• Текст: Мария Строганова
***
Медсестра в провинции — это, конечно, история особая. Если в селе появляется медработник, то о нём быстренько передаётся молва из уст в уста, и вот уже день расписан по минутам: там массаж, здесь капельница, тут уколы. Старая профессия земского доктора в миниатюре. Во всемирный день медсестёр я попросила медсестру Галину, которая работает в реанимации маленького городка Кольчугино и живет в селе Кузьминское, рассказать про свою профессию.
Первый же мой вопрос о наболевшем: чем отличается больница в провинции от столичной? Галя всплёскивает руками и удивляется моей непонятливости:
— Многим! Многим: и снабжение, и аппаратура — всё другое. Лечение совершенно другое, потому что средства идут другие. А отсюда и медикаменты, и лечение более эффективные. Вот есть, например, препарат ноотропил, он стоит 700 рублей, а заменитель его — пирацетам стоит 50-60 рублей и действие совершенно другое, конечно ноотропил действует лучше. Приходится родственникам самим покупать. Мы сразу говорим: если хотите — пожалуйста. Все дорогостоящие лекарства покупают родственники сами. А в Москве в реанимации кардиологии купируют инфаркты — один укол стоит 100 тысяч, чтобы купировать инфаркт, надо не менее четырёх уколов, москвичам бесплатно, иногородним всё платно. Только спрашивают родственников: за? — за. Если нет — то нет. Чтобы купировать обширный инфаркт, живой чтобы человек остался. Есть разница?
— А как же вы у себя лечите?
— Обширный инфаркт? Практически никогда. Молодые как же умирают — тридцать, двадцать, сорок лет. Выживают очень редко. В Москве даже аппаратура другая, а это значит правильная постановка диагноза, правильные анализы. Поступил больной — там сразу всё делают в комплексе: где УЗИ, где сердце. А у нас, где чего? Где у нас чего? У нас даже реактивов нет: чтобы побольше анализов сделать, реактивы экономят — разводят, а это значит уже явно недостоверные анализы. А по анализам же и диагноз выставляется.
— А всё же и вы, наверно, спасаете людей.
— Спасаем, вот руки и голова вроде ещё ничего. Врачи у нас неплохие. Местные все в основном. Но сейчас многие уезжают, так как деньги платят — мизер. Некоторые врачи у нас на трёх работах работают — в разных городах. Специалисты на износ работают, всё у нас на износ. Уже один доктор у нас ушёл, потом ещё один собирается уходить. Вот и будем мы ночью дежурить: одна медсестра и санитарка, если только экстренка — врач будет. Сейчас уже так часто.
Земская больница, XIX в.
Страшно: разваливаются маленькие областные больницы, врачи уходят работать в крупные города, а случись что — вытаскивать тебя будет именно медсестра. Медсестра с невольным выстраданным опытом, тянущим на неплохого врача в большом городе.
— А сколько у вас народу лежит в реанимации?
— Самое большое — реанимация рассчитана на пять-шесть мест. Есть ещё палата, если больше будет. Но, как правило, пять-шесть человек. У нас хорошая реанимация — чисто всё, отделано, опрятно. Как-нибудь приедете в гости — посмотрите.
Да, лучше уж вы к нам.
— У нас общая реанимация, лежат разные больные: и автодорожные, и инсультники, и кровообращение у кого нарушено, и сахарный диабет — смешанная. Кто по погоде, у кого что обостряется, желудочные кровотечения, со всеми болячками. Москвичей тоже много, дачники в основном. Наркоманы, алкоголики тоже бывают, но таких мы не держим долго. Очень дорого лечение в реанимации, пришёл в себя после передоза, задышал — и всё, отправляем домой.
— А полиция приходит к таким пациентам?
— К наркоманам больше не приходит, а зачем? Все всё знают. С наркоманами это бесполезно — вернутся. Страшно. Одного недавно мать привезла — передоз, мальчишка 26 лет. Мать жалко, плачет, разговорились, что только не делала, говорит, куда только не отправляла сына лечиться. Но ведь везде доберутся, в клинику поставляют уже всё это, найдут и снова подсадят. Алкоголиков много лежит, циррозы уже, печёночная кома —поступают. Выживают? Да, но это ненадолго, снова пьют. Очень много с отравлениями, потому что качество какое пьют — технический спирт, одеколоны, денег-то не хватает, ацетон, боярышник…
Галя вдруг смеётся, вспоминая:
— Я как-то тоже пила боярышник. Приехали в гости в Кострому, а приехали уже поздненько, мне говорят, Галинка, давай, у меня боярышник есть, попробуй. Я говорю — как боярышник, это же сердечный препарат? А они — да мы пьём, всё нормально. По стопочке выпили… Я думала, я умру! Ему нормально, а у меня сердце начало так колотиться — всю ночь лупило. Я и корвалол и валидол, еле отошла. Вот я один-единственный раз попила боярышник. Как они пьют и не травятся — не знаю!
Какие еще бывают больные… Молодые бьются в автокатастрофах — это самое ужасное, когда молодые. Кто там виноват, не важно, но смотреть на их страдания ... Лежит парень, видно, что всё понимает, слёзы текут, а выживет ли, — не известно, тоже с ним плачу. Ухожу после смены сама не своя, даже страшно возвращаться.
У некоторых невротические состояния, человеку плохо, а у него всё нормально — и давление, и анализы. Вызывают себе такие состояния. Сейчас таких больных очень много. Психотропные, успокаивающие препараты даём. Такой человек только сам себе может помочь и психолог. Время такое, суицидов тоже очень много: устали от жизни, от кредитов, по пьяни. Вот к суицидникам вызывают полицию, приходят менты — ножевые, огнестрел где. Суицидники — статья отдельная. Стреляются, вешаются, выпрыгивают из окон, бросаются под машины. Как-то раз нам в палату доставили молодого парня — застрелился из-за девушки, кажется, она ему изменила или ещё что-то в таком роде. Парень выжил, его перевели в Москву, там несколько сложнейших операций на мозге. Первое, что он спросил, как начал приходить в себя — приходила ли она. И потом, пока лежал в палате интенсивной терапии, всё вспоминал и спрашивал. Никакие уговоры родных, что она-де тебя недостойна и прочее — не помогали.
Такая страшная романтика.
— А бывает, что раскаиваются, жалеют о том, что совершили?
— Редко, но бывает, говорят, что в каком-то помутнении были. Себя не помнил человек, как находит что-то, это состояние — оно минутное, и если нет рядом человека, близкого, чтобы помог — всё. А потом очухался, живой — что я наделал! Но такие попытки, пусть и неудачные, всё равно отражаются на человеке, на психике — никакой гарантии, что он не совершит это снова. Человек становится психически больной. Медицина — это вообще очень страшно.
Я сама не люблю историй, у которых нет конца, какого-то логичного завершения или объяснения. Когда мне рассказывают какую-либо историю, я всегда спрашиваю — чем же всё закончилось. Но в больнице таких историй, с известным концом — пересчитать на пальцах одной руки. И хорошо, если исход не летальный — приходят благодарить своими ногами, обновлённые, такие не похожие на самих себя — пациентов реанимации. Особенно часто случаются такие истории без конца в провинции — чуть подлечивают, спасают, выводят из кризиса и переводят в крупные центры, в большие города, там всё лучше, достовернее, эффективнее. Остаётся только надеяться, что всё будет в порядке, что сердечник выберется, разбитый в автокатастрофе — пойдет на поправку и проч., и проч., без конца. Истории сменяют друг друга, только успевай менять карточки больных.
— А как вы попали в медицину?
Вопрос, с которого, наверно, надо было начинать грамотное интервью.
— Мы трудно жили очень, меня уговаривали дальше учиться после девятого класса, но что мне два года терять, когда надо помогать: мама одна осталась, папа рано умер. Куда идти? Думаю, пойду в пед. Пошла справки собирать, а там знакомые наши девчонки были на практике в поликлинике, говорят — Галь, ты куда поступать? Я говорю — в пед. А они: Галь, какой пед, иди в мед! А я что — не в пед, так в мед. Оформилась, представляешь? Так я попала в медицину. И я рада, с больными работать — это моё. Не пожалела, теперь и дочка по моим стопам пошла.
— К вам наверно и домой все идут, всё Кузьминское спасаете.
— Да отстань. У меня муж хорошо, что такой молодец — терпит, что меня вечно нет дома. Реагирует спокойно, я ему говорю: тебе повезло, что у тебя медсестра жена, а другим? Он понимает.
Вставить в блог
Поддержите нас!
