Дервиш и танки. Субъективная историческая правда Второй мировой или неоценимый музейный опыт экскурсии

— Дети, как вы думаете, где во время бомбардировки укрывались москвичи? — Симпатичная экскурсоводша обводит взглядом столпившихся вокруг детей семи-восьми лет.

— В метро, — отвечает мальчик и запускает палец в нос.

— Умничка! А сейчас вы послушаете как звучала серена, — экскурсовод крутит ручку незамысловатой коробочки с изрешеченной стенкой. Оттуда неожиданно громко раздается звук, который мы привыкли слышать в фильмах про войну: У-ууууууу-аааааа-уууу. Дети при этом с интересом смотрят вверх, словно бы сейчас действительно должны полететь мессершмитты.

— Во время войны Сталин спускался в метро. — За стеклом фотография, где вождь, хитровато улыбаясь, утешает с трибуны скрывающихся от бомбежки москвичей. Как-то сразу подумалось: если случится схожая ситуация, будет ли наш президент, стоя на платформе у палатки с бурито, также утешать народ?

Подхожу к другому стенду. Экскурсовод-старушка с гладкой причёской и тембром голоса почти как у Юрия Левитана, держа указку, рассказывает что-то важное, ведь указка — это внушительно, как не крути:

— ...на смену свергнутому царизму, пришёл..., — жаль, думал музейная старость мудрее. 

Чем там закончилось «свержение» так и не дослушал, поспешил к панораме. Впереди — битва, точнее картина битвы, поражающая своим реалистическим размахом. Тут все серьезно, основательно, пафосных слов не нужно: бегут, стреляют, снайпер лежит на остове здания, взрывы, бах-та-ра-рах, одним словом — вещь. Точь в точь, как в сцене Сталинградской битвы в корейском фильме «My way», где японец и кореец воевали практически на стороне всех, кроме американцев. Подходит мужчина лет сорока с небольшим. Один глаз белёсый, смотрит как будто сквозь меня. Дервиш — вдруг проскальзывает мысль. Вид благородный, с окладистой бородкой, говорит, будто обращаясь к нарисованным бойцам:

— Вся история — это война. Это же орудия смерти, не защиты. По-другому должно было быть. Вон, смотри, — оборачиваюсь к стенду, а параллельно прикидываю: историк (так его и буду дальше называть), знающий человек,— видишь «дорога смерти»? Можно было сделать несколько шестов, всего-то килограмм по двадцать каждый. Если бы машина начала проваливаться под лёд, то шесты удержали бы её на поверхности. И люди целы и груз. А было как?

— Как? — Невольно вытягиваюсь я. Если слушаешь про такое, то надо хотя бы осанку иметь подобающую.

— Товарищ полковник, есть решение сохранить груз методом встраивания в автокузовной состав деревянных шестов! — И тут же, как бы отвечая за товарища полковника, историк отзывается более низким и гневным голосом: — Не положено! Ты, что, под трибунал пойти хочешь! Да я тебя... — вредительство, — лаконично завершает свою речь, довольный произведённым эффектом, историк.

— Да, а еще с шашками на танки..., — из чувства солидарности добавляю со своей стороны. Ну, брат, ты не простой историк, думаю, — артист!

В большом светлом зале непонятная конструкция из пластика и металла, в центре которой лежит разбитый на части металлический орёл, а рядом табличка: «Синев дошел до Берлина». Над постаментом, видимо символизирующим победу Советского союза над нацистской Германией, возвышается красный флаг.

Подхожу ближе и тут меня осеняет: ба, да это свастика! Так сразу и не поймешь. Каждое «крыло» конструкции — прозрачный параллелепипед, внутри которого железные наградные кресты. За плечом слышу голос историка:

— Приворовывают, — указывает на сорванные пломбы, — каждый такой за сто долларов в Измайлово можно продать.

Антиквар — ворочается мысль в голове.

— Символический постамент.

— Марс — утроба мира, а Рим — аборту срам.

— ..?

— Палиндром сочинил на эту тему, — на лице тень сталинского прищура. 

Удивленно осознаю, что историк — поэт. А он, глядя на огромного размера баннер с марширующими русскими солдатами, которые несут опущенными к земле нацистские флаги, тут же добавляет:

— Знаешь, когда-то мы все были другими.