Антуан де Сент-Экзюпери.
Года два тому назад пассажиры трамвая, выкатывающего с Новокузнецкой улицы на площадь перед Павелецким вокзалом, могли наблюдать сюрреалистическую картину. Диван — надувной, огромный, в желто-зеленую полоску отчаянно трепыхался на вокзальной крыше, то показывая, то скрывая купол церкви св. Фрола и Лавра на Зацепе. Казалось, детище предприимчивой мебельной фирмы кружит над храмом и вот-вот напорется на золоченый крест. Этот нахальный диван, который заслонил православную церковь, — пожалуй, и есть точный символ нашествия массовой культуры на Россию...
Давайте оглянемся! Мы, сами того не сознавая, уже живем в фантастическом мире «потребительского общества». В этом мире сбылись прогнозы футурологов. Вспомним, что в романе «Мы» Евгений Замятин, конструируя «Единое Государство», где правит «Благодетель», пародирует не только пролеткультовские мечты о технократическом рае, но и западное конвейерное производство, которое ведет к унификации материального потребления и духовных запросов. Для Оруэлла толчком к написанию «1984» стали не только обещания английских лейбористов» создать социалистическую республику Великобританию», но и социально-экономический опыт Германии Гитлера и Италии Муссолини.
Таким образом, оба автора молчаливо признали, что «массовое общество» универсально и не зависит от идеологических вкусов Запада или Востока. Разница — и весьма существенная — состоит в остроте восприятия этой угрозы. Если в Европе заговорили о «стандартизации умов» и «культурной нивелировке» еще до первой мировой, то СССР включился в потребительскую гонку лишь в 1960-е. Именно тогда евро-американский образ жизни стал восприниматься восторженно, а факты культурной опустошенности Запада казались докучливой советской пропагандой. Черту под этим периодом подвел 1991 год.
Теперь в «новой России» есть всё. Западные корпорации, завоевывая наш рынок, показали urbi et orbi современные методы воздействия на массовое сознание. Агрессия в области языка, поведения, моды, питания, развлечений, дизайна, архитектуры оказалась настолько сокрушительной, что российское общество во многом утратило самоидентификацию.
Чем контора «Газпрома» отличается от здания Министерства изобилия?
Разве россыпи любовных романов одинакового объема, оформления и содержания не сделаны машинами-версификаторами из литературного отдела Министерства правды?
А никогда немолкнущий «телекран»? Это прообраз нашего TV, где слезливые сериалы, пошловатые игры, «среднесвежие» голливудские фильмы сплетены воедино рекламой, которая подается в прозе, звучит в стихах, льется в сольном и хоровом исполнении, убеждает, льстит, угрожает, предупреждает, наконец, приказывает...
Вавилонское пленение России началось недавно. Но на Западе феномен «массового общества» изучен глубоко и всесторонне. Первыми тектонические сдвиги в европейском социуме почувствовали философы — критики культуры в конце XIX столетия...
«Бог умер, потому что люди убили Его» — эта максима Ф. Ницше открыла XX век.
Немецкий социолог Ф. Теннис предположил, что развитие социальной организации происходит от «общины» к «обществу» и потому общественный прогресс связан с утратой культурного компонента отношений, разрывом традиционных связей, непрерывным снижением доли тепла, родственности, взаимной душевной склонности в отношениях людей друг к другу. Их место заступают холодный расчет и рационализм.
По О. Шпенглеру, каждая культура, вырастая из своего духа — «префеномена», — неотвратимо стремится к гибели. Со временем органичное существование облекается в пустые механические формы: «Гибель Запада... представляет не более и не менее как проблему цивилизации... Цивилизация есть совокупность крайне внешних и крайне искусственных состояний, к которым способны люди, достигшие последних стадий развития. Цивилизация есть завершение. Она следует за культурой как ставшее за становлением, как смерть за жизнью, как окоченение за развитием, как духовная старость и каменный и окаменяющий мировой город за господством земли и детством души... Она неотвратимый конец; к ней приходят с глубокой внутренней необходимостью все культуры».
Немецкому философу вторит Х. Ортега-и-Гассет, увидевший в «омассовлении» общественной жизни признак остановки культурного развития: «Толпа вдруг выступила на передний план и занимает лучшие места — места общества. Раньше она оставалась незаметной, если даже имелась в наличии; она стояла на заднем плане социальной сцены. Теперь она выдвинулась к рампе; она стала главной персоной, нет больше героев — есть только хор».
З. Фрейд и его последователи, французские экзистенциалисты, неомарксисты, ведущие историки и социологи создали традицию изучения «массовой культуры», но не смогли ничего противопоставить ей. Своеобразным итогом интеллектуальной борьбы со «вторым всемирным потопом» стали работы Д. Белла «Конец идеологии» (Daniel Bell. The end of Ideology. Illinois, I960) и О. Тоффлера «Столкновение с будущим» (Olvin Toffler. Future Shock. New York, 1970).
Футурологи подчеркивают основную тенденцию в развитии нашей земной цивилизации — экспоненциальный закон, по которому сейчас растут почти все показатели мирового сообщества (потребляемые энергия и вещество, народонаселение, количество информации, товаров и услуг). Информационно-потребительский взрыв стал явью. Промышленные мощности позволяют удовлетворить самые изощренные вкусы. Произвести можно всё — гораздо важнее продать. Человек, пишет Тоффлер, живет в условиях чудовищного информационного террора. Гигантская диспропорция между возможностями человеческой психики и потоком новых сведений требует больших ухищрений в «упаковке» информации, чтобы именно эти данные «пролезли» через узкую щель человеческого восприятия в сознание индивида. Поэтому крупные фирмы тратят на рекламу товара больше, чем стоит сам товар. (Правда, эти расходы всё равно взыскиваются с покупателя!) Доходы фирм показывают, что до некоторого предела это выгодно.
Ускорение темпов жизни, продолжает Тоффлер, порождает ощущение непостоянства бытия. В прошлом идеалом была прочность. Чтобы ни создавал человек, пару ботинок или собор, он направлял всю свою творческую энергию на то, чтобы дело его рук служило максимально долго...
С ускорением темпа перемен на смену экономике прочности приходит экономика недолговечности. Во-первых, стоимость производства снижается несравненно быстрее, чем стоимость ремонтных работ. Во-вторых, благодаря техническому развитию изделие можно с течением времени всё более совершенствовать. В-третьих, глобализация изменений порождает неуверенность относительно будущих потребностей. Срок службы вещей сокращается, верх берет принцип «использовал — выбросил»...
Но и отношения людей друг с другом приобретают все более временный и функциональный характер. Тому способствуют дальнейшая урбанизация и возрастающая географическая мобильность. Люди, вещи, места проходят через нашу жизнь, не задерживаясь. В сущности, принцип «использовал — выбросил» распространяется и на человека...
Д. Белл добавляет к этой мрачной картине новые мазки. Возникновение массового производства и массового потребления, бурный рост населения, особенно городского, увеличение среднего срока жизни изменили саму структуру традиционного мира. «Нарождающееся национальное общество, — пишет он, — объединяется прежде всего народной культурой. С появлением кино, радио и телевидения, с одновременным печатанием еженедельных изданий в различных городах, позволяющим распространить эти издания по всей стране в один и тот же день, впервые в истории появилась единая система идей, образов и развлечений, представляемых вниманию народной аудитории... Понятие «культура», означавшее когда-то моральную и интеллектуальную утонченность и высокий уровень развития искусств, со временем расширилось и стало означать общий кодекс поведения той или иной группы людей или целого народа... Кино, телевидение, реклама — это современные «пособия по этикету». Реклама стимулирует запросы, а другие средства связи развивают новые общественные навыки... Хотя сначала эти перемены касаются лишь внешних сторон жизни — манер, вкусов, развлечений, — однако рано или поздно их влияние начинает сказываться и на таких основных факторах, как вопросы семейного авторитета и общественные ценности... Тяга к культуре становится базисом, определяющим другие стороны жизни».
Зададимся вопросами, от которых уходят и Белл, и Тоффлер: о какой культуре идет речь? Кто формирует «стратегию желания»? В чьих интересах приучить покупателя к определенному виду товара? Ответ известен: владельцы транснациональных финансово-промышленных корпораций, крупных торговых фирм, руководители масс-медиа и шоу-бизнеса, деловая и интеллектуальная элита — вот тот круг, где родилась концепция «нового мирового порядка», который и станет «концом истории». В этой всемирной деревне (global village) нет национальных, религиозных, культурных, семейных и каких-либо иных традиций. Социальная жизнь рационализирована, господствуют либеральные ценности и царит единый стандарт мышления при формальном многообразии.
В «открытом обществе» средство превращается в цель, этикетка заменяет и отменяет содержание. Выбор из фантастического обилия товаров становится настолько сложным и дорогостоящим, что превращается в свою противоположность. Средний человек, чтобы не потерять душевного равновесия в поисках своего стиля, действует по указаниям рекламодателей. Свобода оборачивается отрицанием свободы...
На ум приходят слова апостола Павла: «Не понимаю, что делаю; потому что не то делаю, что хочу, а что ненавижу, то делаю... Желание добра есть во мне, но чтобы сделать оное, того не нахожу. Ибо по внутреннему человеку нахожу удовольствие в законе Божием, но в членах моих вижу иной закон, противоборствующий закону ума моего и делающий меня пленником закона греховного, находящегося в членах моих. Бедный я человек! Кто избавит меня от сего тела смерти?» (Рим. 7:15-24)
Массовая культура имеет несколько характерных примет.
Решающей чертой является рыночное умонастроение, которое трактует искусство (науку, религию, политику etc.) как предмет потребления, товар, подчиненный экономическим соображениям, а не внутренней логике содержания. Различные сферы массовой культуры управляются законом: производить духовные потребности для удовлетворения материального производства.
Художника из сферы массового искусства оценивают по производительности, распространению, реакции аудитории и прежде всего по показателям прибыли и убытка. Здесь все определяется попаданием по целям, которые выбраны предпринимателями и руководителями в области массовой коммуникации. Поэтому им так необходимы данные о характере аудитории: как она живет, чувствует, думает и ведет себя, какие лозунги, программы, слова и созвучия будут для нее наиболее привлекательны. Эти вопросы никогда не возникали в традиционном обществе, где всякая мода была отражением действительных потребностей и где коммуникация означала общение на языке, доступном каждому. В современном разделенном мире этот характер человеческих отношений исчезает. Парадокс времени: люди, приближенные друг к другу современной технологией, оторваны ею же от себе подобных...
Циклическое подражание — еще одна черта массовой культуры. Эксперты, изучая новейшую продукцию, выясняют, что кажется «проходящим» лучше остального и копируют ее. Каждая волна начинается с очевидного успеха программы, книги, журнала, мелодии или фильма. Немедленно следуют десятки подражаний, вариантов, «римейков» улучшенных или ухудшенных. Но вот очередной цикл приедается и некоторые смелые продюсеры начинают экспериментировать с альтернативами, подчас представляющими собой гальванизацию еще более старых, полузабытых циклов. Когда одно из таких произведений получает громовой успех, запускается новая серия.
Искажение функциональной сущности — третий порок массовой культуры. В романах, пьесах, фильмах, эстрадной музыке, комиксах, плакатах, журналах информация теряет объективный характер, обретает коммерческую или определенную идейно-пропагандистскую окраску, а мода руководствуется не столько интересами целесообразности, пользы, удобства, сколько производства прибыли.
Подчинение развлекательного жанра задаче максимального извлечения прибыли и стремление угодить «всем вкусам» приводит к тому, что коммерческая продукция боится подлинного новаторства и неизбежно вертится вокруг ограниченного набора сюжетных построений. Масскультура паразитирует на чем угодно, вплоть до эстетского искусства и литературы, «переваривая» их на свой лад и запуская на конвейер.
Сердцем масскультуры является реклама, создающая мир искусственных ценностей. Она убеждает нас в мнимых благодеяниях фирм-производителей. Практикуемый способ разрешения всех конфликтов — создавать у людей «благоприятные» представления о вещах. Покупатели должны поверить, что нет трудностей, которые нельзя было бы разрешить путем, скажем, простого перехода от моющего средства одной марки к моющему средству другой марки, продающемуся к тому же большими коробками и со скидкой. Человеческие запросы ограничиваются поднятием материального стандарта жизни. Действует примитивный закон — стандарт всегда превышает индивидуальные возможности большинства, поэтому большинство свыкнется с постоянной «жизнью в кредит», чем усиливает зависимость от производителей. И все для того, чтобы гонка приобретательства не оставляла душевных сил задуматься о высших ценностях...
Реклама с ее калейдоскопически меняющимися приоритетами — это яркая конфетная обертка товара, разворачивая которую, мы обнаруживаем новую обертку, под ней — еще одну, и так без конца...
а 1991-1993 гг. и Россия соскользнула в пучину «нового Вавилона». Ее падение подготавливалось исподволь. Революции 1917 года — лишь один, хотя и важный, этап. Расцерковление русского государства к 1917 году почти завершилось.
Как пишет прот. Лев Лебедев, корни нашего кризиса уходят в XVII век, когда с царской власти был снят ореол причастности горнему миру. На Руси действительно произошло нечто вроде конца света: кончился мир русской жизни, в котором общечтимым, интегрирующим началом являлась (с 988 г.) Святая Русь как образ жизни, устремленной в земных условиях к «Иерусалиму новому», из чистой любви ко Христу. Раскол, представленный как выход царской власти из совета и согласия с патриаршей можно рассматривать и как конфликт духовного начала общества с мирским, конфликт, при котором мирское обнаруживает свое нежелание быть в послушании духовному. Это точно соответствует многим явлениям русской действительности того времени, начиная от увлечения антиправославными идеями в высших классах общества, вплоть до культа денежной наживы, т.е. потеря сакрального восприятия труда как богоделания, в классах низших.
Выявившийся в середине XVII столетия внутренний раскол завершился к концу столетия с воцарением Петра I, открыто и сознательно разорвавшего ткань русской жизни на две половины. Пропасть между властью и высшими классами с одной стороны, и народными массами — с другой с неизбежностью привела Россию к революциям 1917 года.
Но, быть может, раскол ведет начало от Смуты? Именно тогда пошатнулись нравственные устои русской жизни... А Смута, не в последнюю очередь была вызвана кощунственным юродством Ивана IV и его опричников...
Как знать... Скользя по виткам исторической спирали, мы опускаемся все глубже в прошлое и не можем закрепиться ни на одном повороте.
И все же надежда на возрождение остается. Иностранцы, долго жившие в Рос» сии, с удивлением отмечают, что и после всех сокрушительных перемен в межличностном общении по-прежнему сохраняется незнакомое Западу ощущение очень большой свободы, не политической, конечно, не охраняемой законом, государством, а совсем иной, происходящей из тайной уверенности в том, что каждый твой поступок твои ближние будут судить «по человечеству», исходя из общего ощущения тебя как человека, а не из соответствия или несоответствия поступка закону, приличию, категорическому императиву, любому формально установленному правилу.
В нашем народе продолжает жить прообраз соборности, то есть потребность в согласии, в органическом сверхличном единении, участии в общем деле и переживании, когда весь народ действует как одно целое и каждый человек ощущает единство с другими, не теряя, однако, свободы и самостоятельности. Только такое «знание о прошлом» ушло в глубины человеческой психики. И трудность переживаемого периода, в первую очередь, состоит в том, что в обществе пока заблокировано формирование духовной силы, способной пробудить этот прообраз, освободить его от тоталитарности и придать ему рефлексивно-поисковую направленность. Именно в последнем случае возможно возрождение духовных традиций прошлого — традиций, выветривавшихся столетиями.
На Добрынинской площади в Москве брандмауэр одного из домов с давних лет украшало панно в стиле соц-арт, утверждавшее: «Мы строим коммунизм!». Пришли новые времена и с лозунгом стали бороться. Сперва его завешивали рекламами инвестиционных кампаний, но те быстро лопались и надпись появлялась вновь. Потом какой-то банк выдвинул в своей рекламе контртезис: «А мы строим новую Россию!». Однако же «новая Россия» за три месяца выцвела, порвалась и бесславно сошла с дистанции. Наконец, к юбилею города префектура распорядилась прикрепить на злосчастное место эмблему города. Под ней чернеет надпись: «рекламное пространство сдается». Так кто следующий?
Итоги конкурса будут подведены в следующем номере
Вставить в блог
Поддержите нас!
