он, финал: не все остались в живых — убит влюбленный в Кадифе студент, убит ее возлюбленный, убита ее подруга. И не все прошли через опыт совести: так, холодная красавица Ипек признается Ка в вечной любви к другому — тому же Ладживерту. Так, Ка, уставший от миссии посредника, оглушенный тем количеством лжи, которое ему открылось, выдает место, где скрывается Ладживерт, неожиданно появившейся третьей стороне и становится, таким образом, причиной его смерти. И уже неважно, было ли это предательство на самом деле или произошло лишь в воображении Ипек и alter ego автора — рассказчика Орхана. Потому что и Ка настигает возмездие — в свое время.

Почему Орхан считает нужным сообщить нам о смерти Ка в середине повествования, ровно после того, как мы становимся невольными соглядатаями первой любовной сцены между Ка и Ипек? Для того чтобы в очередной раз поставить рядом Эрос и Танатос? Спустя всего 4 года поэт будет убит во Франкфурте неизвестным как раз в тот момент своей жизни, когда он наконец-то закончит собирать и систематизировать свои «снежные» стихи. Зная об этом, начинаешь гораздо острее воспринимать: слова, действия, поступки. И поднимаешься на одну ступеньку выше — от героев к автору-рассказчику, ведь теперь ты вместе с ним знаешь то, чего еще не знают они. Стихи, столь выстраданные Ка, потеряны, их забрал с собой стрелявший в него человек — и вот почему этих текстов нет в романе.

В этой книге нет абсолютно правых, как нет абсолютно неправых. Пожалуй, основное чувство, которое испытываешь к героям романа — это жалость. Так, жалко поэта, оторвавшегося от одной страны и не сумевшего укорениться в другой — он так напоминает милый русскому сердцу образ мятущегося интеллигента. Жалко Ипек, лишенную величайшего дара любви и возможности иметь ребенка… Только Кадифе и юному студенту, другу влюбленного в нее и убитого юноши, не отказано в счастье — но заметим, ценой «снятия платка».

Эпилог, в котором теперь уже рассказчик Орхан приезжает в Карс, спокоен, как и город, мирно спящий под падающим снегом. Орхан проходит по улицам, где ходил его друг, заходит в те же чайные, встречается с теми же людьми. Даже испытывает мимолетную влюбленность в Ипек. Он собирается написать роман о Карсе. А ему говорят: «Никто посторонний не сможет нас понять». Ведь понять людей — значит стать ими, принять в себя все их беды и боль, прожить жизнь вместе с ними, улыбаясь их радостям и плача над горем. А кто способен на это в нашем совсем неидеальном мире? Возможно, ответ увидит тот, кто поймет, почему, уезжая из Карса и глядя на «желтоватый свет последних домов», Орхан заплакал.

О чужой далекой жизни, в чем-то так похожей на нашу, этот роман.