Запах горелой древесины

Публикуя этот материал, мы посчитали правильным обозначить, что он не должен быть воспринят как "позиция Церкви в отношении трагической гибели о. Андрея Николаева". Но не опубликовать этот вполне субъективный и очень эмоциональный отклик, на наш взгляд, было нельзя.

Вам знаком запах горелой древесины? Нет, не поленьев в костре, а горелой мокрой древесины, к запаху которой примешивается запах горелого тряпья? Думаю, что знаком. Он, этот запах, просто отвратителен. А еще представьте себе, что эта горелая древесина — ваш уже бывший дом. Который подожгли.

И теперь у вас нет ни дома, ни одежды, ничего. Зато есть жена, не самый здоровый человек, и трое ребятишек. И что делать? Ясное дело — жить. Занимать деньги, строить новый дом, отдавать эти самые деньги. Если учесть, что случай — вполне настоящий, а потерпевший — православный священник — уже не так интересно, зато правда. Священник-погорелец. Пусть не подумает читатель, что этому несчастному священнику с кучей детишек нужна помощь — хотя они и остались должны десятку (Что для Москвы — десятка долларов? — Летний отдых с семьей.), но им уже не придется отдавать эти деньги. Поскольку в ночь на второе декабря все они сгорели в своем новом доме. И помощь им больше не нужна. Не осталось ни вдовы, ни сирот — их всех ночью, залив бензином дом и приткнув палкой, как в коровнике, дверь, сожгли односельчане. Запросто так сожгли.

По-христиански их не жалко. Да-да, им завидно, потому что они уже, в этот момент, у Господа — это точно. По-человечески — стоит лишь посмотреть на их фотографии и представить, как эта женщина, матушка, воя волчицей укрывала своих детенышей своим телом, когда огонь был уже на одежде. Стоит лишь представить, но лучше не надо этого делать, потому что и так ясно — жалко.

Да, в России сгорает каждый день в своих хибарах не одна сотня человек — в основном по пьяни — скажут и справедливо скажут мне. Но тут, как ни крути, — совсем другое. Парадоксально, но семья православного священника тоже сгорела от пьяни. От пьяни своих односельчан, которых отец Андрей пытался совершенно безуспешно вразумить. В ответ на это, как «евреи неблагодарные», крестьяне воровали из храма иконы и утварь — ну чтобы продать и купить. А потом их все это конкретно достало — ходит тут поп, жизни учит, еще и тырить цветмет мешает. Вот и убили. Убили при этом не случайно, не топором зарубили, не пнули ногой в висок, а применили свой скудный мозг — придумали ПЛАН, осуществили его. До какой стадии помутнения нужно дойти, чтобы в течение по крайней мере двух–трех часов осуществлять план убийства православного священника. А потом еще дверь палкой припереть, забраться на пригорок, закурить сигаретку и смотреть, как расползается пламя.

Да, скажут мне, в нашей стране каждый день происходят немыслимые убийства с такой изощренностью, что никакого фильма ужасов не надо — только читай региональные криминальные сводки. Но здесь произошло что-то совсем страшное — убили священника. Но и священников в России убивали — начиная от о. Александра Меня и до оптинских монахов. Убивали, де не так — убивали или по заказу, или люди явно психически нездоровые. Вы знаете, о чем эти сельские жители говорят на своих попойках? Да-да, все о том же — о засилии черных на рынках, а ворах и взяточниках в обладминистрации, о том, что денег нет, о России, которую они любят, что аж ё-моё, и никому не позволят тут свои порядки устраивать, потому что они — русские люди. А потом поджигают священника с семьей. И дальше продолжают говорить все то же за пятидесятой стопкой водки. Я был бы так рад, если бы того же священника убил очередной маньяк — тогда и говорить ничего не надо было бы, все было бы вполне понятно. Но священника, моего сослуживца, если хотите, человека еще пятого дня стоявшего в храме у Престола, убивают люди одной со мной и с уважаемым читателем крови — такие же русские люди. Впору сказать — нам не по пути, извините, я на следующей схожу. И в Европу, где никто пасторов не убивает. И кирхи не растаскивает на бутылку. Но ведь этот ужасный, чудовищный, не знаю как его еще обозвать, случай — к сожалению, просто открывает жизнь за Садовым во всей ее красе. Эта жизнь — жесть, в ней страшно. Там легко убьют и священника и, тем более, не-священника. И никто не даст гарантий, что завтра подобное не повторится в другой, еще более отдаленной и еще менее просвещенной, чем Тверская, области. Неужели же нам всем уехать? Спрыгнуть с подножки и бежать куда-то, где все не так? Не знаю. Я — не побегу. Но и делать что — не знаю.

Мы — злые. В самом плохом смысле этого слова, в евангельском. Мы злые и никому ничем не обязанные. Передо мной — письмо-просьба отца Андрея, написанное в августе. В этом письме он просит помочь, поскольку у него нет той самой десятки, а отдавать надо. Просто цитата. «Так получилось, что жители села, которые могли продать нам дом, узнав о пожаре, подняли цены». Так получилось. Подняли цены. Хочется спросить: это где? В Папуа-Новой Гвинее, где люди кушают друг друга или в ВЕЛИКОЙ РОССИИ, СТРАНЕ, КОТОРОЙ МЫ ВСЕ ГОРДИМСЯ, СТРАНЕ, ГДЕ ДОБРОТА И ОТЗЫВЧИВОСТЬ — НАЦИОНАЛЬНЫЕ КАЧЕСТВА…

Я не уверен, что кто-то даст ответ на этот вопрос. И не уверен — нужно ли его давать. Зато уверен, что теперь еще больше люблю мою страну, поскольку в ней есть (да-да, не были, а есть) люди. Люди — отец Андрей, Ксения, Давид, Анна, Анастасия. И мне, как и многим, смею надеяться, по пути именно с ними, с людьми.