Рассказы Иэна Макьюэна: плевок на стене

Иэн Макьюэн - британский прозаик, лауреат «Букера» и премии Сомерсета Моэма

Иэн Макьюэн родился 21 июня 1948 года в городе Олдершоте. В 1975 году был опубликован первый сборник его рассказов «Первая любовь, последнее помазание», затем, через три года - первый роман «Цементный сад». С 1990 года он выпустил семь романов, сделавших его одним из самых успешных и влиятельных писателей современной Великобритании. Получил Букеровскую премию в 1998 году за роман «Амстердам» (Amsterdam).

Макьюэн гостеприимно открывает дверь в уродливый и причудливый мир. Талантливо и ярко написанные, шесть рассказов книги рисуют жизнь человека в ее духовном (или бездуховном) начале и конце («First love, last rites»), от первого вздоха и порыва души героя до ее полного расщепления, почти уничтожения. Происходит это в обилии звуков, запахов, кричащих и ранящих глаз красок, обостренных ощущений - такова жизнь человека, чувствующего мир каждым сантиметром своего тела и пропускающего его через свою искалеченную душу. «...Сами как два существа, блестящих от слизи, вскармливаемых через проем окна белыми комьями облаков, смрадом прибрежного ила, киснущего на солнце», - это о влюбленных.  

Все герои Макьюэна больны, несчастны, в чем-то или чем-то ограничены, но при этом мучительно любопытны к миру. Любопытство становится мучением для всех: тем, с кем сталкиваются, они приносят боль, страдание - делают лишь то, что хотят. Предела эксперименту не положено - его и не может быть, над своевольной и живущей самой собой душой нет никого и ничего. Рядом - такая же искореженная действительность, которая лучших из них подминает под себя.

Как в старых строчках:

А за скрюченной рекой

В скрюченном домишке

Жили летом и зимой

Скрюченные мышки...

Циркуляция отвратительного в своей бессознательности (в этом - особое глумление)  бытового зла, творимого человеком,  создает мир неправдоподобно резкий. В этом мире муж может убить жену ради эксперимента - в то время как она убаюканно-спокойно рассказывает ему о своей прогулке, он делает из нее стереометрическую фигуру, чтобы растворить в воздухе. В этом мире тринадцатилетний мальчик насилует свою младшую сестренку. Здесь полувменяемый человек убивает маленькую девочку, здесь поджаривают в духовке, чтобы посмеяться, а молодая пара расправляется с беременной крысой.

В нас сознательно возбуждают отвращение, ужас, содрогание. Причем делает это не только Макьюэн: такова «генеральная линия» западного литературного мейнстрима, с невозмутимостью и назойливостью тыкающего своего читателя в болото реальных и вымышленных страстей, мучений, страданий. Кем видят своих читателей эти авторы, кто мы по мнению Макьюэна, Уэльбека, Бегбедера? Мы - пресыщенные интеллигенты обывательского пошива, которых ничем иным не потревожишь, не заденешь, не всколыхнешь. Мы равнодушно пережевываем поздний ужин под известия об очередном упавшем самолете и катастрофе на другой стороне мира, но с куда большим оживлением и тревогой читаем об убийстве в нескольких километрах от нас.

Задерганные жизнью, спешкой, гонкой за собственными желаниями, мы те, кого надо раззадорить, зачаровать ужасом, который, как кажется, с нами никогда не случится. Но все же - как занимательно, и написано неплохо! А между тем в этих книгах - как раз наши простые желания в их гиперболизированной потенции. Недаром в большинстве своем главные герои рассказов Макьюэна - дети. Недаром так нарочит бытовизм происходящего. Это не то, чего бы мы хотели, но то, что мы могли бы сделать.

Мы могли бы сделать и другое. Могли бы найти силы на душевный подвиг, подарить крохи любви тем, кто рядом с нами, протянуть руку помощи, согреть словом, ошибиться и упасть, и снова подняться, чтобы исправить ошибку... Но подобное в контексте современной литературы мы найдем с трудом. Если русская классика обращена к духовному поиску с трагическими ориентирами смерти, одиночества, бегства¹, то современные талантливые и популярные западные авторы погружают нас в пучину казусной неправильности мира, его уродства. А вместе с этим - и уродства нас самих, без исключения. «Все временно: вы, я, особенно я», - убеждает герой культового романа Фредерика Бегбедера; Мишель Уэльбек кивает в ответ: природа духовности физиологична. Иэн Макьюэн с убитой беременной крысой как символом угасшей любви вписывается, пусть более эффектно, в тот же ряд.

Шокотерапия? Порой кажется, что автор ставит на читателе эксперимент. В этом есть правда: молодой Макьюэн ещё только набивает руку, он очень техничен, даже позволяет себе смеяться. С долей цинизма, которая современному читателю столь симпатична, с легкостью и магистральной мыслью: «Этот мир отвратителен, отвратительны мы сами. Задумались? Прекрасно, я выполнил свою задачу!».

Впереди, куда так любила смотреть совестливая русская литература - ничего. Нет, даже не пустота, ужасавшая, например, Андрея Платонова, - скорее скучная, пыльная бетонная стена. На которую всяк проходящий считает своим долгом плюнуть.

Эта стена - наше с вами духовное настоящее и будущее. Его оплевание кончится тогда, когда литература перестанет жить и создавать произведения по принципу «талант минус ответственность за него».

  ¹ См.: И. Роднянская, В. Губайловский, «Книги необщего пользования» // «Зарубежные записки», №12 за 2007 год.