Текст и фото: Евгений Глобенко
***
Никитский бульвар
— Руками не трогать!
Паренёк в кепке недоуменно пятится от шинели, моргает, а затем выдавливает:
— Нельзя трогать?
— Нельзя, — лаконично обрубает смотрительница — дама лет за пятьдесят, в роговых очках. Затем её внимание переключается на меня:
— Съемка платная, сто рублей.
— Кому платить?
Странно, вход бесплатный, а съемка почему-то платная, — огорчился я за Гоголя, но виду не подал.
— На кассе.
В музее Гоголя сегодня аншлаг. Много престарелых людей: дамы с подкрашенными в рыжий цвет волосами и длинными гирляндами серёжек, мужчина, гладко причесанный назад — на фоне женщин, толпящихся вокруг экскурсовода, он выглядит несколько одиноко, в профиль напоминает Гоголя. Несколько молодых лиц среди толпы действуют успокаивающе — все-таки классическая литература вне возрастных рамок.
— Скажите, а интерьер сохранён в точности? — одна дама не сдержала любознательности. Экскурсовод, поначалу сбивчиво, но затем все более уверено начинает рассказывать про историю интерьера.
— А давайте будем слушать! — раздается возмущенный голос. Поджарый мужчина с красным лицом, в белой, полосатой футболке призывает к порядку.
— Вообще-то мы уже… — доносится дамский смешок из первых рядов экскурсантов.
— Съемка сто рублей, — снова слышу я, входя в следующее помещение. Похоже, эта фраза, как и «руками не трогать», одна из важнейших в музее.
— В этой гостиной Гоголь читал «Мертвые души».
— Вы встаньте вот сюда, а вы сюда, — один из смотрителей передвигает неопытных посетителей, как шахматные фигуры.
Пока экскурсовод рассказывает о взаимоотношениях Николая I и Гоголя, я решаю переместиться в соседнюю комнату, где в полутьме на темно-синем бархате лежит посмертная маска писателя. Из динамиков звучит церковное пение. Портрет митрополита на стене, рядом с маской псалтирь, четки, перо. Келейный полумрак. Видимо так и должно быть — тут умер Гоголь.
Вероятно, Гоголь боялся умирать, одним из самых страшных грехов он считал неоправданную иронию. Сатирическое зло кажется ему материалистичным, воплотимым через образы, идеи. Интересно, многие ли современные литераторы, да и вообще культурные люди будут так беспокоиться по поводу праведной чистоты своих произведений? А жизни?
Музей Н. В. Гоголя погружен в полусон-полумрак, окна завешаны тяжелыми гардинами. Весеннее солнце едва пробивается сюда, хотя голые липовые ветви за окнами почти не отбрасывают тени. Выхожу на залитый солнцем двор, где в скульптурной задумчивости сидит мой Гоголь. Memento mori.
Арбат
— Бахилы, наденьте, бахилы, — беспокоится гардеробщица.
Молоденькая блондинка непонимающе переспрашивает:
— I'm sorry?
— Бахилы, — строгая сотрудница указывает рукой на пластиковый контейнер.
— Ah, thank you! — улыбается американка. Контейнеров оказывается три, в одном уже использованные бахилы. Хочу поспешить на помощь, но поздно: американка берет чистые синие мешочки, продолжая улыбаться, как ни в чем не бывало. Видимо привыкла к российскому этикету с советской огранкой.
— Съемка пятьдесят рублей.
— Мне один, — облегченно достаю из бумажника пятидесятирублевую купюру, мелькает мысль: видимо цену сбросили за отсутствие полутемных мистических тонов интерьера.
В музее А. С. Пушкина просторно. Большие светлые залы залиты солнечным светом. Ампир «скачет» с напольных часов, украшенных удивительным кораблём на циферблате, с канделябров из бронзы и хрусталя. Тут могла бы звучать музыка Моцарта, «Фигаро», например. Сюда после венчания в храме у Никитских ворот поэт привёз свою молодую жену. Три счастливых месяца Пушкины провели в этом доме с видом на Арбат.
Светлый образ Пушкина передает светлый же интерьер. Нет и тени страдания на вещах, предметах интерьера, в их цветовых тонах и формах.
Пушкин и Гоголь. Что связывало этих двух гениев между собой? Идеи, литературный огонь, которых и у Пушкина, и у юного малоросса было предостаточно? Встречи, взаимные письма друг другу? Общее пространство слова?
Решительно подхожу к первой же смотрительнице с целью узнать, что из представленных экспонатов принадлежало лично поэту.
— Две вещи: пушкинская конторка в центральном зале и столик «бобик» из наборного дерева.
Не так уж много для таких площадей. А ведь, действительно, комнаты почти пусты, остались только реконструированные тяжелые шторы, изготовленные по образцам 1930-х годов, жирандоли, вазы, картины или копии картин на стенах. Главное здесь, как сказано на странице музея в интернете, то, что помнит А. С. Пушкина: стены, проемы окон, печи, пространство комнат.
Главное — пространство, оно помнит.
H. В. Гоголь — А. С. Пушкину.
21 августа 1831 г. Петербург.
СПб. Августа 21.
В Петербурге скучно до нестерпимости. Холера всех поразгоняла во все стороны, и знакомым нужен целый месяц антракта, чтобы встретиться между собою. У Плетнева я был, отдал ему в исправности ваши посылку и письмо. Любопытнее всего было мое свидание с типографией. Только что я просунулся в двери, наборщики, завидя меня, давай каждый фыркать и прыскать себе в руку, отворотившись к стенке. Это меня несколько удивило; я к фактору, и он, после некоторых ловких уклонений, наконец сказал, что штучки, которые изволили прислать из Павловска для печатания, оченно до чрезвычайности забавны и наборщикам принесли большую забаву. Из этого я заключил, что я писатель совершенно во вкусе черни.
А. С. Пушкин — Н. В. Гоголю.
25 августа 1831 г. Из Царского Села в Петербург.
Любезный Николай Васильевич, очень благодарю вас за письмо и доставление Плетневу моей посылки, особенно за письмо. Проект вашей ученой критики удивительно хорош. Но вы слишком ленивы, чтобы привести его в действие. Статья Ф. Косичкина еще не явилась; не знаю, что это значит: не убоялся ли Надеждин гнева Фаддея Бенедиктовича? Поздравляю вас с первым вашим торжеством, с фырканьем наборщиков и изъяснениями фактора. С нетерпением ожидаю и другого — толков журналистов и отзыва остренького сидельца. У нас всё благополучно: бунтов, наводнения и холеры нет.
Вставить в блог
Поддержите нас!
