Цепь подходящих случайностей в жизни Филолога. Часть 2

 

Студенты не жить не могут. Какими они были раньше и каковы теперь. Взгляд преподавателя

- Не так давно на просторах Интернета была дискуссия на тему «Есть ли жизнь в университете?». Она наверняка есть, но что с ней происходит?

- А что вы понимаете под «жизнью»? Я считаю, что жизнь в университете была, есть и будет всегда просто потому, что студенты - это такие люди, которые не жить не могут. Они в любом случае так или иначе эту жизнь создадут. Но вот полгода назад я прочитала первый том выходящих сейчас мемуаров выпускников филологического факультета, однокурсников Марины Леонтьевны Ремневой [декана филологического факультета]. И я неожиданно для себя поняла, что это была совсем другая жизнь. Более единая, цельная. Сейчас редко бывает, чтобы курс общался целиком друг с другом, все со всеми. Мне кажется, такого единения сейчас нет. Тогда все-таки была «картошка», которая объединяла сразу, тогда была - как к ней ни относиться - более активная общественная жизнь, которая тоже объединяла студентов. С другой стороны, мне кажется, тогда была бóльшая заинтересованность самих студентов в том, что происходило. В воспоминаниях пишут о том, что на лекции русского отделения собирались ВСЕ - сейчас девятую поточную аудиторию, заполненную до отказа, я вижу только раз в год - на лекциях Андрея Анатольевича Зализняка. Такого сейчас нет, а раньше было, и это определяло жизнь - заинтересованные совместные походы, в том числе и на лекции.

Может быть, это какое-то старческое брюзжание, но мне кажется, что студенты сегодня менее заинтересованы в чем-то сверх своего учебного плана, если это не дополнительные языки. Но тут заинтересованность практическая: я выйду из университета, мне надо будет работать, чем больше языков я буду знать, тем легче мне будет найти работу, тем более она может быть высокооплачиваемой. Я ничуть такую мотивацию не осуждаю, но заинтересоваться каким-нибудь теоретико-литературоведческим спецкурсом... Раньше, мне кажется, была менее прагматичная заинтересованность, и студенты больше стремились максимально расширять свой кругозор за счет всего и вся.

С другой стороны, я не могу сказать, что сейчас «жизни нет», тем более я не могу сказать, что ее нет на филологическом факультете. На самом деле банальность, но у меня есть глубокое внутреннее ощущение, что наши студенты довольно сильно отличаются и от того, что нас окружает, и от тех студентов, которые нас окружают. У нас все-таки особая атмосфера, особая студенческая жизнь. Очень трогательные «детские» капустники, замечательные «детские» ансамбли. Объединяют и какие-то совместные мероприятия в общежитии, Татианинский храм тоже сейчас во многом объединяет наших студентов, как кого ни спросишь - все знают, бывают. Так что жизнь студенческая есть всегда. Другое дело, что, как ни парадоксально, в те времена, о которых вспоминают сейчас больше плохого, чем хорошего (по объективным причинам), такое ощущение, что - от противного и вопреки - жизнь была более активная и более деятельная, чем в те времена, когда вроде бы все было разрешено и никто ни над кем не стоит. Тем не менее мне кажется, что это тоже со временем «устаканится» и жизнь возьмет свое просто потому, что она - жизнь. «Чтоб тебе родиться в эпоху перемен». Реформы в образовании (ЕГЭ, Болонская система и не только). Вопросов больше, чем ответов.

- А такие явления, как реформа образования, введение ЕГЭ, - как они влияют на университет?

- Для меня всегда большой вопрос: как нам ощущать себя? Как те, кто, по словам Федора Ивановича Тютчева, блаженны - «Блажен, кто посетил сей мир/В его минуты роковые», или все-таки, по древнекитайским ощущениям - как те, кто почти что прокляты? «Чтоб тебе родиться в эпоху перемен». Мне кажется, что образование изменится, мы сейчас живем в ожидании довольно глобальных изменений. В конце концов, наверное, действительно будет больше свободы выбора у студентов. Больше будет возможности студентам самим создавать себе список предметов, которые они будут изучать, условно говоря, выбирать преподавателей, которых они будут посещать. Видимо, Болонская система прежде всего на это направлена. Для меня в Болонской системе два глобальных постулата: студент сам определяет, чему он будет учиться, и вместо традиционной схемы «лекции - семинары - экзамен» гораздо больше уделяется внимания такому понятию, как инициативная работа студента. То есть преподаватель дает задания и в индивидуальном порядке, в рамках отдельных консультаций, беседует со студентами по поводу прочитанного.

Для меня тут вопросов больше, чем ответов. Не буду говорить ничего вроде «нынешние студенты не могут правильно выбрать себе предметы». Вспоминая себя в таком возрасте, я понимаю, что я бы лично в такой ситуации руководствовалась, как нормальный человек, во-первых, тем, что мне действительно интересно, а во-вторых, тем, что не очень сложно. То есть не пошла бы я добровольно слушать историю русской критики и литературоведения ХХ века в исполнении одного нашего профессора, во-первых, потому, что мне не очень интересно литературоведение и критика ХХ века, а во-вторых, потому что про то, как этот профессор принимает экзамен, ходят легенды, и в наше время ходили. Не желая вовсе обидеть нашего преподавателя, говорю об этом просто как о примере. Хотя у меня пятерка, но сейчас, будь выбор, не пошла бы - и, наверное, потеряла бы что-то. Наше образование хорошее, но разное. Каждый из нас знает, как сделать наше образование еще лучше, чем оно есть: эти предметы убрать, эти добавить, по этим преподавателей поменять. Но, несмотря на этот личностный фактор, все-таки основная черта нашего нынешнего образования заключается в его широте и фундаментальности. Потому что только наши студенты изучают ВСЮ историю русской литературы от Киевской Руси до, прости Господи, Сорокина и современного литературного процесса. Только наши студенты изучают ВСЮ зарубежную литературу от античности до современности. Только наши студенты изучают и историю основного языка, будь то русский или иностранный, и теорию языка.

Фундаментальность образования. Широта в ущерб глубине?

- А востребованы ли эти знания?

- Рассказываю всегда одну и ту же историю. Году, наверное, в 1989-1991-м одна наша аспирантка поехала в один из американских университетов работать над своей диссертацией. Она познакомилась там с массой тамошних студентов и, разговорившись с одной американкой, между прочим, выяснила, что та занимается творчеством Эдгара По. На что наша, прошедшая нашу филологическую школу, резонно спросила: «Замечательно, а чем - стихами или прозой?» И услышала от американской коллеги вопрос: «А он что, еще и стихи писал?» Ситуация оказалась очень знаковой именно потому, что в результате введения Болонской системы может сложиться очень узкое образование. То есть если я интересуюсь древнерусской литературой, то я наберу себе всего из этой сферы, буду углубленно изучать спецкурсы по древнерусской литературе, по древнерусской истории - и я буду на выходе из университета, через четыре года, знать, наверное, больше, чем наш нынешний студент в этой области знает после пяти лет. Но при этом я буду полным профаном во многих других сферах.

Обсуждается: нужна ли такая фундаментальность? Вот выходят наши студенты, все из себя образованные, все они знают: и что Эдгар По писал, и литературный процесс пятидесятых годов в России в прошедший век представляют, и даже с суффиксами у них все хорошо, и еще могут индоевропейскую основу каждого суффикса проследить. В практическом применении понятно, что, даже если они остаются работать в области филологии, в той конкретной области, в которой они будут работать, им надо будет углубляться и совершенствоваться. Про себя честно могу сказать, что, начав преподавать древнерусскую литературу, я довольно большую работу проделала по углублению своих знаний, несмотря на то что у меня на тот момент за плечами стояло не только пять лет обучения на филфаке, но и четыре года аспирантуры и кандидатская диссертация. Фундаментальность предполагает некоторую широту - наверное, в ущерб глубине. Но, с другой стороны, она предполагает, что в глубину наш выпускник может «копать» сам. И, на мой взгляд, человек, который сейчас получил университетское образование, - это человек, который должен иметь некоторые системные представления о своем предмете и научиться мыслить системными категориями. Понятно, что каждый забудет, в какой главе романа Байрона «Дон Жуан» происходит то или иное событие. Это и не нужно: можно взять книжку и перечитать. Но человек, заканчивающий филологический факультет, должен представлять себе, как функционирует литература как система и как функционирует язык как система.

Судя по всему, эта фундаментальность в будущем будет утрачена, просто потому, что сейчас преобладает подход, что учить надо тому, что будет практически востребовано. Другое дело, что почему-то никто не понимает, что то, что практически востребовано, меняется гораздо быстрее, чем мы будем успевать учить, - даже за четыре года. Предположить сейчас, что будет востребовано через четыре года, достаточно затруднительно. Мы живем не во времена централизованного планирования. С другой стороны, мне кажется, что сделать российское образование таким, как в Европе, не удастся даже при помощи Болонской конвенции. Все-таки традиции нашего образования (хотя часто и говорят, что пятилетнее обучение - это наследие советского времени, когда все пятилетками мыслилось, и мы должны смеясь расстаться со своим советским прошлым и с той системой образования) на самом деле гораздо глубже, чем семьдесят лет советского режима. Они уходят корнями к Ломоносову, к Петру Первому, к которому «науки простирали руки» и выражали готовность посетить и просветить Россию. С этим ничего не сделаешь, слава Богу, и от этого никуда не денешься. Все равно наши научные школы и наши педагогические принципы в широком смысле так или иначе, но преодолеют и Болонскую систему.

Мне, конечно, немного легче как русисту, я могу себе позволить сказать, что мне абсолютно все равно, признают или не признают мой кандидатский диплом на Западе, ведь русскую литературу и русский язык надо изучать в России. И мне совершенно все равно, насколько наше образование в области русистики соотносится с тамошним образованием в области русистики. Но, допустим, зарубежнику, изучающему зарубежную литературу, или лингвисту, специализирующемуся в области конкретного иностранного языка, гораздо больше нужно это взаимодействие. Нелепо изучать испанский язык только у нас и вовсе не интересоваться, как его изучают носители языка в тех странах, где он является основным. И то, что мы публикуем наши работы из области теории испанского языка в наших журналах, которые не приходит в голову читать западным ученым, - это неправильно, должно быть гораздо больше взаимодействия.

Будет ли катастрофа?

- Сейчас у многих возникает ощущение обрыва, катастрофы: сейчас введут ЕГЭ, назначат нового ректора, все пойдет прахом...

- Университет все-таки пережил многое. Он пережил время, когда из него были практически изгнаны гуманитарные факультеты, пока в 1941 году они не были возвращены, пережил достаточно серьезные эпохи диктата, гонений на всякое свободомыслие. Университет достаточно большая и самодостаточная структура для того, чтобы противостоять внешним давлениям. Другое дело, что университет, конечно, меняется, и меняются люди, которые сейчас здесь работают. Да, есть опасение, что университетская вольность на какое-то время опять будет ограничена. Многие говорят, что вроде бы планируется назначение ректора, а не выборы ректора. Есть опасение, что вслед за этим естественно начнутся назначения деканов и заведующих кафедрами. На мой взгляд (пока, по крайней мере), этого не случится. Университет вполне в силах противостоять этому на своем внутреннем уровне. Просто надо нас объединить, а для этого надо помнить, что то, что с нами происходит, очень часто зависит от нас самих, от того, как мы к этому относимся. Если эта тенденция к объединению ради защиты собственных приоритетов и ценностей возобладает, я думаю, что и не назначат нам насильно ректора. Другое дело, что мы живем в такое время, когда очень трудно что-то прогнозировать. Вот сейчас приходят абитуриенты следующего года и спрашивают: «А как будет?» А мы им говорим: «Бог знает». Будет ли ЕГЭ? Неизвестно. В июле уже говорили, что все решено и с 2008 года будет ЕГЭ. Сейчас говорят: вроде бы уже с 2009 года будет ЕГЭ, а 2008-й будет «переходным». Что значит «переходный», не понимает никто, но это такие хорошие слова, которые радостно говорить: переходный - это же еще не совсем ЕГЭ. А детей-то жалко, школьников, абитуриентов. Ведь им надо понять, что с ними будет через год. И когда они задают вопрос: «Куда нас будут принимать - на бакалавров или на специалистов, на пять лет или на четыре года? А кем мы выйдем - филологами, преподавателями русского языка и литературы, как сейчас, или бакалаврами филологии с непонятными правами и обязанностями? И какой учебный план мы будем осваивать: тот, который предполагает специализацию в области русской, зарубежной, славянской, классической филологии, или некий общий набор дисциплин, который предполагается для бакалавра «филологии вообще», или еще хуже, какого-нибудь «бакалавра искусств», который немножко из истории, немножко из философии, немножко из филологии что-то знает?»

Сказать, что будет, сейчас еще сложнее, чем всегда, потому что меняется все быстрее, чем хотелось бы. И действительно, иногда возникает ощущение обрыва и края пропасти, потому что не хватает смелости в нее заглянуть, потому что кажется естественным спрятать голову под крыло или закопать ее в песок, как страус, и говорить: не хочу видеть. Сейчас мы учим так, как мы учим, и мы не хотим думать о том, что будет потом, когда будет обязательным переход на бакалавриат и магистратуру. Причем не только у старших коллег - я сама себя на этом ловлю. Я не хочу про это думать, я боюсь про это думать. Потому что вижу массу подводных камней и течений.

Для меня главная опасность нынешняя - это даже не назначение ректоров, а впервые лет за пятнадцать нависшая над университетом угроза сокращения штатов. Сейчас это обсуждается впервые после начала девяностых годов. Я помню, как это тогда обсуждалось и как менялись люди. Не потому, что они эгоисты самолюбивые и за себя боятся, а потому, что это очень опасная вещь в человеческом плане. Насколько мне известно, в Санкт-Петербургском университете прошло уже очень серьезное сокращение штатов «по живому». То есть сокращали не «пустые» ставки, вакантные, а людей, которые реально работали. В Академии наук идет сокращение штатов «по живому». Эта ситуация, на мой взгляд, гораздо опаснее теоретического назначения ректора. Потому что она в человеческом плане не имеет нормального решения. Ее нельзя решить безболезненно, человеколюбиво, гуманно и хорошо. Стоят перед тобою А и В, а остаться должен один.

Известно, что Московский университет по процентному соотношению преподавателей и студентов превышает стандартные нормы, утвержденные, подчеркиваю, Министерством образования. То есть по стандарту у нас должен быть один преподаватель на восемь бюджетных студентов. В университете, насколько мне известно, принято соотношение «один к четырем», а на некоторых факультетах даже и это не очень выдерживается. Соотношение «один к восьми» предполагает систему, как в целом ряде провинциальных вузов, когда человек читает курсы, допустим, по всей русской литературе от древнерусской до ХХ века. Потому что если у нас один преподаватель на восемь студентов, то соответственно и нагрузка возрастает, причем возрастает нагрузка именно аудиторная - грубо говоря, голосовая. Приходит студент на первом курсе заниматься древнерусской литературой, получает преподавателя, преподаватель его так и сопровождает до пятого курса. Признак университетской системы образования - каждый курс читает профессионал, человек, этим и занимающийся. А если я занимаюсь Серебряным веком, а меня заставили читать древнерусскую литературу? Или наоборот: я занимаюсь древнерусской литературой, заставь меня читать литературу ХIХ века - от меня студенты убегут на второй лекции и будут совершенно правы, потому что негоже не своим делом заниматься. А если уж человека, специализирующегося в области чешского языка, по совместительству заставить преподавать польский... Непонятно, как этот вопрос будет решаться.

- Студенты-то при таких условиях не убегут, потому что будет контроль посещаемости.

- Контроль посещаемости для меня - вещь абсолютно нелепая и неуместная. Надо сказать, что на многих факультетах в университете это существует. Это находится в связи с одним из элементов Болонской конвенции - так называемой балльно-рейтинговой системой, когда оценка, которую получает студент за итоговый экзамен по предмету, не формируется на экзамене (я выучил, пришел, рассказал и получил пять), а складывается из целого ряда промежуточных форм аттестации. Допустим, 30% итоговой оценки - это посещаемость. Ты ходил на все занятия - у тебя уже 30% пятерки есть. Еще 40% складывается из результатов контрольных работ - допустим, четыре контрольные работы в течение семестра, и если ты их все на пятерки написал, то, как бы ты ни сдавал экзамен, у тебя ниже тройки уже не будет. При этом если ты не ходил и не написал контрольные работы, то у тебя пятерки и даже, скорее всего, четверки на экзамене тоже не будет по определению. Хоть ты и выучишь все в последние четыре ночи и выдашь это преподавателю на ура. Тоже, с моей точки зрения, не университетская система, потому что - с переклички лекцию начинать, что ли? Я помню, что я в свое время вообще начинала с того, что говорила своим студентам: если вам неинтересно, скучно и не хочется, то вы и не ходите Бога ради. Потом я перестала это говорить, потому что поняла, что в моих устах как заведующего учебной частью это может принять несколько больший характер обобщения, чем мне бы хотелось.

Мне кажется, что если преподаватель ведет занятия хорошо и лекции читает хорошо, то к нему все равно будут ходить. А если плохо - то, конечно, можно заставить, но смысл? Это не лучший способ заинтересовать собой студента.

- Вы часто называете студентов детьми. Когда, с вашей точки зрения, человек становится взрослым?

- На самом деле я вовсе не вкладываю в это обидного смысла «маленькие еще». Не знаю, никогда об этом глубоко не задумывалась, но это точно уменьшительно-ласкательное, а не обидное.

- Интересно: человек когда-нибудь достигает возраста, когда его уже не называют «дети»? Мне после окончания университета первокурсники кажутся такими маленькими...

- Да, а преподавателю университета любой студент кажется еще не совсем взрослым. У некоторых хороших преподавателей иногда какое-то почти родительское чувство к студентам. Не хочу сказать этой фразой, что сразу приписываю себе достоинства хорошего преподавателя...

- Ощущение пятого курса: сейчас университет закончится, и так не хочется во взрослую жизнь...

- Да, университет в особенности дарит это ощущение, может быть, потому, что все-таки является очень замкнутым в себе миром. Ты закончишь - и выйдешь куда-то совсем в другой мир, в котором тебе будет, как кажется, и неуютно, и страшно, и опасно, и так не хочется отсюда никуда уходить. И очень часто наши выпускники возвращаются сюда именно потому, что, побывав там, они понимают, как у нас здесь теплично, хорошо и аккуратно, спокойно.

- Болонская система (и та модель образования, которая реализуется в РГГУ, например) создает менее заметную границу между теплицей университета и внешней реальной жизнью? Есть шанс, что пропадет «тепличность»?

- Я так не думаю. Мне кажется, что тепличность проистекает не из этого. Она проистекает из того, что внутри университета есть не годами и десятилетиями, а веками складывавшаяся и сложившаяся особость, которая зависит не от того, чему и как мы учим. Она зависит от особых отношений между преподавателями и студентами, от этого особого отношения к университету, как таковому, от той «корпоративной этики», которая в университете все-таки существует. Мы воспринимаем себя людьми Московского университета и для нас это самое главное. Это наша первая и главная характеристика. А студенты воспринимают себя студентами Московского университета. От этого внутреннего самоощущения, которое непонятно как складывается - его нельзя разложить на составляющие, его нельзя сформулировать и осознать, его почувствовать можно, - создается замкнутый в себе мир, который существует со своими внутренними течениями и движениями внутри факультетов, внутри университета. Мне кажется, что он не раскроется до конца во внешний мир. По крайней мере, у нас на факультете. Меня иногда несколько пугают студенты других факультетов, которые встречаются по дороге в университет и, допустим, рассказывая о впечатлениях прошедшего дня, используют принадлежащие к русскому литературному языку предлоги и союзы - и все. Это вторжение внешнего мира к нам - поскорее, чем Болонская система. Но на нашем факультете я таких тенденций пока, к счастью, не замечала. Поэтому я думаю, что это наше внутренне качество может исчезнуть, только если изменится отношение преподавателя к университету и студентам или отношение студентов и к университету, и к преподавателям.

- Спасибо за беседу.