«Наша Анна» на «их лад»

Рецензию часто путают с анонсом. Анонс предназначен для того, чтобы дать читателю или зрителю некоторое понимание того, что же ему предлагают прочитать или посмотреть. Часто анонс фактически становится открытой или скрытой рекламой, мне же рекламировать нечего, и пишу я, в основном, для тех, кто этот фильм уже посмотрел. Хотя и для тех — кто еще не видел, но, как я надеюсь, у них тоже есть свое «уже». По крайней мере, я рассчитываю на то, что они уже прочитали «Анну Каренину». Хотя бы один раз. Или, если уж и этого не случилось, знают не только краткое содержание романа Толстого, но и что-то слышали о разговорах и спорах вокруг него.

Дело не в том, что я считаю роман «Анна Каренина» величайшим произведением всех времен и народов, перед которым нужно падать ниц и высказываться о нем исключительно в выражениях самого высокого восторга. Нет, я вовсе так не думаю. Более того, и личность самого классика, и все его большое литературное наследие вызывают у меня различные сомнения. Однако я не могу сделать вид, что его романов и, возвращаясь к теме, — романа «Анна Каренина» — никогда не было в истории российской и мировой культуры.

А Джо Райт и Том Стоппард не могли притвориться, что, мол, «Анну Каренину» никто в мире не читал и никто не экранизировал. Кинокритики и киноведы называют разное количество экранизаций романа Л.Н. Толстого. Кто — 12, кто — более 25, а кто-то — около 40. Иначе говоря, во-первых, сам сюжет романа и история Карениной — известны многим во всем мире. Во-вторых, некоторые из экранизаций романа имели значительный успех и их тоже помнят, — пусть и не «обыкновенные» зрители, но кинокритики и киношники — определенно, помнят. И театральных постановок «Анны Карениной» не счесть.То есть, и сама история Анны, и история ее постановок и представлений давно живут отдельной жизнью и от Льва Николаевича, и даже от самого романа.

История эта проста: Анна Каренина (в фильме — Кира Найтли), жена крупного чиновника (Джуд Лоу), с которым у нее есть сын 4-х лет, едет спасать семью своего брата-оболтуса Стивы Облонского (Мэтью Макфейден), ввязавшегося в интрижку с гувернанткой. Анне удается сохранить в его семье покой. Облонский и его жена Долли (Макдональд) примиряются. По ходу дела Анна встречает полковника-красавца Вронского (Тейлор-Джонсон) и увлекается им. Упомянутого Облонского любит юная светская красавица Кити (Викандер), но в итоге связывает свою судьбу с Константином Левиным (Глисон), прогрессивным помещиком и лучшим другом Облонского. А Каренина мучает Вронского ревностью в их убежище, балуется морфием и в итоге бросается под поезд.

Я намеренно пересказываю эту историю грубо схематично, а ведь Лев Николаевич на просьбу кратко пересказать содержание романа как-то ответил, что для краткого пересказа пришлось бы заново написать 2 тома. Слово в слово. Значит, ему зачем-то эти 2 тома были нужны, хотя честно признаюсь: мне персонально местами читать этот роман невыносимо скучно. Ну, говорю, что есть…

Уважаемые читатели, обратите внимание: даже в таком схематическом и дебиловатом пересказе мне пришлось употребить кучу клише: «крупный чиновник», «спасать семью», «брат-оболтус», «красавец-полковник», «прогрессивный помещик». Я не хотел, но это потребовалось. Зачем? Затем, чтобы представить эту историю. Ее нельзя изложить в форме: А, жена Б, едет делать В, но при этом делает Г, при этом происходит Д, Е и Ж. Чтобы представить себе и вам эту историю, я использовал клише. Для быстроты и в надежде на понимание.

Может быть, два многословных тома «Анны Карениной» понадобились Толстому именно для того, чтобы создать своего рода театр и сцену из слов. И представить на ней или поставить эту нехитрую вроде бы мелодраму?

Представление в старом смысле этого слова — представление в театре, представление в цирке, представление на площади — обозначает вынесение чего-то на сцену и показ его оттуда, со сцены. Означает постановку на сцене и представление зрителю. И понятно, что сделать это можно разными способами и вообще совсем по-разному.

Вещь, вынесенная на сцену, сразу меняет свой смысл. Простой пример: какая-нибудь источенная временем деревянная ложка, которой когда-то просто ели или щелкали по лбу не в меру шустрых детей, будучи выставленной в музее обретает смысл предмета памяти. Она как бы связывает посетителей музея с историей, открывает им другой мир.

Точно также танец, вынесенный из залы на сцену, обретает иной смысл. А ведь на сцену можно вынести не просто предметы и танцы, а попробовать вынести на сцену Петербургский и Московский свет 40-х годов позапрошлого века.Вывести российский свет того времени на свет. Представить его.

Том Стоппард — замечательный знаток российской художественной и вообще — светской — культуры. Ему удалось упаковать 2 тома романа в достаточно подробный и детальный сценарий, так, что событийная канва изложена максимально точно и в самой истории Анны Карениной изъянов нет. А ведь они были, такие изъяны и ляпы в других экранизациях и постановках, и Стоппарду неизбежно пришлось иметь их в виду. А Джо Райт решил поставить на сцене не просто историю Анны Карениной, историю людей и пар, а также и историю постановок этой истории. Включая, между прочим, и некоторые традиционные для экранизаций романа ляпы. Об этом я скажу ниже.

Так живет культура — она помнит, что было сделано раньше, а также — кто и как это сделал. Событийная канва фильма — для тех, кто никогда ничего не слышал ни о Толстом, ни о романе «Анна Каренина». Но для Райта он — повод вспомнить то, как жил этот роман, его постановки и экранизации до того, как Райт и Стоппард им занялись.

Мало того, что в кадре фильма оказывается сам процесс постановки — там действуют монтажники декораций и статисты, декорации собираются и разбираются на глазах зрителей, а значительная часть фильма как бы и происходит в театре. Со сцены же Анна Каренина попадает под вполне настоящий поезд. Мало этого — в фильм введена, к примеру, песня «Во поле береза стояла», спетая с отчетливым, но и не балаганным английским акцентом. Объем рецензии не позволит мне рассказать обо всем детально, но я прошу поверить мне на слово, что в фильме Райта огромное количество мелких цитат из известных экранизаций романа Толстого. Или референций, отнесений к ним.

А центральная метафора, тоже оперирующая вполне узнаваемым клише: Левин и Кити выходят в из как бы театра в дверь и оказываются в заснеженной деревушке. Как бы в как бы настоящем мире. Театр — это свет, светская жизнь, он есть сцена и многочисленные странные танцы и скачки, демонстративная или утаиваемая любовь, а есть, мол, мир большой и бескрайний. Настоящий.

Но ведь весь фокус в том, что и этот «настоящий» мир — тоже «мир как бы». Он — часть символического противопоставления. И он не настоящий, а «толстовский», а еще точнее — толстовский в той степени, в какой в культуре прижился образ этого мощного старика с бородой. Настоящий, по такому Толстому, это — с крестьянской правдой, без балов и без ботинок. Босиком. Но в имении.

Посмотрев фильм, я решил узнать: кто и что о нем думает? С изумлением обнаружил, что 99 из 100 рецензий — хвалебные. Это, разумеется, метафора, а не точная статистика.

Я уже говорил, что фильм мне понравился, и я сам пишу рецензию, в общем, хвалебную. Но не может же так быть, чтобы фильм понравился всем, за исключением пары критиканов?

И я стал целенаправленно искать злобное брюзжание. Вот что нашел: во-первых, некоторые рецензенты недовольны внешностью актеров. Забавно, что пару раз мне встретились замечания, что Кира Найтли, ммм, скажем, худовата для «нашей Анны». Из этой же оперы замечания о том, что Вронский в романе брюнет, а в фильме — мелированный блондин. Это, я считаю, мелочи, а говорят они о том, что согласившись с самой идеей того, что «Анна Каренина» поставлена как театральный роман, критики все еще цепляются за какие-то воспоминания о привычной натуре и батальных съемках.

Во-вторых, я обнаружил, что то, от чего Райт всячески хотел уйти, показав их как предмет разыгрывания и постановки — «русские штампы», — не давали покоя нескольким критикам. Они видели в них нарушение русской аутентики или традиционное непонимание иностранцами России. Признавая замечательное знание Стоппардом русских реалий, эти рецензенты возлагали на Райта вину за использование клише.

Но… ведь он же открыто играет с клише! Причем, клише у него не слишком заметны для тех, кто ничего не знает о кинематографической и театральной судьбе романа.Эти люди не видели фильмов и спектаклей, которые имеются в виду, и попросту не заметят клише.Или не поймут, как подобные критики, о чем вообще идет речь.

Особенно меня впечатлила рецензия Д. Быкова. Он считает, что фильм Райта — это карикатура на «новое русское», на современное состояние российской действительности и ее восприятие Западом. Для начала он тоже проехался по внешности и имиджам актеров: «Не стану придираться к Левину, более всего напоминающему сельского дьячка иудейского происхождения, к его брату-народнику, подозрительно похожему на завсегдатая опиумной курильни, к Вронскому, которого так и хочется перенести в экранизацию «Снегурочки» в качестве Леля, нахлобучив на его соломенные кудри венок из одуванчиков; к перманентно беременной Долли и пока еще не беременной, но уже подозрительно округлой Китти».

А о клише и штампах он написал так: «Роман Толстого сделался для Стоппарда и Райта воплощением русского штампа, то есть всего максимально противного и смешного в местной действительности <…> это их нынешнее отношение к Толстому как к чему-то заштампованному, безнадежно навязшему в зубах, тоскливому, уже неотличимому от кафе «Русский самовар», — оно же не толстовская вина, в конце концов. Это заслуга страны, так ничего с тех пор и не породившей, так и не сумевшей изменить этот заскорузлый образ. По идее нам, всей русской литературе, надо срочно менять эту самую матрицу, состоящую из березоньки в поле, бессмысленной бюрократии, святоватого и вороватого пьющего народа, а также Третьего отделения (вот бессмертный и самый актуальный бренд)».

Не могу согласиться, что Россия так ничего и не породила со времен Толстого. Должен заметить, что именно Россия породила, например, тот постановочный жанр, которым пользуется Райт. Нужно быть очень гражданином и очень поэтом, чтобы совсем не знать российский театр 70-х-90-х годов ХХ века, ничего не помнить о постановках Любимова, Эфроса, фильмах Иоселиани, Данелия, Тарковского и многих других российских режиссеров. А там уже все есть, что стало основным у Райта и Стоппарда.

Кстати, любопытно, что сказал бы Д. Быков о балете «Анна Каренина» с Музыкой Родиона Щедрина? Не есть ли костюмы персонажей балета, декорации и музыкальные темы этого балета (включая, кстати, «Во поле береза…») — штампы, связанные с отвращением к российской действительности Щедрина и его жены Майи Плисецкой?

Вообще же, в заключение я хочу сказать, что все люди — разные. Например, разные в своем отношении к игре. К игре как таковой и к театру, который и есть основное выражение игры в культуре. Есть люди, которые ненавидят игру и театр. Они принимают кино только потому, что оно кажется им более натуральным и похожим на «действительность» — на ту действительность, которую они себе воображают. Я персонально в число театроненавистников не вхожу, хотя отношусь к театру достаточно сдержанно.

Потому завершу рецензию так: если вы любите игру, если вам интересна не только история, которую вам показывают, но и то, как это делают, если вы хотите увидеть яркое и очень динамичное зрелище — идите и смотрите «Анну Каренину» Райта и Стоппарда. Если же вы любите сериалы или сугубо документальные фильмы — вам вряд ли эта работа понравится. А тем, кто уже видел фильм, я пытался рассказать о том, в какой ситуации современной культуры были создатели фильма и что, собственно, они старались сделать.