Как обучают поэтов

Как проходят трудовые будни необычных студентов? Чему учит их институт с ласковым и музыкальным прозвищем - Лит? И наконец, неужели можно научить писать стихи? Об этом и не только автор побеседовал со студентами-пятикурсниками, прошедшими огонь, воду, и медные трубы... хотя нет, - латынь, античку и историю древних цивилизаций.

Легендарный особняк на Тверском бульваре, в самом центре Москвы. В далеком апреле 1812 года здесь родился Александр Герцен. А в 1933 году по инициативе Максима Горького было основано государственное учебное заведение. Как «Дом Грибоедова» это здание вошло в роман Булгакова «Мастер и Маргарита». Памятное место, оно веками пропитывалось живой памятью великих русских имен, неповторимой творческой атмосферой. И именно сюда каждый день приходят одаренные юноши и девушки, мужчины и женщины, чтобы постигать не что иное, как литературное мастерство.

О редкостной атмосфере Лита прежде всего прочего упоминают студенты.

- Я люблю свой институт не за какие-то интересные лекции, не за открытия... Просто мне хорошо там - а это важнее всего остального, - говорит Лена Федорова, 5-й курс, поэзия.

- Да, атмосфера в Лите - необыкновенная! - соглашается ее сокурсник Саша Иванов, - когда ты чувствуешь, что здесь когда-то царила литература и сейчас есть ее ростки, то ты сам начинаешь осознавать, куда ты пришел и чем ты хочешь заниматься. А как поймешь - два тебе пути: либо сойти с этой дорожки (уж больно она трудна), либо идти до конца и положить на нее всю жизнь. И не жалко!

...Если стоять у входа в главное здание, видно почти всю территорию Литинститута - памятник Герцену, читальный зал, корпус заочного отделения и небольшую футбольную площадку, огороженную сеткой.

- У нас очень маленький институт, - говорит пятикурсница Саша Татаринова. - Когда мы поступали в 2003 году (Литу тогда исполнилось 70 лет), нас на курсе было всего 56 человек, а предыдущий курс был и того меньше - человек 40. Зато у нас все друг друга знают в лицо - и очники, и заочники, и даже ректор!

Мы студенты эпохи С. Н. Есина, и очень гордимся этим! Это выдающийся человек, прозаик, талантливый педагог, студенты в нем души не чают. Он ушел с должности в 2006 году, ведь по закону ректор не может быть старше 70 лет. Но он до сих пор приходит в институт, общается со всеми. Кстати, терпеть не может, когда курят и бросают окурки на землю, и вместе с нами убирает их. А курят в институте очень многие, некурящих по пальцам можно пересчитать. И выпить любят. Наверно, это претензия на богемный образ жизни.

 - А я хочу развеять миф, что Лит - женский институт, - вступил в разговор Саша Иванов, - у нас очень много учится молодых людей. И это не удивительно. Вспомните, сколько в России великих поэтов, а сколько поэтесс! Без комментариев.

- Как поступали сюда, весело, наверно? - интересуюсь я у ребят.

- Да, помню, сдавала экзамен по литературе, - рассказывает Саша Татаринова, 5-й курс, поэзия. - Тяну билет... Борис Пастернак. Сижу, бубню: «свеча горела на столе» и тыкаю ручкой в соседа: «Блок или Пастернак?» - «Блок, отстань!» А Федякин - он тогда литературу принимал - зычным голосом вопрошает:

«Кто ко мне?»

Никто не идет.

«Кто ко мне?»

Никто не идет.

«Кто ко мне?»

И тут, в третий раз, как в сказке, подхожу я. И сразу бы мне сесть! Но я, как человек суеверный, с мыслями «с этой стороны сяду, точно тогда не сдам» начинаю бегать вокруг стула. А у Федякина в глазах рябит, голова кружится:

«Может, сядете?»

«Сичас, сичас», - запыхавшись, отвечаю я и делаю еще пару-тройку кругов.

«Итак, Пастернак. Пожалуйста».

«О-о, как он лиричен! Вы только вдумайтесь: Февраль! Достать чернил и плакать!.. Ли-ри-ка!»

«А что, другие не лиричны?»

«Что вы! И Блок, и Есенин, и Цветаева, и...»

«Так что же особенного в Пастернаке?»

«О-образность! «Грачи» - «обугленные груши»!»

«А у других - нет?»

«А как же! Блок, Есенин, Цветаева...»

«Хорошо, перейдем от лирике к прозе. Роман «Доктор Живаго»...»

«Я не читала», - говорю, а про себя думаю: «Два, два! И забудь о поступлении! Все. Точка».

«Кхе-кхе?»

«Но зато... я читала Гете в оригинале!» Это при том, что, кроме «Гитлер капут» и «Хенде хох», я по-немецки ни бе ни ме. До сих пор понять не могу, как у меня такое вырвалось! А «пять» мне все-таки поставили. Правда, узнала я об этом, уже когда уронила стол на выходе из аудитории.

- А я, - добавляет Лена Федорова, - когда сдавала вступительные экзамены, поняла, что попала куда-то, где очень тепло, хорошо и уютно. Ребята мне встретились добрые, искренние и на редкость отзывчивые! Это был для меня настоящий подарок от Бога. Если бы не их поддержка, я бы не поступила, наверно. А так после сдачи экзамена я всегда слышала: «Ну как, 5? Поздравляю!» И часто начинали меня поздравлять, не дожидаясь ответа. Что мне оставалось?! Естественно, только стараться сдавать на «отлично»!

Когда мы разговаривали с ребятами, из здания института вышел пожилой человек лет пятидесяти в серой фетровой шляпе и весело крикнул моим собеседникам:

- Пока, до завтра!

- Это кто, преподаватель? - удивляюсь я такому неформальному общению.

- Да нет, ты что! - смеются ребята, - это с первого курса, студент-заочник!

Оказалось, студенчество в Лите самое разношерстное - талантливые люди не могут быть лишь в какой-то одной среде. Сюда поступают не только вчерашние школьники, большая часть обучающихся - люди, которые уже многое пережили в жизни: отслужили, получили первое высшее, завели семью. Некоторые, говорят, до Лита сменили пять вузов!

- Ты не станешь хорошим писателем, пока не наберешься жизненного опыта, - замечает Саша Иванов, - какой бы отточенный стиль у тебя ни был! К нам приходит много людей, которые уже получили филологическое образование, но все равно хотят учиться в Лите. Думаю, все дело в семинарах.

- Да, Литературный институт славится своими творческими семинарами. Расскажите, как они проходят.

- Мастер набирает группу, которую он будет вести до пятого курса, к диплому, - рассказывает Саша Иванов. - У нас три поэтических семинара и они все разные, у каждого преподавателя своя индивидуальность. Если мастер - теоретик, как Г. И. Седых, студенты по преимуществу пишут рецензии. Бывают мастера пишущие, Олеся Николаева, к примеру, пишет стихи о Боге. Ю. П. Кузнецов любит брутальные, мужские стихи, а женскую лирику и детскую литературу недолюбливает.

- Специфика нашего института в том, как к нам относятся преподаватели, - говорит Саша Татаринова. - Они прекрасно понимают, что перед ними сидят не просто студенты-гуманитарии, а студенты пишущие, которые пытаются создать свою систему, оригинальную форму, то есть написать рассказ так, как никто раньше не писал. Бывает, случаются творческие кризисы, преподаватели это тоже понимают и дают нам отсрочки. И в хорошем дипломе достаточно иметь одно-два стихотворения, от которых сердце замирает, или один рассказ, но который захотелось бы перечитать.

Преподаватели у нас очень любят, когда мы свое творчество как-нибудь проявляем, что-то придумываем. Помню, дали задание написать синонимы к слову «говорение». Рекорд - 161 слово, я задумала его побить и нашла больше 400 синонимов.

Самый большой набор на любом курсе - это прозаики. Стихи писать труднее. Из 20 студентов, поступавших пять лет назад на поэзию, сейчас выпускается всего десять.

- Почему вы выбрали именно поэзию? Ведь научить писать стихи невозможно? Или это очередное заблуждение?

- Я выбрал поэзию, потому что это мое призвание, и, чем дольше я живу, тем острее это чувствую, - говорит Саша Иванов. - Писать стихи меня в Литинституте никто и не учил. Здесь самое главное - люди, разговоры, любовь и нелюбовь, постижение от самых простых до самых сложных истин. Это все - составляющие жизни в Лите, через которые молодой поэт должен пройти, чтобы понять, готов ли он описать мир во всей его сложности и многогранности, со всей его красотой и грязью.

- На поэзию почему поступила? - Лена Федорова задумалась. - Просто стихи пишу лучше, чем прозу. Никакого большого значения я этому выбору не придаю. И, кстати, совсем не жалею, что не числюсь прозаиком, критиком или драматургом. Удалось поступить, и слава Богу. Никто не научит тебя писать, если ты не хочешь научиться.

- Научить быть поэтом - нельзя, - убеждена Саша Татаринова, - но можно научить писать стихи, чисто технически. На любом семинаре мастера практикуют давать задания, например на поэтическом семинаре нужно написать сонет по заданной строке, причем очень, как правило, известной.

- Что было самым сложным за эти пять лет? - спрашиваю я, никак не ожидая такого быстрого и дружного ответа.

- Первый курс! - почти в один голос отзываются ребята. - У нас к пятому курсу из 56 студентов отчислили 20, и многих на первом курсе, здесь самые сложные экзамены. Латинская грамматика - это не приведи Господь. А преподаватель требует знания наизусть до 120 пословиц! Или стихотворение Горация «Я памятник себе воздвиг нерукотворный», дословно, с переводом Пушкина, к тому же знание грамматического образования каждой словоформы! Ну и конечно древние цивилизации, античность не будут забыты никогда! Это был своеобразный экзамен на прочность - отучился первый курс, сможешь учиться и дальше.

Но творческие студенты отнюдь не все время проводят за книгами по зарубежке или с карандашом за ухом - любят они и отдохнуть, и кутнуть, и за жизнь поговорить, и про литературу не только в формальной обстановке. Отдыхать предпочитают тут же, недалеко от альма-матер, на Тверском бульваре, который символично прозвали «Твер-буль-буль». Здесь удобно собираться - иногда скучные пары прогуливать, а после занятий вечер с друзьями коротать.

Развлекаются и на лекциях - но развлечения эти тоже творческие, ни на секунду не забывают, что вуз-то литературный! Иногда играют в буриме (древняя игра, где по строке цепочка людей придумывает целое стихотворение). Любят поразвлечься и литературными пародиями. А если на лекции чего прослушают, то перед экзаменом обязательно потрут ботинки Герцену - на удачу! - говорят, Александр Иванович редко подводит.

- Вы как-то изменились за эти годы? Если возрастные рамки для Лита не принципиальны, можно ли определить, что это еще зеленый студент, а вот прошел маститый пятикурсник?

- Какими мы были, когда поступали, и какие мы сейчас - это небо и земля, - улыбается Саша Татаринова. - Этим летом мы заехали в общежитие, а там на каждой лестничной площадке абитуриенты читают свои стихи! А взрослые курсы ходят и смеются, потому что сразу видно, что этот человек еще даже не поступил в Лит.

Есть в Лите такое понятие, как «кризис первого обсуждения» - когда впервые скажут то, думают о твоих стихах. А у нас в институте обходятся без лести, правда-матка, как она есть. С этим нужно быть очень осторожным, чтобы не ранить первокурсника, не привыкшего к критике. А вообще институт за эти годы утихомирил наши амбиции, заставил смотреть трезво на свое творчество, отказаться от нередкой самооценки абитуриента - «я гений!».

В дипломе у выпускников с отголоском советского прошлого будет четко прописана специальность - литературный работник.

- Как на хлеб будете зарабатывать? Литературой?

- Писателей, способных заработать на жизнь литературой, можно по пальцам пересчитать, - говорит Саша Татаринова. - Тут возникает другой вопрос: литература ли это? Отсюда и настроения в Лите: либо мечты, либо безнадега. Когда ты курсом помладше, ты все еще мечтаешь, что прославишься на веки вечные. Среди тех, кто постарше, разговоры идут другие: жизнь не удалась, подвела... Да, сейчас все мы пишем стихи, но вот кто потом останется в литературе и будет продолжать писать, а главное, что писать - вот на это интересно было бы посмотреть!

- А сама, как думаешь, писать будешь?

- Поживем - увидим, - загадочно ухмыляется Саша, - а вообще планы есть. Признания и славы в институте хотят все. И конечно, любой из нас мечтает, чтобы была возможность писать, а деньги получать именно за свои книги.

Саша Иванов в задумчивости:

- А я не знаю, куда пойду работать. Я не хочу денег, даже думать не хочу о них. Не уверен, что, где есть деньги, там есть настоящая литература. Я хочу просто жить.

- В журналистику - вряд ли, - говорит Саша Татаринова. - Журналистика убивает настоящую литературу, к тому же огромная занятость, если ты репортер. А когда писать-то? На коленке в метро? Нет, мы так не можем, вернее, не хотим.

- Ну и последний, должно быть самый главный, вопрос: что дал вам Литературный институт?

- В первую очередь добрых друзей и уверенность в собственных силах, - отозвалась Лена Федорова. - Лит мне показал, что невозможное возможно, а это гораздо важнее всего остального! Не правда ли?

Саша Татаринова задумалась:

- До Лита мы мало понимали, что мы из себя представляем. Но за эти пять лет, хоть и не знаем, что ждет нас в будущем, мы стали собой. Мы теперь не целлофановые пакетики, которые можно заполнить чем угодно, а этакие самородки - еще не сформировавшиеся, не ограненные, но уж точно знаем, из чего, из какого вещества.

- Я буду вспоминать эти годы с величайшей теплотой в сердце, потому что в эти пять лет я понял столько, сколько порой не может понять человек за всю свою жизнь. Я никогда не жалел о своем выборе! - восклицает Саша Иванов. - Сколько видела наша 409-я комната в общежитии! Полный набор: разговоры обо всем до утра, друзья, подруги, парни, девушки, осенние листья на стенах, надрывающееся пение соседа, гитара, пиво, глаза, горящие от боли, огня, безответности мира за окном, красных от фонарей листьев, ночного ветра, на немое вопрошание «за что?» и жажду любви - всепоглощающей, вселенской, всеобъемлющей, юношеской.

И еще я понял, что учился с самыми умными, талантливыми, хорошими людьми. И учили нас те же хорошие, добрые, умные люди. А это главное.

- Может, прочтете что-нибудь напоследок?

- Вот, например, «Бродячие строчки». Я посвящаю их тем детям, которые в силу каких-то причин оказались на улице.

Взгляд Лены Федоровой, пронзительный, тревожный, устремляется вверх, в облака. Она читает строки, от которых действительно замирает сердце...

...Косой холодный дождь. Люблю его сердечно.

Приятно вспоминать, что раньше из окна

Я наблюдал его и думал: будут вечно

Со мной лохматый пес, и мамка, и сестра.

Я всматривался в дождь так пристально и долго,

Что жидкий рыбный суп в тарелке остывал.

А кто-то там стонал и плакал через стекла,

И с ветром в унисон тихонько завывал.

Я этого не знал. Не слышал.

Вот бутылку

Разбил о тротуар и снова сквозь стекло

Смотрю на летний дождь. Он лупит по затылку.

Он хлещет по лицу. А на душе тепло.

Пора домой. А в танке мертво, глухо! -

Ору, кричу - и обрываю крик.

Пятнадцать мне, - а под глазами сухо.

Я жить хочу, а чувствую - старик.