Очистительная гроза двенадцатого года

Казалось бы, столь жесткая характеристика применима разве что к столетиям княжеских междоусобиц, феодальной раздробленности и татаро-монгольского ига. И в этом есть своя правда, хотя и во многом небезосновательно раскритикованная исследователями-евразийцами. Подлинно же «темным веком», на мой взгляд, можно назвать иную эпоху, то время, которым у нас обычно принято восхищаться. Речь идет о веке XVIII-м, первые отголоски которого были слышны еще в период правления Алексея Михайловича, ведь именно «Тишайший» царь начал борьбу с аутентичной древнерусской культурой в лице старообрядчества. Борьбу, активно продолженную его детьми.

Первые европейские преобразования у нас обычно принято связывать со временем Петра I, однако и его старший брат Федор Алексеевич, царствовавший с 1676 по 1682 годы, и знаменитая царевна Софья, регентствовавшая при малолетних Иоанне и Петре Алексеевичах, были людьми западной культуры, прекрасно владевшими польским и латынью, и отнюдь не имевшие никаких «почвеннических» пристрастий. Достаточно вспомнить, что в это время в Россию в обилии проникли иезуиты, чье влияние на русскую духовную культуру и священноначалие Русской церкви было пресечено лишь при Петре I. С одной лишь оговоркой — сам будущий Император Всероссийский был приверженцем культуры еще более далекой от православия — протестантской.

XVIII столетие стало для России не просто «темным веком», но подлинным отказом от всего русского. Именно в это время произошло окончательное порабощение русского крестьянина, который стал «крещеной собственностью» в буквальном смысле этих слов, а русское дворянство, увлекшееся масонством и прочим иллюминатством, вместе с бородами и традиционной одеждой начало терять последнюю основу своей русскости — язык. Ведь не секрет, что в наиболее «продвинутых» дворянских семьях юные барчуки, включая Александра Пушкина, изучали родную речь в качестве первого, а зачастую и второго «иностранного».

И в этих условиях, когда Россия уже стояла на пороге конституционных преобразований по западному образцу, подготовленных влиятельным масоном Михаилом Сперанским, случилось нечто, изменившее ход российской истории. Этим событием стало вторжение в российские пределы армии «двунадесяти языков» Наполеона Бонапарта, человека весьма «прогрессивного» и даже антицерковно настроенного. В общем, вполне законнорожденного сына Великой Французской революции, которая, в свою очередь, тоже имела «родителей» — французских «просветителей» во главе с Вольтером. Последний в числе прочего известен своим афористичным призывом «Раздавите гадину!», подразумевавшим Церковь.

Казалось бы, российские «прогрессивные» франкофоны должны были хлебом-солью встретить Бонапарта, торжественно вручив ему ключи и от Москвы, и от Санкт-Петербурга, а «прогрессивный» Александр I, быть может, даже принять из наполеоновских рук вассальную корону. Но промыслительным образом история повернулась иначе: в русском дворянстве проснулся подспудно почивавший в нем более столетия русский дух. Коллективный Пьер Безухов встретился с коллективным Платоном Каратаевым.

Платон Каратаев и Пьер Безухов. Кадр из фильма Сергея Бондарчука

Можно сказать, что именно в то самое время в Российской империи свершилась самая настоящая консервативная революция. После нашей победы в Отечественной войне 1812 года начался медленный, но верный возврат к исконным русским традициям. Причем не только практически во всех областях культуры, но и в религиозной жизни, и даже в политике. В храмы постепенно возвращались иконы древнего письма, их все чаще и чаще увенчивали древние восьмиконечные кресты, которые в XVIII веке были тотально запрещены как «раскольничьи». В архитектуре зародился русско-византийский стиль. Придворных же либеральных реформаторов, наподобие масона Сперанского, сменили твердые государственники, такие, как отец русского консерватизма адмирал Александр Шишков, «всесильный временщик» генерал Алексей Аракчеев и автор знаменитой идеологической триады «Православие, Самодержавие, Народность» граф Сергей Уваров. Более того, в 1822 годувышел императорский указ о запрете тайных организаций и масонских лож, сам же Александр I в конце жизни стал глубоко верующим православным человеком.

Однако, как мы помним еще из школьных уроков физики, на каждое действие всегда есть равное противодействие. Так произошло и в истории России первой половины XIX века. Усиление государственнических тенденций в политике и народно-консервативных в религии и культуре породило русское западничество. Многие из героических русских офицеров, побывав во взятом ими Париже, принесли домой не только вполне заслуженные материальные трофеи, но и западные ценности. И ни благодушный Александр I, ни куда более жесткий Николай «Палкин» так и не смогли поставить на место людей, одурманенных европейскими ароматами, казавшимися им чистым воздухом свободы (в отличие от Иосифа Сталина, также столкнувшегося с подобными настроениями после победного 1945-го, но сумевшего быстро решить эту проблему). И уже очень скоро дворянским детям вновь стали выписывать учителей-французов, в высоких собраниях вновь зазвучала чужеземная речь (вспомним «Горе от ума»), а иные из завтрашних «интеллигентов» и вовсе стали позволять себе хулить Россию:

Как сладостно отчизну ненавидеть

И жадно ждать ее уничиженья!

И в разрушении отчизны видеть

Всемирного денницу возрожденья!

Да-да, все это именно оттуда! Как и во многом русофобские «Философические письма» мятущегося, но гениального Петра Чаадаева, который своим едким, но тонким умом окончательно разбудил не только западников, но и славянофилов. Ну и, разумеется, оттуда же и трагический декабристский мятеж, который на протяжении многих лет у нас было принято романтизировать, хотя на деле это была кровавая драма, в которой с обеих сторон погибло более тысячи человек. И ответственность за это лежит всецело на мятежниках, которые, быть может, «из самых добрых побуждений», но попытались столкнуть Россию с пути начавшегося в 1812 году национального возрождения, вершиной которого стал период правления Александра III. Впрочем, это уже совсем другая история.