На выходе из семинарии меня поджидали двое. Один из них – дело совсем привычное – семинарист Алексей Орленко. Рядом с ним на громоздкой чугунной скамье, явно выброшенной за древностью лет из какого-то парка, сидела старая моя приятельница, профессор филологического факультета нашего классического Университета. Поскольку с того времени, как я стал работать в семинарии, дома меня было почти невозможно застать, Светлана Павловна часто стояла у дверей наших семинарских классов, дожидаясь конца моей лекции, чтобы перехватить меня первой – до того, как это могли сделать студенты других курсов, у которых всегда было множество вопросов. Светлана Павловна быстро перезнакомилась со всеми нашими преподавателями и студентами и очень скоро сделалась в семинарии своим человеком. Много лет спустя я узнал, что остроумный Орленко, намекая на внушительную солидность преподавательницы университета и одновременно на мое имя, дал ей прозвище Воробьевы горы.
Надо сказать, что и сам Орленко отличался в те годы несусветной полнотой. Однако после первых трех дней знакомства эта полнота становилась совершенно незаметной. Он был настолько изящен, настолько прост и естественен во всех движениях, что казалось, будто милее и красивее его и быть не может.
Его церковность была очень убедительной. Когда он, семинарист, толстый, длинноволосый, в сильно поношенном подряснике с чужого плеча, входил в переполненный троллейбус навстречу обязательно приподнимался какой-нибудь видавший виды человек с неизгладимой печатью знания того, что есть сума и тюрьма, и коротко бросал: «Садись, отец!».
Сидевшие на скамье друзья беседовали настолько увлеченно, что ничего не замечали вокруг. Подойдя поближе, я услышал звонкий голос Орленко, который явно подражал кому-то из наших преподавателей.
- Догмат о Святой Троице, Светлана Павловна, дан нам как Откровение. Он не выводится рационально и не дан нам в непосредственном опыте. Более того, как и всякий догмат, то есть суждение о Божественном Бытии, он антиномичен, внутренне противоречив и происходит это из-за того, что на тварном человеческом языке мы пытаемся выразить тайны нетварного Божественного Бытия. Ну, как авторы популярных книг для школьников на обычном языке говорят, например, о ядерной физике. Ипостаси Троицы одновременно нераздельны и неслиянны. Бог един в трех Лицах. Но самое главное слово в этом догмате – единосущие. Неслучайно это слово было предметом богословских споров на протяжении всего IV столетия. Ипостаси Отца, Сына и Святого Духа единосущны, и при этом каждая ипостась в полноте представляет все Божество.
- Нет, для меня все это непостижимо!
- Это не только для вас, Светлана Павловна, непостижимо. Это для всех тайна. Бог Отец не рожден, он существует превечно. Сын рождается от Отца, но не в какой-то момент времени, а тоже превечно. То есть рождение Сына это условный термин, не объясняющий, но указывающий на особое непостижимое человеческому уму отношение Отца и Сына. А превечное исхождение Святого Духа от Отца – это тоже специальный термин который указыает на особые отношения Отца и Духа и Духа и Сына. Понимаете, это условные термины, которые что-то показывают, но не объясняют. А объяснить и невозможно, как невозможно объяснить дифференциальное и интегральное исчисление трехлетнему ребенку. Нужно просто верить в Откровение: Бог есть Троица.
- Ну, это я понимаю, нужно верить. Я собственно и верю… Или не верю… Как можно верить в то, чего не понимаешь? Ты мне вот что скажи: если ипостаси единосущны, равно… Как это ты сказал? - равночестны, и каждая из них является не частью Божества, а Богом во всей полноте Божественности, то чем же они все-таки отличаются?
Орленко призадумался. Чувствовалось, что ему хочется сбегать за конспектом по догматическому богословию. Лучше чужим, потому что свой у него был написан очень даже приблизительно. Но бежать было как-то несолидно. Поэтому, покопавшись в памяти, он продолжил, хотя уже не так уверенно:
- Догматическое богословие Православной Церкви видит в Отце Сверхличную Ипостась, в Которой заключен Источник Божественного Бытия и Которая являет Свой Промысл в личном действии Сына и безличном действии Святаго Духа.
- Премудрость, - вздохнула профессорша. - Уж скорее бы отец Михаил появился.
- Бог Отец как Сверхличная Ипостась не доступен ни чувственному, ни духовному восприятию тварного человека. «Бога не видел никто никогда; Единородный Сын, сущий в недре Отчем, Он явил» (Ин. 1:18). А открывается Бог через действие других ипостасей Сына и Духа в творении мира и его истории.
- В творении и истории, - как-то совсем уж безнадежно вздохнула дама.
В руках у семинариста появилась карманная Библия.
- Да, в творении и истории. Священное Писание открывает нам, что Бог творит мир через ипостась Сына. Вот читаем у Соломона: «Боже отцов и Господи милостивый, сотворивший все Словом Твоим и премудростию Твоею устроивший человека...» (Прем. 9:1-2). Бог Слово – это то же самое, что Бог Сын. Читаем дальше: «Словом Господним сотворены небеса, и духом уст Его все воинство их» (Пс. 32:6). И еще: «Все чрез Него начало быть, что начало быть, и без него ни что не начало быть, что начало быть» (Ин. 1:3). Таким образом, Ипостасью, творящей мир, является Ипостась Сына. И наш Символ Веры говорит об этом очень определенно. В той части, где говорится о Сыне точно сказано: «Им же вся быша». А слово «вся» означает здесь весь сотворенный Богом мир. Но Ипостаси нераздельно связаны и в Собственном Своем Бытии и в Своих действиях. Поэтому тот же Символ Веры говорит, что Творцом неба и земли, «видимым же всем и невидимым» является Бог Отец, а Ипостась Святого Духа является животворящей, то есть сообщающей бытие. Таким образом, хотя в творении мира Бог действует во всех трех Ипостасях, первопричину сотворенного мира, следует видеть в ипостаси Отца. Понимая Ипостась Отца как Начало Божественного Бытия, можно говорить о том, что Промысел Божий о мире укоренен именно в этой Ипостаси. Об этом, например, пишет апостол Павел: «О, бездна богатства и премудрости и ведения Божия! Как непостижимы судьбы Его и неисследимы пути Его!... Ибо все из Него, Им и к Нему. Ему слава во веки, аминь». (Рим. 11:33, 36) Об этом же говорит Соломон: «Ибо в руке Его и мы и слова наши, и всякое разумение и искусство делания» (Прем. 7:16).
Первыми заметили мое появление Воробьевы горы.
- Вот сейчас отец Михаил ответит на тот вопрос, на который ты, Алешенька, ответить не смог. Скажите, батюшка, для чего Бог сотворил мир?
- Наверное, для того, чтобы мы могли с вами встретиться, Светлана Павловна!
- Вы все шутите! А я вас серьезно спрашиваю: зачем Бог сотворил этот ужасный мир?
- Ну, во-первых, мир наш не так уж ужасен. Посмотрите на эти цветущие акации, на этого, прекрасного, как розовый куст, Алешку Орленко. Мы вчера вечером нарочно на Соколову гору поднимались, чтобы соловьев послушать – орут, как оглашенные…
- Ужасен, ужасен! Местами, конечно, прекрасен, а вообще ужасен! Так для чего?
- Промысел Божий, Светлана Павловна, непостижим. Не можем мы определить причину сотворения мира. К Богу вообще не применимы категории причины и следствия, как, впрочем, не применимы и все остальные категории человеческого мышления. Хотя кое-что, опираясь на духовную интуицию, мы все-таки можем сказать…
- Скажите, скажите!
- Бог всемогущ. Если не всемогущ, то это не Бог. А всемогущество предполагает возможность творения, причем творения из ничего. Однако между возможностью и действительностью, как говорят в Одессе, две большие разницы. Я думаю, возможность становится действительностью по причине любви. Ведь «Бог есть любовь» (1 Ин. 4:8).
- Любви к кому?
- К нам, грешным. К каждому человеку, к каждой твари… Вот вы сейчас начнете говорить о своих несчастьях или о несчастьях ваших близких, но, согласитесь, любое бытие лучше небытия!
- Я жизнь люблю, я умереть боюсь, - завопил ужасным голосом начитанный Орленко, любивший кстати и некстати ввернуть какую-нибудь цитату.
Я жизнь люблю, я умереть боюсь.
Взглянули б Вы, как я под током бьюсь
И гнусь, как язь в руках у рыболова,
Когда я перевоплощаюсь в слово….
Терзай меня – не изменюсь в лице.
Жизнь хороша, особенно в конце,
Хоть под дождем, хоть без гроша в кармане,
Хоть в судный день с иголкою в гортани…
- Арсений Тарковский, - автоматически констатировала профессорша, - хоть без гроша в кармане? Любое бытие лучше небытия? Интересно…
- Да-да, - снова вступил Алексей, - любое бытие лучше небытия. Я вчера читал в газетке «Русская мысль» интересную заметку. Об эвтаназии. Девушка после автокатастрофы находилась в тяжелейшем состоянии. Она была обречена на неподвижность до конца своих дней. Она не могла говорить. Не могла есть. Вообще ничего не могла делать, только могла надавливать рукой на кнопку, соглашаясь с тем, о чем ее спрашивали. Родственники ждали год или - я уже сейчас не помню, - два. Наконец, отчаявшись во всем и не желая продолжать бессмысленное существование девушки, решились на эвтаназию. Врачи не обещали никакого улучшения. Там есть специальная процедура. И перед тем, как отключить аппарат искусственного дыхания, ее спросили: понимаете ли вы отчетливо, о чем с вами говорят? Лампочка зажглась, что означало – да. Тогда ей задали еще один вопрос: согласны ли вы жить в состоянии, в котором сейчас находитесь, до вашей естественной смерти, которая произойдет, может быть, через несколько десятилетий, зная, что никакого улучшения не будет. И тогда в абсолютной тишине лампочка зажглась три раза подряд! Это ответ человека, который находился на границе между жизнью и смертью. Так что, я полностью согласен: любое бытие лучше небытия.
- Спасибо, Алексей, ты внимательный читатель. Но я все-таки закончу свою мысль. Мне кажется, Бог сотворил мир, чтобы его любить. Для того, чтобы созданные Им твари радовались жизни и этой любви.
- Ну, не знаю, может быть, и так, - профессорша задумалась. - Но я сегодня читала со своими студентами один рассказ Генриха Белля. Сюжет очень простой. Четырнадцатилетнего подростка ведут в психиатрическую лечебницу навестить больного дядю. У мальчика множество впечатлений. Он видит шизофреников, буйно помешанных. Но более всего его поражает тихий сумасшедший, который с тоской смотрит в открытое окно и через равные промежутки времени повторяет одну и ту же фразу: «О, если бы на этом свете царила справедливость!». Я бы согласилась с вами, отец Михаил, если бы на свете царила справедливость. Но царит совсем другое: несправедливость, ложь, насилие… Не могу я принять такого Божьего мира!
- Смотри, Алексей, Светлана Павловна у нас как Иван Карамазов, мира Божьего не принимает!
- Скорее уж, она похожа на Варвару Петровну Ставрогину, которая, помнится, все стеснялась своей красоты (а может и полноты, не помню)!
Последние слова юноша произнес мне на ухо.
- Понимаете, матушка….
- Леша, ну какая я тебе матушка, я профессор!
- Понимаете, ваше Превосходительство, - не смутился семинарист, - Бог создал не совсем тот мир, в котором мы живем.
- А какой же?
- Другой. Совершенный и гармоничный мир, в котором не было не только несправедливости, но и болезни, печали, никакого воздыхания. И, самое главное, в этом мире не было смерти. Вот, смотрите!
Алексей полистал свою Библию и торжественно прочитал:
- «Бог не сотворил смерти и не радуется погибели живущих, ибо Он создал все для бытия, и все в мире спасительно, и нет пагубного яда, нет и царства ада на земле» (Прем. 1:13-14). «Бог создал человека для нетления и соделал его образом вечного бытия Своего; но завистью диавола вошла в мир смерть, и испытывают ее принадлежащие к уделу его» (Прем. 2: 23-24).
- Ну, как всегда, привыкли все валить на дьявола! А дьявола кто сотворил? Не Господь ли?
- Господь, ваше Превосходительство, сотворил ангела, который по доброй воле стал сатаной. Но в мировом зле дьявол не так уж виноват!
- Ну вот, теперь сатану оправдывает, экий Байрон! - профессорша перекрестилась. - Как-то странно, отец Михаил, вы их воспитываете. Господь не виноват, дьявол не виноват… А кто же виноват?
- Человек, Светлана Павловна, человек! А дьявол, что? Он – бывший ангел. Он не только без попущения Божьего, он и без свободного согласия человека ничего сделать не может. Человек виноват в мировом зле! Сначала первый Адам, а за ним уже мы, все его потомки. Я вам книжку дам. Называется: «Василий Великий. Слово о том, что Бог не виновник зла». Диавол, конечно, так сказать древний змий, присутствовал в Эдеме. Но только как условие реальной свободы первого человека, чтобы было из чего выбирать. Но ведь, диавол не впихивал Адаму насильно плод с древа познания добра и зла. Святые отцы писали, что, когда искушение достигает немыслимой силы, достаточно только сказать бесу «Не соизволяю», и он от тебя отступит. Знаете, что написано на могиле Григория Сковороды? «Мир ловил меня, но не поймал».
- А на моей могиле напишут: «Мир ловил меня, и ему это удавалось неоднократно».
- Адам, точнее Ева, - тут Орленко опасливо покосился на профессоршу, – совершенно добровольно и можно сказать с большой жадностью его съела. Конечно, змий обманывал, нашептывал… Но вы ведь помните Пушкина? «Ах обмануть меня нетрудно, Я сам обманываться рад». Хотя, я тоже не понимаю, почему Адам так легко впал в искушение? Он был безгрешен, видел Бога воочию, чувствовал Его любовь, жил в раю, ни в чем не нуждался, мог стать бессмертным… И все же согрешил! Почему?
- Ну, это-то я знаю, - неожиданно заявила собеседница, - это-то я читала у Кьеркегора. Страх небытия! Адам по своей безгрешности и приближенности к Богу знал, что мир сотворен из ничего. Собственным существованием обладает только Бог. А мир и человек существуют относительно, как творение. Вот Адам и испугался этой относительности, побоялся раствориться в ничто. А диавол пообещал: будете, как боги. Это-то я понимаю, почему Адам согрешил. Я не могу понять, как из этого невинного проступка вытекает мировое зло?
- У нас здесь один заочник экзамен сдавал. По Ветхому Завету. Так он на вопрос: За что Бог изгнал Адама и Еву из рая? – ответил: За то, что яблочек до Преображения поели! Для Адама – это был не проступок, а жизненная позиция. Не хочу жить по воле Божьей, а хочу по своей. Пусть хуже будет, но по-моему! То есть, нарушая заповедь, Адам отдалился от Бога. А Бог – это Источник Жизни, Сама Жизнь. Поэтому, отдаляясь от этого источника, Адам становится смертным. А вместе с ним и все его потомство, потому что повреждение природы Адама было настолько глубоким, что затронуло механизм наследственности. «Как одним человеком грех вошел в мир, и грехом смерть, так и смерть вошла во всех человеков, потому что в нем все согрешили....смерть царствовала от Адама до Моисея и над не согрешившими» (Рим. 5:12-14).
Человек мог и должен был стать бессмертным, но не получилось. И мы до сих пор не можем внутренне согласиться с неизбежностью смерти, считая ее чем-то неправильным и не должным. Вот вы можете, например, представить свою смерть?
- Иногда представляю. Лежу в таком красивом гробу на кафедре. В своем новом зеленом платье. Кругом цветы. Отец Михаил стоит и панихиду служить не может, потому что плачет. Все плачут, все говорят: ах, какой замечательный человек была Светлана Павловна, как мы ее не ценили. И я тоже лежу и плачу…
- Ну да, лежу и плачу! То есть до конца с полным личным небытием ни один человек согласиться не может. Даже атеист все равно верит в какое-то посмертное существование: в детях, например, в памяти о себе, в своем творчестве. Я думаю, вся мировая художественная культура – это попытка преодолеть смерть. Помните, что говорили строители Вавилонской башни? «Построим себе город и башню, высотою до небес, и сделаем себе имя» (Быт. 11,4).Строим, чтобы «сделать себе имя»! То, что останется после нас. Так вот, смерть – первое и самое страшное последствие грехопадения Адама. Вот вам и разгадка мирового зла. Главное зло в смерти! Кто ее сотворил? Бог? Нет, человек! После грехопадения Адама изменилось и состояние природы. Прекрасный, гармоничный мир, созданный ради человека, изменил свое состояние. Отсюда и катаклизмы, и землетрясения, и цунами и прочие, как говорил Козьма Прутков, реформы.
- Леша, ты на экзаменах тоже так вдохновенно отвечаешь? Да, отец Михаил, университетским студентам до ваших далеко. А о том, что всякое творчество, - это попытка преодолеть смерть, я только что прочитала у Тимура Кибирова. Вы любите Тимура Кибирова? Вот, совсем свежие стихи:
В общем-то нам ничего и не надо.
В общем-то нам ничего и не надо!
В общем-то нам ничего и не надо –
только бы, Господи, запечатлеть
свет этот мертвенный над автострадой,
куст бузины за оградой детсада,
трех алкашей над речною прохладой,
белый бюстгальтер, губную помаду
и победить таким образом Смерть!
- И это еще, Светлана Павловна, не все, - Орленко и не думал останавливаться. - Бог – не только Источник Жизни, Он еще и Истина. Отдалившись от Истины, человек потерял правильное представление о себе, о своем предназначении, о добре и зле. Зло стало привлекательнее добра. И может быть не само зло, а зло притворившееся добром. Ведь сколько крови было пролито ради добра, которое в действительности было злом. Возьмите хоть наших коммунистов. Ну ладно, Сталин – патологический тип. Но ведь и среди них были искренние люди, уверенные в том, что, загоняя страну в концлагерь, они действуют для блага фантастического пролетариата. Так же как Гитлер утопил Европу в крови ради блага вымышленных арийцев. И еще. Господь говорит о Себе: «Я есмь путь и истина и жизнь» (Ин. 14,6). Уклонение от Господа как от Истинного Пути создает в Адаме повреждение воли, которое тоже распространяется на потомство. Повреждение воли, это невозможность настоять на своем. Даже желая следовать добру, грешник не может этого сделать. Яснее всего об этом пишет апостол Павел: «Доброго, которого хочу, не делаю, а злое, которого не хочу, делаю. Если же делаю то, чего не хочу, уже не я делаю то, но живущий во мне грех» (Рим. 7, 19-29). Вот эта несвобода, невозможность следовать своей воле и составляет сущность первородного греха. Это очень глубокое повреждение человеческой природы. Здесь не просто нравственность, здесь онтология, как любит повторять наш преподаватель философии. Если бы грех заключался только в нарушении заповеди, то спасением от него было бы прощение. Но история мира убедительно доказывает, что, сколько бы Господь не прощал грехи, и как бы не старался благодарный прощеный грешник в дальнейшей своей жизни не нарушать заповеди, новый грех подстерегает его неминуемо и неумолимо. И остается только согласиться с «солнцем русской поэзии», которое откровенно признавалось:
Напрасно я стремлюсь к сионским высотам,
Грех алчный гонится за мною по пятам...
Так ноздри пыльные уткнув в песок зыбучий,
Голодный лев следит оленя след пахучий.
Первородный грех, действующий в потомстве Адама - это удобосклоняемость к греху, такое состояние человека, в котором грех априорно представляется более привлекательным и легким для исполнения, чем добродетель. По убеждению блаженного Августина, если Адам до грехопадения имеет возможность не грешить, то после грехопадения он, а вместе с ним и его потомство вплоть до времени Воскресения Христова не могут не грешить.
- Об одном только прошу тебя, друг Алексей, не говори красиво, - преподавательница Университета решительно прервала заговорившегося семинариста, - все равно это «мировое зло» не поддается никакой логике. Вот родился у одного ассистента нашей кафедры слепой ребенок. Это что тоже первородный грех? А где же милосердие Божие?
- Это страшно, Светлана Павловна. Здесь не то чтобы красиво, здесь вообще ничего не следует говорить. И объяснять ничего не надо, нужно молча помогать и ребенку и родителям. Можно, конечно, говорить, что вот, мол, Гомер был слепым, и Бетховен – глухим, и Моисей – косноязычным, только все это фальшиво… Знаете, что Лютер говорил? Мы, конечно, не какие-то протестанты неподобные, но все же… Лютер говорил, что если бы можно было понять, каким образом Всемогущий и Милосердный Бог являет столько гнева и несправедливости, не нужно было бы нужды в вере. Но вот посмотрите через ограду в Липки, видите девушки сидят, некоторые с колясками… Посмотрите, каждая вторая курит. А не дай Бог, родится больной ребенок… Тоже будет Господа обвинять? Или, представьте себе, директора завода. Чтобы увеличить прибыль, отключает очистные сооружения, фильтры там всякие, пылеулавливатели. Днем нельзя, экологический контроль, так мы на ночь отключим. И посыпает всю округу на тысячи гектаров ядовитым порошком. Вроде бы незаметно и не так уж ядовито? А как скажется на потомстве? Генетика – дело очень тонкое. Чуть что – мутация…
- И с этим я тоже согласна. Ведь и старец Зосима то же самое говорил: всякий перед всеми за всех и за все виноват. Это я понимаю, и свою косвенную вину за многие неприятные вещи тоже признаю. Но почему именно этот ребенок должен страдать? Почему он должен расплачиваться за грехи своих родителей или более отдаленных предков? Почему грешит один, а расплачивается другой?
- А вот потому, что «всякий перед всеми за всех и за все виноват». Мир един, и возмущение в одной точке передается во все остальные. В Иерусалиме при строительстве водопровода, что ли, обрушилась древняя Силоамская башня. Упала и убила целых восемнадцать человек. Какие-то люди спросили Христа, а что эти восемнадцать были самыми большими грешниками в Иерусалиме? Нет, говорит Господь, не самыми большими, но если вы не покаетесь в своих грехах, то погибнете так же! Мир вследствие греха становится непрочным и, как ветхая ткань, может прорваться в любом месте. Так что удивляться нужно не тому, что рождаются больные дети, а тому, что еще иногда рождаются здоровые.
- Как-то неутешительно все это, - проговорила собеседница. - Вы бы, отец Михаил, как-нибудь пооптимистичнее что ли изъяснили…
- Батюшка, дай копеечку, - над моим ухом страшным скрежетом прозвучал голос нищенки, незаметно пробравшейся в семинарский двор от храма «Утоли моя печали».
Все вздрогнули и тут же рассмеялись. Хриплый и до невозможности громкий голос принадлежал крошечной старушонке весьма благообразного вида, от которой, однако, отчетливо несло портвейном. Сердобольная собеседница покорно полезла за кошельком, и через минуту ветеранша паперти пугала прохожих уже у ограды Липок.
- Оптимистичнее? Вот как вы думаете, сударыня, эта пьяница-старуха - совсем уж прореха на человечестве или все-таки в ее существовании есть какой-то смысл? И кто кому нужнее вы ей или она вам?
- Понимаю… Конечно, и она мне нужна, чтобы было кому милостыню подать… Об этом еще Ключевский писал, что нищие нужны для упражнения в милосердии.
- Так вот и эти дети-инвалиды, все невинные страдальцы совершают трудный подвиг, не позволяя нам утвердиться в губительном себялюбии, бесчувствии к чужой беде. Это очень трудный и высокий подвиг пробуждения сострадания, которое излюбленный вами писатель Достоевский называл главнейшим и, может быть, единственным законом всего человеческого бытия. Понимаете, они страдают не из-за кого-то или чего-то, хотя и Алексей, безусловно, прав, а для кого-то, ради кого-то! По большому счету, они помогают нам спасаться.
- Но не слишком ли высока цена?
- Ну да, Варвара Петровна, то есть Светлана Павловна, сейчас вы вместе с Иваном Федоровичем Карамазовым заведете шарманку о слезе ребенка, которой не стоит вся мировая гармония. Но только все это – вопли Видоплясова, плач атеиста, рассуждения человека, который не верит в Воскресение и Жизнь Вечную. А вот если не сомневаться в этом, верить в Воскресенье и Жизнь Вечную с той силой, с которой об этом говорится в Символе веры – вы филолог, вы должны чувствовать, чем отличается слово «чаю» от простого «верую», - тогда веришь и в то, что Господь отрет в Своем Царстве всякую невинно пролитую слезу. И подвиг этих помощников Божьих в деле нашего спасения будет вознагражден. Алексей, дай книгу! Вот: «Не видел того глаз, не слышало ухо, и не приходило то на сердце человеку, что приготовил Бог любящим Его» (1 Кор. 2:9). И может быть, вместе со святыми они сподобятся войти в вечное блаженство до Всеобщего воскресения и Второго пришествия. И невозможно не верить в то, что тот, у кого здесь на земле не было глаз, в Царстве Небесном будет зрячим, тот у кого не было рассудка, будет вознагражден особой проницательностью и так далее… У Господа милости много, на всех хватит…
Немного помолчали. Вечернее солнце смягчило очертания предметов. Аромат белой акации, ставшей в нашем городе редкостью, сгустился до осязаемости. В «Утоли моя печали» ударили к вечерне.
- Да, это, конечно, убедительно, - не совсем уверенно произнесла профессорша. - Я сама об этом думала. То есть не совсем об этом…Я думала: вот живет человек, ребенок, подросток, здоровый мужчина, а умирает немощным старцем, иногда, выжившим из ума. В каком возрасте он воскреснет? В молодом? Но опыт старости тоже чего-нибудь стоит. Стариком? Но это сущее наказание продлить старость в вечность. Наверное, в каком-то интегрированном состоянии, когда преимущества всех возрастов соединятся.
- «Не все мы умрем, но все изменимся … Ибо тленному сему надлежит облечься в нетление, и смертному сему облечься в бессмертие» (1 Кор. 15:51-53), - это напомнил о себе Орленко. - Я что еще хочу сказать? Вот вы говорите о сострадании как о главном законе человеческой жизни. Но ведь больше всего сострадает нам Господь, воплотившийся, проживший нелегкую человеческую жизнь и принявший мучительную смерть на кресте. Слепые дети, дети с церебральным параличом – это страшно. Но, простите, мне легче говорить цитатами: «Так возлюбил Бог мир, что отдал Сына Своего Единородного, дабы всякий верующий в Него, не погиб, но имел жизнь вечную» (Ин. 3:16). Господь Сына Своего отдает для спасения людей. Всех, в том числе и этих несчастных детей. Я вот, что думаю: ведь для спасения важно, что Христос умер, неся на себе совокупный человеческий грех. Но если бы Он умер от несчастного случая, или в детстве, например, от Иродова гонения, спасение все равно бы совершилось. Богочеловек так же сошел бы во ад и, уничтожив смерть, даровал бы людям и нравственную свободу и Жизнь Вечную. Но он переживает все, что переживает обычный человек: нелегкий и скудно оплачиваемый труд (в семье Иосифа), и насмешки, и угрозы, и непонимание со стороны ближайших учеников, и неблагодарность, и предательство, и, наконец, мучительную смерть на кресте. Мне кажется, что это не только для спасения, а для сострадания.
- Из сострадания, - машинально поправила профессорша, - из сострадания к человеческому роду. Да нет, я не протестую, я все-таки более Варвара Петровна, нежели Иван Карамазов. Я даже думаю, что сострадание Христа должно подчеркнуть неизбежность страдания для всякого человека.
- «Человек рождается на страдание, как искры, чтобы устремляться вверх» (Иов, 5:7), - тут же подтвердил семинарист.
- Слушай, Алексей, ты, прямо как баптист, у тебя на все случаи жизни есть цитата.
- Я лучше баптиста, хотя и грешник, - отшутился Орленко. – Да, страдания неизбежны, но они же и спасительны. Так нас на нравственном богословии отец Иосиф учил. Я только хочу сказать, что любовь Бога к человеку настолько велика, что Христос был готов принести себя в жертву еще до грехопадения Адама!
- Как это?
- А вот как, - он перевернул несколько страниц. - Читаем в Первом послании Петра: «…искуплены вы от суетной жизни, преданной вам от отцов, но драгоценною Кровию Христа, как непорочного и чистого Агнца, предназначенного еще прежде создания мира» (1 Петр. 1:18-20). То же самое читаем в Апокалипсисе: «Агнца, закланного от создания мира» (Откр. 13:8). Бог предвидит грехопадение Адама до его создания, потому что решает наделить его Своим Образом, то есть сделать в подлинном смысле свободным. А где свобода – там выбор. И этот выбор может оказаться неправильным, губительным для человека. Так вот, Господь настолько любит человека, что подчиняется его свободе и в то же время, жертвуя Собой, беря на Себя все человеческие грехи, дает возможность возвратиться в состояние первоначального совершенства. Вот мы все твердим: Голгофская жертва, искупление, - а кому Христос приносит жертву на кресте? Об этом еще Григорий Богослов размышлял: если Богу Отцу, то Ему такая жертва не нужна, если сатане, то он ее недостоин. А ведь все очевидно: Христос, Богочеловек, Сын Божий, Вторая Ипостась Троицы приносит Себя в жертву человеку. Мне, вам, старухе, которой только что подали милостыню. А вы говорите: мировое зло!
Алексей покопался в необъятных карманах своего подрясника и достал небольшую медную иконку. Впрочем, иконкой этот предмет было назвать трудно. Перед нами появилась архаичная, сильно потертая фигурка архангела с Нерукотворным Спасом в навершии, как бы прислоненная к кресту.
- Что это, Алеша?
- Ангел Великого Совета, старообрядческая иконка начала XVIII века.
- Ангел Великого Совета?
- Да, Он же – София Премудрость Божия, Вторая Ипостась Троицы до Воплощения. Это очень смелый художественный образ, который касается как раз того, о чем мы сейчас говорили. Посмотрите, за спиной Ангела – крест, причем не привычный крест, а силуэт, очертания креста. Сын Божий еще не воплотился, возможно, что и человек еще не создан, но Господь уже готов взойти ради него на крест!
В соседних Липках грянула музыка. На этот раз пели какие-то совсем уж дикие песни про юбочку из плюша и какие-то два кусочка колбасы. Оставаться в семинарском дворе дальше было невозможно.
- Вот они бесы-то, - огорченно произнесла Светлана Павловна, - а не подняться ли нам, господа, на Соколову гору, там сейчас как раз соловьи петь начинают.
И мы отправились на Соколову гору.
Читайте также:
По следам Перельмана, или «Занимательное богословие»
«Занимательное богословие». 1. Почему я лучше всех?
«Занимательное богословие». 2. О соборности, авторитете и блудобесной американской резине
«Занимательное богословие». 3. Безобидно ли язычество?
«Занимательное богословие». 4. Наши экскурсоводы
«Занимательное богословие». 5. Если Бог есть, то все позволено…
«Занимательное богословие». 6. Нищий – это звучит гордо
Вставить в блог
Поддержите нас!
