Шестое августа. Сырое и ветреное утро, холодное и для московского лета. Серая, суетливая атмосфера буднего дня. Никакого волнения, оживления даже в районе Шаболовки.
Только когда подходишь к стенам Донского, замечаешь поток людей, спешащих в одном направлении. Куда - понятно без вопросов: это знают даже местные нищие. Народ с венками и букетами стоит у ворот, вдоль дороги к монастырскому собору, в дверях. Люди идут и идут в храм, пока тот не наполняется до отказа и движение приходится остановить. Пока продолжается панихида, некоторые соображают, что собор можно обойти по кругу, и пять-шесть раз проходят через центр. Там стоит президент, его свита, многочисленное духовенство, знаменитые актёры и музыканты - но на них не смотрят. Тысячи людей, стоящих за колоннами, в притворе, в крытых галереях, пришли к гробу, где лежит их писатель.
В толпе, которая наполняет монастырь, можно найти любое лицо. Здесь ветераны войны и твои ровесники; вылощенные интеллектуалы, простые работяги, неформальная молодёжь и обычные старушки, что любят сидеть на скамейке возле своей многоэтажки. Здесь знаменитые учёные и те, кто никогда не прочтёт их трудов; здесь модные журналисты, известные общественные деятели, завсегдатаи публичных похорон и просто кликуши, любящие светиться перед камерами. Многие из них обычно обходят друг друга за километр, но сейчас стоят почти рядом, не разговаривая. Время от времени храм начинает петь «Со святыми упокой» или «Вечную память», а потом - опять тихо, и слышно лишь заупокойный канон.
Гроб выносят на улицу. Выходят долго: никто не знает, сколько сейчас народа в Донском, но точно - несколько тысяч. Когда траурная процессия 
подходит к могиле, милиция перекрывает дорогу, и на кладбище попадают совсем немногие. Остальные остаются ждать, пока пройдёт отпевание, отгремят оружейные залпы, президент скажет речь, и можно будет, наконец, положить на могилу свои несколько цветков.
Осматриваешься сквозь толпу. В двух шагах - атеисты и православные, обновленцы и фундаменталисты, элегантные либералы и посконные монархисты. Совсем близко стоит и сжимает три красных розы старик диссидент, бывший когда-то флагманом российского либерализма, а теперь отодвинутый на обочину и вместе со всеми мёрзнущий в толпе. Назвав покойного «титаном», он тут же ругает его за «византинизм» и «недемократичность», а рядом простоватая женщина в платке начинает защищать нынешнюю власть. Через минуту им напоминают, что над гробом спорить негоже, и политические страсти стихают.
Пробирает холод. Вновь оглянувшись, замечаешь всё больше и больше знакомых лиц - от профессоров и аспирантов до дворников и уборщиц. Многие ушли, но сотни так и продолжают ждать. Никакой эпохальности, никакой «национальной значимости»: день как день. Ни манифестаций, ни пламенных призывов над гробом, ни чувства всенародного траура.
Вот оцепление снимают, и толпа идёт к свежей могиле за алтарём храма Иоанна Лествичника. Похороны закончены, милиция расходится. Всё тихо и буднично.
Но только Солженицына больше нет.
Вставить в блог
Поддержите нас!
