Дом на гороховом поле

— Сейчас мы с вами стоим в столовой дома Демидовых. Дом построен очень необычным образом: если вот так провести ось, и поделить столовую пополам, то эта ось разделит пополам и колокольню церкви Никиты мученика... Наверное, поэтому сам Бог хранит наше здание, ведь это единственный дом на Гороховом поле, который не пострадал во время пожара и разграблений 1812 года...

 

Музей Московского государственного института геодезии и картографии с улицы неприметен. И внутри ни вывески, ни таблички. Кому надо, тот знает.

В зале, где ныне разместились геодезические приборы, раньше была домовая церковь. Татьяна Владимировна Илюшина, хранитель музейных фондов, звеня ключами, уже подошла к заветной двери...

— А в Золотых комнатах вы у нас были?

— Нет.

— Тогда пойдемте сначала туда.

 

Сначала комнаты — потом церковь. «Чтобы сложилось целостное впечатление». Я не возражал: со своим уставом в чужой монастырь...

 

Ходить в музей от газеты куда интереснее, чем с группой. Нет запретительных табличек, и сам ты не враг народа. Не ожидая грозных окриков за спиной, можно потрогать натуральное и «зеленое» (с добавлением серебра) золото, липовую резьбу на дубовой основе (один из самых дорогих способов золочения — на полимент), малиновый штоф.

 

— Штоф так же ценен, как и позолота, потому что ткался он на станках восемнадцатого века. Когда-то эти станки были привезены из Франции. Во время реставрации за многочисленными слоями обоев были найдены кусочки такого штофа. В НИИ искусственного полотна восстановили рисунок, а затем заново соткали штоф на тех же станках. В день можно соткать до семи квадратных сантиметров такого полотна, а закладка нитей в станок ведется в течение полугода или года, если штоф многоцветный.

 

На минуту я даже забыл о домовой церкви. Рассказ увлекал.

 

— Мы тут держим оборону. Пускаем только документалистов. Во время съемок «Войны и мира» нам с дверей замки прерывали, а потом мы нескольких стульев не досчитались. Поэтому «Гардемаринов» на порог не пустили...

 

А вот и заветная дверь.

 

— Сейчас здесь музей геодезических и геометрических приборов. А когда сюда переехал Константиновский межевой институт, эта часть зала была отдана под домовую церковь. Своды до сих пор сохранились. Храм содержался на деньги воспитанников и преподавателей. По оконному проему за многочисленными слоями штукатурки можно посмотреть сохранившиеся фрески. Мы тут отковыряли немного...

 

— Как отковыряли?! — Штукатурка осыпалась. Кто-то стукнул, наверное, а, потом мы уж сами чуть-чуть... А на реставрацию денег нет.

 

— Сколько лет этой росписи?

— Вот я вам дам книгу, там и прочтете. Но только здесь. С собой дать не могу.

Беру «Памятную книжку Константиновского межевого института за 1899-1900 год». Пристраиваюсь за круглый стол, на котором лежат атласы и карты, рисованные вручную. Читаю:

 

Кто-то стукнул. Штукатурка отвалилась. Иначе бы не узнали, что под слоем желтой краски таится роспись 1874 года.

 

— А вот еще люди, интересующиеся нашей церковью.

«Люди, интересующиеся нашей церковью», суетятся возле дубового шкафа, разглядывают фотографии.

— И этот шкаф — все, что осталось от храма?

— Да, иконостас был тоже дубовым, но от него ничего не осталось одни фотографии... При желании можно отыскать иконы в запасниках музеев. Только это надо решать через Патриархию.

 

Мужчина средних лет с живой улыбкой на лице продолжает расспрашивать Татьяну Владимировну о планах церкви, о каких-то сводах и балках, о расположении алтаря...

 

— Там, где когда-то был алтарь, теперь патентное бюро, но оно сейчас закрыто.

«... На западной стене храма под резной дубовой сенью, затянутой малиновым плюшем, находится художественно сделанное Распятие с Предстоящими. Стены храма расписаны по рисунка.» архитектора Каминского в древнерусском и византийском стилях, по своим краскам весьма гармонирующим с иконостасом старинной русской резьбы. <...> Храм устраивался средствами воспитателей, преподавателей и частных лиц, без всякого пособия от казны...»

 

— А вы в каком смысле интересуетесь этой церковью? — лицо склонилось над моей книгой.

— В сугубо журналистском, а вы?

— А мы тут в своем университете восстанавливаем, и вот сверяемся по чертежам. Я преподаватель...

— В каком университете? Почему по этим чертежам? Расскажите-ка поподробней... — вопросы сыпятся один за другим, и я включаю диктофон. Но преподаватель сразу замолкает и перестает улыбаться. Стесняется.

— Я вам еще нужна? — хранитель музея застыла в дверях.

— Да. Можно планы посмотреть? — интересуется мой новый знакомый.

— Сейчас принесу, что у нас есть. Пойдемте.

Идем смотреть планы.

И тут потерялась стена... На чертежах есть, а в зале нет. Стена капитальная. Такую снести не могли. Куда делась? Мне-то все равно, а у преподавателя лоб испариной покрылся. Как же восстанавливать церковь, если не знаешь: была стена или нет?

— А над нами что находится? — преподавателю уже не до улыбок.

— Учебная аудитория. Раньше потолка не было, и все это пространство занимал храм. Если хотите, я могу взять ключи, и пойдем посмотрим. Может быть, там стена и сохранилась.

Татьяна Владимировна уходит за ключами.

— Давайте мы с вами просто побеседуем...

— Давайте. Диктофон не кусается. Расскажите, кто вы, как решили восстанавливать церковь. Все это очень интересно. Читателям понравится.

— Вы думаете? А это очень надо? Может, мы просто побеседуем?

— Давайте просто. Скажите, как вас зовут?

— Выключите эту штуку, я так не могу, — нетерпеливо машет руками и улыбается совсем по-детски.

 

Щелкаю диктофоном. Просто так просто. Начинаем беседовать. Иначе бы так и не узнал, что передо мной стоит старший преподаватель кафедры основ архитектуры в Университете землеустройства Сикстель Александр Константинович, что в нынешним здании Университета землеустройства домового храма никогда не было, но обязательно будет (разве это университет, если в нем нет домового храма?).

— Пойдемте, я взяла ключи. Поднимаемся этажом выше. Из музея — в учебную аудиторию. Из 1874 года — в 2000-й.

Атмосфера сказки и нереальности остается. Заходим в поточную аудиторию.

— Вот видите, стены нет.

— А па потолке что? Разве это не остаток стены? — не унимается архитектор. — Если это просто балка или свод, разве стали бы его вносить в план?

В общем, стена как бы и есть, но как бы и нет.

— Хорошо, хоть здесь аудитория, а не спортзал, говорю я, чтобы сменить тему.

 

Татьяна Владимировна останавливается как вкопанная, смотрит   на   меня   очень странно и медленно произносит:

— Вообще-то раньше здесь был спортзал, а потом уж сделали аудиторию...

— Как это все знакомо. У нас театр был...

 

Опять спускаемся в музей. Забрать вещи и раскланяться. Все, что надо, уже посмотрели. И хранителя фондов утомили. То за планами, то за ключом. К тому же — пятница, вечер. В общем, пора.

 

Благодарю Татьяну Владимировну за очень интересный рассказ. Сам удивляюсь, что делаю это без лицемерия. Говорю, что принесу верстку. Обещаю не громить и не ругать. В кои-то веки выпала возможность написать о чем-то хорошем.

 

Выходим через ту самую арку, в которую раньше въезжали экипажи. На этом девятнадцатый век

заканчивается.

 

Едва вышли, как мой архитектор так лихо припустил, что мне пришлось перейти на бег.

— Куда же вы. Александр Константинович? А побеседовать?

— Да побеседуем, побеседуем... Пойдемте быстрее, обещал дипломникам быть пятнадцать минут назад. Я их отпущу, и побеседуем. Увидите, что мы успели построить. Подождете немного?

 

Ради такого дела можно и подождать. Через пять минут мы уже в Университете землеустройства. Александр Константинович упорхнул к студентам, оставив меня созерцать сотворение домового храма.

 

Творят его уже три месяца. Через год планируют закончить. Работа кипит. Уже сделаны своды, как на чертеже. Делают пол и окна.

 

Выхожу в коридор, чтобы не мешать рабочим вывозить тачки, доверху заполненные кусками бетона и прочего строительного мусора.

 

Минут через десять спускается Александр Константинович.

 

Преобразился так, что не узнать. И куда делись смущение и робость?

— Это вы тут начальник?

— Да не, — машет рукой. — Явсего лишь главный архитектор.

— Понятно, — я щелкаю два раза своей мыльницей. Присутствие «всего лишь главного архитектора» делает какие бы то ни было возражения со стороны рабочих маловероятными. Поднимаемся на пятый этаж. Проходим сквозь ряды разложенных чертежей, над которыми склонились студенты.

— Дипломники, — бросает архитектор, и мы идем дальше. Наконец, приходим в аудиторию, где ребята и девушки усердно переносят карандашом на мольберты греческую колонну.

Александр Константинович показывает мне макет храма и варианты росписей стен и пола, сделанные руками студентов. Все это за три месяца. По инициативе ректора.

Делаю еще пару снимков. Обмениваемся координатами. У выхода он вдруг с улыбкой спрашивает:

— Ну что, напишешь, как я диктофона боялся?

— Да нет, наверное...

— А почему?

— А можно?

— Конечно!

— Надо еще как-нибудь встретиться...

— Обязательно!

 

Договорились, что свяжемся, что как только строительство закончится, я обязательно приеду и сделаю еще один материал.

Хорошо, если это действительно будет через год.