Женская тема или по дороге в империю ИНЬ

Среди печальных примет стремительной глобализации (которую «любители российской словесности» именуют «всесмешением») есть одна почти анекдотического свойства: мир обретает «женское лицо». Поверхностные признаки очевидны – «железные» и темнокожие леди легко распоряжаются графиком НАТОвских бомбометаний; комиссары ЕС с маниакальным интересом измеряют «гендерный эгалитаризм». Чуть менее очевидно, но достаточно характерно стремительное распространение эпидемии «голубой любви», в которой, помимо агрессивного эстетства, есть и слезливая тяга к женскому полюсу существования, в расчете на традиционное ролевое покровительство сильных, желание манящей безответственности.

Старый мир, кряхтя, меняет направление, компас «прав человека» показывает в сторону единодержавия Инь. Теплохладный универсализм смеется над иерархией смыслов, ценностей, небрежно отменяет запреты, совсем не задумываясь, что отмененная структура постепенно превращается в хаос, который, как известно, породил Андрогина. Можно не сомневаться, что почтенная читающая публика хорошо помнит булгаковский образ смерти, похожей «на матерную ругань женскими голосами в темноте». Эта ассоциация точно попадает в глубинные подсознательные представления о том, как выглядит разлад мира, ужас, которому уже нет сил сопротивляться, а остается только сдаться и попытаться уйти в никуда.

Видимо, есть в «коллективном бессознательном» страховочные барьеры, очерчивающие пространство, за которыми скрывается хаос. Вот так для нашего писателя (можно добавить остро чувствующего мистическую пульсацию мира) искажение женской и мужской ролей, совсем плевое, казалось, незаметное оборачивается сигналом срыва, конца. В его логике мужское сквернословие — это допускаемая реакция на перенапряженность ситуации, а женское – бытийственный обрыв. (Речь, конечно, идет не об обыденном сквернословии людей, в силу разных причин потерявших метафизические ориентиры, а о художественной речи, где слову по определению возвращается смысловая нагрузка).

И обнаружив уже открытые глубины проблемы «феминизации» мира, хочется испуганно осмотреться и быстро проверить — а как же с этим обстоит дело в среде людей, пребывающих в церковной ограде. Ведь люди, православно ориентированные и православно воспитывающие себя, вправе сказать, что они знают, как следует организовывать пространство жизни, чтобы хотя бы не быть слишком далеко отброшенными от нормы, определенной Творцом. По крайней мере, у нас есть твердая почва евангельского свидетельства нормы, где место женщины в Творении и ее роль в мире определены спокойно и отчетливо.

Исчерпывающе просто определен путь православной жены. Возлюбить Истину и, поелику возможно, служить ближнему, служить руками, глазами, сердцем, не раздумывая, отдавать, не подсчитывая. Ну, конечно, это евангельское понимание женского пути приходит в неприкрытое столкновение с сегодняшними требованиями от личности выразительной яркости индивидуальности. Борьба за индивидуальность узаконена в нашем сознании западноевропейской культурной традицией. Личность только тогда оказывается социально оправданной, если она создает эксклюзивный «продукт». Это может быть что угодно: от броской внешности, карьеры, политического или литературного бренда до успешной социализации детей. Нечто, что можно предъявить как «ноухау», что в конечном итоге приводит к «пирожку на полке», к успеху. И соответственно, нет бренда — нет и «пирожка».

Для того чтобы хоть как-то понять, какими должны быть формы существования «евангельской жены» в сегодняшней повседневности, надо ответить на вопрос — а какой она может и должна создавать «продукт» (делать нечего: какие времена, такие песни). И нам совершенно необходимо это понять, потому что ведь мы должны с них «делать жизнь». Ответ не очевиден, но просматривается: это дом, разумеется, в широком его понимании. Дом как личное пространство для существования близких и родных людей, организованный на основе истинного закона. Дом как питающая и одушевляющая атмосфера.

И тогда мы должны задать следующий вопрос: а есть ли сегодня православный дом? То есть, конечно, есть благочестивые семьи, живущие в церковном ритме, домашний круг, который объединяется евангельской атмосферой. Думаю, многие знают такие семьи. Лично я знаю. Но есть ли в общественном сознании (кстати, как церковном, так и светском) православный дом как нравственный семейный идеал? Кто может сказать, что такое православный дом? Что такое православная семья? Не церковно-догматически, здесь-то как раз много ценного сказано и написано, а — житейски-конкретно. Светит ли этот дом окружающим, тепло ли в нем живущим и гостящим, как он устроен, как обставлен, чем наполнен? Как устроен дневной ритм обитателей, а иконостас, а внутрисемейная иерархия?

Позволю себе резкий пассаж – с бытием у нас более или менее ясно, здесь опоры прочные, а вот с бытом — не очень. Вот нет ответа на вопрос, хочется ли жить в православном доме. Среди нас слишком мало тех, кто в таком доме вырос, а из тех, кто вырос, очень немногие захотели, или смогли, поделиться своими воспоминаниями. Конечно, конечно, этот дом разрушался с буйным усердием практически на протяжении целого века. Но не возродив его, мы вряд ли сможем с полным правом сказать о духовном возрождении.

Да, такую задачу нельзя поставить директивно. Женщина либо услышит в себе голос евангельской жены и согласится перелить себя, свою коханую индивидуальность в долгий труд создания атмосферы дома либо будет по-прежнему рьяно самовыражаться в социуме.

Мы говорим об идеале «евангельской жены», но совершенно очевидно, что это онтологическая модель (простите, не могу обойти терминологию). Значение дома для крепости общества прекрасно оценивают представители других конфессий. Вот простые примеры. На телеканале «Россия» еженедельную мусульманскую передачу ведет очаровательная ведущая. Интеллигентная, с милыми интонациями, с обаятельной улыбкой, разумеется, в красивых, изящно повязанных хиджабах. Наличие в кадре такой милой особы создает притягательную обстановку доверительности, домашней интонации, теплоты. И рассказывает она часто про то, как должна одеваться мусульманская женщина, как красиво повязывать платок, как работают мусульманские модельеры. И в каждой передаче – уроки домоводства: кухня, милые женские лица, хлопотливые руки. Здесь готовят праздничную еду для семьи и рассказывают о празднике. Тепло, что уж тут скажешь.

Еще пример. Есть очень талантливая книга о традиционном еврейском доме, написанная Блу Гринберг, женой раввина, матерью большого и шумного семейства. Она с великолепным писательским мастерством и юмором рассказывает, как устроен их традиционный дом, как следует готовиться к праздникам, что и как надо готовить, как убирать, почему так, а не иначе. Она, как мудрая опытная хозяйка, поучает молодых. Но ее рассказ исполнен такой любви к своему дому, столько поэзии в подготовке, а затем совместном переживании общих субботних трапез, что невольно ловишь себя на мысли, что и тебе бы хотелось посидеть за их столом, посмеяться над общими шутками, ну, и описываемый яблочный штрудель, конечно, тоже очень кстати.

А на православном телевидении неутомимо решаются, конечно, очень важные общественно-политические проблемы. Действительно, очень важные, и действительно актуальные. Надо об этом говорить. Но вот можно ли этим умилиться, можно ли к этому исподволь потянуться сердцем, захотеть подражать… Нельзя также сказать, что православная женщина молчит. Пишут наши женщины и много, и талантливо. Остро видят жизнь и церковную реальность оценивают точно, емко, остроумно, часто саркастично. Вот только жить в созданном ими мире не хочется, и даже — вот ужас… — хочется поскорее оттуда уйти. Чего-то нет в нас, может, любви к дому, в котором мы не выросли?..

А может быть, в нас нет сил пойти по стопам евангельских жен, которые сумели перелить себя в жизнь, в служение, в атмосферу любви, делать женское дело создания поэзии каждодневности, не зная еще, что создавать надо эксклюзивный «продукт», причем наперегонки с мужчинами? Из женщины исчезла женщина, или, лучше сказать, ушла евангельская жена. Ну, осталась, конечно, амазонка, боевая подруга, соратница… В этот ряд с легкостью пристраиваются мужчины, прикинувшие, что лучше разделить ответственность за историческое творчество. Мир все больше обретает «женское» лицо, потому что его покидает женщина. Как-то и что-то надо бы делать с этим…