Христианин идет вперед

Николай Васильевич Гоголь:  "Совершенство для христианина начинается там, где оно кончается для других".

Почему святые не сходят с ума

 По  обыкновенному, естественному ходу человек достигает полного развития ума своего в  тридцать лет. От тридцати до сорока еще кое-как идут вперед его силы; дальше же этого срока в нем ничто не подвигается, и все им производимое не только  не  лучше прежнего, но даже слабее и холодней прежнего. Но для  христианина  этого  не существует, и где для других предел совершенства, там для  него  оно  только начинается. Самые способные  и  самые  даровитые  из  людей,  перевалясь  за сорокалетний возраст, тупеют, устают и слабеют.

 Перебери  всех  философов  и первейших всесветных гениев: лучшая пора их была только во время их  полного мужества; потом они уже понемногу выживали  из  своего  ума,  а  в  старости впадали даже в младенчество. Вспомни  о  Канте,  который  в  последние  годы обеспамятел вовсе и умер, как ребенок. Но пересмотри жизнь всех  святых:  ты увидишь, что они крепли  в  разуме  и  силах  духовных  по  мере  того,  как приближались к дряхлости и смерти. Даже и те из них, которые от  природы  не получили никаких блестящих даров и считались всю жизнь простыми  и  глупыми, изумляли потом разумом  речей  своих.

  Отчего  ж  это?  Оттого,  что  у  них пребывала всегда та стремящая сила, которая  обыкновенно  бывает  у  всякого человека только в лета его юности, когда он видит перед  собой  подвиги,  за которые наградой всеобщее рукоплесканье, когда ему мерещится радужная  даль, имеющая такую заманку для юноши. Угаснула пред ним даль и подвиги - угаснула и сила стремящая.

 Но перед христианином сияет вечно даль, и  видятся  вечные подвиги. Он, как юноша, алчет жизненной битвы; ему есть с чем воевать и  где подвизаться,  потому  что  взгляд   его   на   самого   себя,   беспрестанно просветляющийся, открывает ему новые недостатки в  себе  самом,  с  которыми нужно производить новые битвы. Оттого и все его силы не только  не  могут  в нем заснуть или ослабеть, но еще возбуждаются беспрестанно; а  желанье  быть лучшим и заслужить рукоплесканье на небесах придает ему такие  шпоры,  каких не может дать наисильнейшему честолюбцу его ненасытимейшее  честолюбие.  Вот причина, почему христианин тогда идет вперед, когда другие назад,  и  отчего становится он, чем дальше, умнее.

 Ум - полицейский, мудрость -  небесная гостья

 Ум не есть высшая в нас  способность.  Его  должность  не  больше,  как полицейская: он может только привести в порядок и расставить по  местам  все то, что у нас уже есть. Он сам не двигнется вперед, покуда  не  двигнутся  у нас все другие способности, от которых  он  умнеет.  Отвлеченными  чтеньями, размышленьями и беспрестанными слушаньями всех  курсов  наук  его  заставишь только слишком немного уйти вперед; иногда это даже подавляет его, мешая его самобытному развитию. Он несравненно  в  большей  зависимости  находится  от душевных состояний: как только забушует  страсть,  он  уже  вдруг  поступает слепо и глупо; если же покойна душа и не кипит никакая  страсть,  он  и  сам проясняется и поступает умно.

 Разум есть несравненно высшая способность,  но она приобретается не иначе, как победой над  страстьми.  Его  имели  в  себе только те люди, которые не пренебрегли своим внутренним  воспитанием.  Но  и разум не дает полной возможности человеку стремиться вперед.

 Есть высшая еще способность, имя ей - мудрость, и ее может дать нам  один  Христос.  Она  не наделяется никому из нас при рождении, никому из нас не есть  природная,  но есть дело высшей благодати небесной. Тот, кто уже имеет и ум и разум,  может не иначе получить мудрость, как молясь о ней и день и ночь, прося и  день  и ночь ее у бога, возводя душу свою до голубиного незлобия и убирая все внутри себя до возможнейшей чистоты, чтобы принять  эту  небесную  гостью,  которая пугается жилищ, где не пришло в порядок душевное  хозяйство  и  нет  полного согласья во всем.

 Если же она вступит в дом, тогда начинается  для  человека небесная жизнь, и он  постигает  всю  чудную  сладость  быть  учеником.  Все становится для него учителем; весь мир для  него  учитель:  ничтожнейший  из людей может быть для него учитель. Из совета  самого  простого  извлечет  он мудрость совета; глупейший предмет станет к нему своей  мудрой  стороной,  и вся вселенная перед ним станет, как одна открытая книга ученья: больше  всех будет он черпать из нее сокровищ, потому что больше всех будет слышать,  что он ученик.

 Но если только возмнит он хотя на миг, что ученье его кончено,  и он уже не ученик, и оскорбится он чьим бы то ни было уроком  или  поученьем, мудрость вдруг от него отнимется, и останется он впотьмах, как царь  Соломон в свои последние дни.