Убить дракона… в себе. О пьесе Евгения Шварца «Дракон»

Пьесы Шварца стали увеличительным стеклом для зрителей и читателей, позволяющим взглянуть повнимательнее прежде всего на себя самих.




	Евгений Шварц

Пьесу Евгения Шварца «Дракон», как и почти любое классическое произведение, можно прочесть по-разному: как антифашистский памфлет, как социальную сатиру, как романтическую любовную драму, как философскую притчу. Можно просто наслаждаться каждым словом блистательного текста, открывая в пьесе первоисточник множества давно знакомых крылатых выражений.

При попытке докопаться до сути, понять, что же хотел сказать автор, мы непременно попадем в тупик. Но в пути к этому тупику, равно как и к выходу из него — пожалуй, и есть смысл литературы…

— А что еще можно сделать?

— Убить дракона.

1943 год. В разгаре Великая Отечественная война. Она же — главная тема литературных произведений, разговоров, мыслей… А в Ташкенте эвакуированный после ленинградской блокады драматург пишет… сказку. Может быть, бежит от действительности?

Но в последней своей пьесе «Обыкновенное чудо», название которой стало популярным оксюмороном, он напишет: «Сказка рассказывается не для того, чтобы скрыть, а для того, чтобы открыть, сказать во всю силу, во весь голос то, что думаешь». Может быть, поэтому, он так долго — около десяти лет — искал свой путь в литературу и в литературе, начав писать, да еще и сказки, в возрасте отнюдь не «романтическом» — когда ему было уже за тридцать. И Шварц действительно говорил «во весь голос», пусть и на языке сказки.

«Дракон» — возможно, самая пронзительная его пьеса. Жанровый маркер «Сказка в трех действиях» не обманет даже ребенка — с самого начала мы видим в сюжете, героях и декорациях реальную, слишком реальную жизнь:

Дракон:…Мои люди очень страшные. Таких больше нигде не найдешь. Моя работа. Я их кроил.

Ланцелот: И все-таки они люди.

Дракон: Это снаружи.

Ланцелот: Нет.

Дракон: Если бы ты увидел их души — ох, задрожал бы.

Ланцелот: Нет.

Дракон: Убежал бы даже. Не стал бы умирать из-за калек. Я же их, любезный мой, лично покалечил. Как требуется, так и покалечил. Человеческие души, любезный, очень живучи. Разрубишь тело пополам — человек околеет. А душу разорвешь — станет послушней, и только. Нет, нет, таких душ нигде не подберешь. Только в моем городе. Безрукие души, безногие души, глухонемые души, цепные души, легавые души, окаянные души. Знаешь, почему бургомистр притворяется душевнобольным? Чтобы скрыть, что у него и вовсе нет души. Дырявые души, продажные души, прожженные души, мертвые души. Нет, нет, жалко, что они невидимы.

Ланцелот: Это ваше счастье.

Дракон: Как так?

Ланцелот: Люди испугались бы, увидев своими глазами, во что превратились их души. Они на смерть пошли бы, а не остались покоренным народом. Кто бы тогда кормил вас?

Дракон: Черт его знает, может быть, вы и правы…

Помните, как писал Гоголь в «Развязке Ревизора»? О том, что город — это город человеческой души, а чиновники суть страсти? И Шварц со своим вниманием к внутреннему миру, причем не во временном, а вечном аспекте, становится наследником великой русской классики. Текст его пьесы дает достаточно оснований для того, чтобы прочесть ее как историю борьбы добра и зла не только вне, но и внутри человека.




Мемориальная доска на доме, в котором жил Е.Шварц: «Доброму сказочнику Евгению Шварцу, жившему в этом доме».

Евгением Шварцем, как и его Ланцелотом, руководила любовь к людям. За четыре года до смерти он написал в дневнике о себе самом в третьем лице: «Без людей он жить не может… Всегда преувеличивая размеры собеседника и преуменьшая свои, он смотрит на человека как бы сквозь увеличительное стекло… И в этом взгляде… нашел Шварц точку опоры. Он помог ему смотреть на людей как на явление, как на созданий Божьих».

И действительно, пьесы Шварца стали увеличительным стеклом для зрителей и читателей, позволяющим взглянуть повнимательнее прежде всего на себя самих.

В сюжете «Дракона» множество устоявшихся сказочных ходов и элементов, это еще один рассказ о герое-змееборце… почти архетипический. Да только жители города, освобожденные от четырехсотлетней власти чудовища, почему-то не рады. Они не помогают рыцарю сражаться со змеем, не радуются и его победе. «Я… искренне привязан к нашему дракоше! Вот честное слово даю. Сроднился я с ним, что ли? Мне, понимаешь, даже, ну как тебе сказать, хочется отдать за него жизнь… Он победит, чудушко-юдушко! Душечка-цыпочка! Летун-хлопотун! Ох, люблю я его как! Ой, люблю! Люблю — и крышка», — говорит бургомистр.

Таких людей любить непросто, еще сложнее их спасать — ведь им самим это не нужно, их от правды — «воротит, отшвыривает. Правда — она знаешь, чем пахнет, проклятая? Довольно… Слава дракону!»

Многое в пьесе напоминает евангельский сюжет, некоторые реплики откровенно отсылают к библейскому тексту. История Ланцелота — это история праведника, пришедшего спасти людей и ими же погубленного. «Простите нас, бедных убийц!» — вздыхают жители, вручая ему для боя с драконом парикмахерский тазик вместо шлема, медный поднос вместо щита и — вместо копья — лист бумаги, «удостоверение… в том, что копье действительно находится в ремонте, что подписью и приложением печати удостоверяется».




	Иллюстрация к пьесе Е.Шварца «Дракон». www.hiero.ru

Но все-таки у Ланцелота есть несколько верных союзников, которые счастливы, что дождались пришествия Освободителя. С помощью подаренных ими ковра-самолета, меча и шапки-невидимки рыцарь побеждает Дракона, но до счастливого конца сказки еще далеко… «Мы ждали, сотни лет ждали, дракон сделал нас тихими, и мы ждали тихо-тихо. И вот дождались. Убейте его и отпустите нас на свободу», — говорят Ланцелоту друзья.

Герой, немало пострадавший во время боя, исчезает, уходит в горы, чтобы зажили раны, а место Дракона занимает бургомистр, который справляется с «драконьими» обязанностями ничуть не хуже прежнего тирана. Жители, проклявшие старого дракона, даже не замечают, что получили нового.

И все же… Ланцелот возвращается (Второе Пришествие?), но приходить в этот город во второй раз ему гораздо страшнее, чем в первый, ведь освобожденные жители вновь и вновь предают его и себя: «Страшную жизнь увидел я, — говорит рыцарь. — Я видел, как вы плакали от восторга, когда кричали бургомистру: «Слава тебе, победитель дракона!»

1-й горожанин. Это верно. Плакал. Но я не притворялся, господин Ланцелот.

Ланцелот. Но ведь вы знали, что дракона убил не он.

1-й горожанин. Дома знал… — а на параде… (Разводит руками.)

Ланцелот. Садовник!

Вы учили львиный зев кричать: «Ура президенту!»?

Садовник. Учил.

Ланцелот. И научили?

Садовник. Да. Только, покричав, львиный зев каждый раз показывал мне язык. Я думал, что добуду деньги на новые опыты…

«Что мне делать с вами?» — горестно восклицает Победитель Дракона.

«Плюнуть на них, — отвечает бургомистр. — Эта работа не для Вас. Мы с Генрихом прекрасно управимся с ними. Это будет лучшее наказание для этих людишек».

Но теперь Ланцелот пришел навсегда и теперь он знает, что делать: «Работа предстоит мелкая. Хуже вышивания. В каждом… придется убить дракона».

***

Пьеса «Дракон» пришла к зрителю лишь во время «оттепели», в 60-е годы, и оказалась удивительно созвучна духу времени. В 1944 году ее запретили после генеральной репетиции. «А о немецком ли это фашизме», — усомнилось некое высокопоставленное лицо, и почти на два десятилетия пьеса ушла «в стол». Автор относился к этому спокойно. Он никогда ничего не переписывал в угоду властям, возможно, веря, что его сказки написаны для будущего.

Шварц всегда отмежевывался от политики, но никогда — от жизни. В его пьесах — множество точных примет времени, и видно, что они написаны не «ради искусства», а для людей.

Финал «Дракона» трагичнее, чем начало. «Убить дракона в каждом» (а значит, и в себе) — задача непростая, и тот, кто берется за нее, сильно рискует: «очень трудно будет все это распутать, разобрать и привести в порядок так, чтобы не повредить ничему живому» (пьеса «Тень»).

Но попробовать, несомненно, стоит.