Д. И. Фонвизин. «Я перешел уже пределы письма»

3 апреля исполняется 253 года со дня рождения Дениса Ивановича Фонвизина, более всего известного читателю комедиями — «Бригадир» (1769) и «Недоросль» (1781) входят даже в школьную программу. Его перу принадлежат и любопытные «Записки первого путешествия: письма из Франции».

С одной стороны, письмо — это так просто, понятно и обыкновенно: путешествуя по Европе с октября 1777 по ноябрь 1778 года, Фонвизин написал своему другу Петру Панину по крайней мере 10 писем — из Варшавы, Дрездена, Монпелье, Парижа, Ахена. Он познакомил своего адресата с бытом, нравами, политикой и экономикой Европы. Написанное ровно 220 лет назад представляет собой одно из первых русских «путешествий в письмах», стоящих у истоков всей русской прозы.

С другой стороны, письмо — это какая-то странная, непонятная деятельность. Человек отстраняется от всего, что его окружает, чтобы создать новый, ни на что не похожий, удивительный мир. Он становится похож на чужестранца. Однако само положение путешественника таит в себе немало опасностей.

Нужно быть очень осторожным, чтобы сочинитель не превратился в стороннего наблюдателя: надменного, капризного и нервного, как все туристы, оставившие свой уютный угол с мягкой постелью, променявшие привычный вид из окна на непогоду и сквозняки в утомительной дороге. Удел такого путешественника — не открытие новых стран, а дорожные жалобы: на немощеные дороги немецких княжеств, на ученых педантов Лейпцига, на грязь улиц Парижа и Лиона («нечистота в городе такая, какую людям, не вовсе оскотинившимся, переносить весьма трудно»). Подобный турист забывает оставить дома свои предпочтения, привычки и вкусы.

Стоило ли привозить все свое в Париж, чтобы еще раз сказать, что «люди везде люди, что прямо умный и достойный человек везде редок»? Стоило ли ехать, чтобы поставить диагноз Франции и французу («забава есть один предмет его желаний», «к большим злодеяниям не способен»), смутно сожалея о невозможности сделать то же самое в отношении России? Стоило ли ехать, чтобы стать всего лишь маркизом де Кюстином еще до настоящего маркиза де Кюстина? Разве этого желал Фонвизин? Разве ради этого брался за перо?

Скорбь переполняет автора этих писем. Чувство вины и отчаяние прорываются сквозь отчеты о посещении мануфактур, больниц, музеев, политиков. «Я перешел уже пределы письма», — он как бы извиняется перед Паниным, имея в виду свое письмо прежде всего как деятельность, а не только как жанр словесности. Он растерян и огорчен той ролью, которая ему досталась: протоколирование фактов, описание нравов, обличение корыстолюбия Дидеротов и Д'Аламберов... Тяжелая участь чужого — отделять дурное от годного для подражания — вот во что превратилось его положение путешественника. Он — скорый судья, а не беззаботный сочинитель. Тяжкий груз предпочтений, так неосмотрительно взятый с собой в путешествие, не позволяет ему сделаться гражданином страны письма.

Ему остается призрачное утешение — убеждать себя самого в своем счастье: «в нашем отечестве, как ни плохо иногда в нем бывает, можно, однако, быть столько же счастливу, сколько и во всякой другой земле, если совесть спокойна и разум правит воображением, а не воображение разумом». Фонвизин остается в стране здравого смысла, где разум правит воображением. Но самые простые, наивные и трогательные строки в его «Записках...» посвящены далекой и неведомой стране его стремлений. Власть письма, эта бескорыстная деятельность сочинителя, деформирует объективный образ Франции так, что становится видна счастливая земля, утопия сочинителя. Она прекрасна, ибо «Господь возлюбил здешнюю землю: никогда небеса здесь мрачны не бывают. Прекрасное солнце отсюда неотлучно».

Единственное, что по-настоящему делает автора счастливым, это возможность взглянуть на эту страну, рождающуюся в усилии письма, которая совсем рядом, стоит лишь внимательно приглядеться. «Средиземное море видно с сего места, а при восхождении солнца видна, сказывают, и Испания», — эта идеальная перспектива возможна только в той стране, где правит воображение. Не потому ли «Записки...» названы «первым путешествием», что это лишь попытка настоящего путешествия — в ту страну, где стоило бы жить?