Между статским и надворным

Причины вдруг вспыхнувшего интереса к проблемам истории лежат на поверхности. Для того чтобы ответить на вопрос, почему окружающие страны демонстрируют такую обидную, незаслуженную агрессию по отношению к России, надо разобраться в том, а кто же мы есть на самом деле в нашей сложной исторической жизни. И как ни удивительно, взыскующая истины мысль проявляется не в литературе. Правда, оказалось, что мы еще толком не измерили глубины нашей словесности. Но надо признать, что миссию исследования национального духа взял на себя кинематограф. Делает он это с разной степенью ответственности, но задачи такие ставит. «ТД» находит эту тенденцию симптоматичной и предполагает осмыслять явления «кинематографической мысли». Сегодня мы поговорим о фильме «Статский советник», который показался нам в данном ракурсе достаточно характерным.

Почему-то о фильме «Статский советник» хочется говорить в мажорных тонах. Несет он в себе отчетливый оптимистический заряд, несмотря ни на что. А этих «несмотря на» можно нанизать длинный ряд. Вроде бы все должно располагать к серьезности восприятия: и актуальная тема – зарождение терроризма, и кровавая интрига, разворачивающаяся на заснеженных просторах Отечества, и идейный конфликт, разделивший героев, блеск актерского исполнения… Но вот воспоминания о фильме вызывают невольную улыбку, не то скептическую, не то сочувственную.

Разобраться же в природе отношения к этому фильму весьма полезно, уже хотя бы в силу того редчайшего для нашего кинематографа обстоятельства, что начался он задолго до появления первых титров на экране. Начался с обширной акции, вроде бы рекламной, но превысившей задачи рекламы на многие порядки. Предварительная подготовка общественного восприятия – на летучих пресс- конференциях, расположившихся по всем телеканалам во всех ток-шоу – была направлена на изложение того, что следует зрителям увидеть в фильме. И надо признать, что кино, которое создавалось на этих экспресс-тусовочках, было прекрасно.

На них чародействовал Михалков. С присущим ему обаятельно мягким и несокрушимым напором он расставлял вешки для правильного направления зрительского восприятия. Он говорил о великой стране, которая была сокрушена в результате недопустимого, преступного легкомыслия и властей, и граждан, об ответственности власти за сохранение жизненно важного равновесия в обществе, о трагической перекличке эпох в нашей истории… Он говорил много, и неважно было, соглашаешься ты с его формулировками или нет, важно было, что его пафос следовало разделить. У России великая и трагическая история, и мы – наследники этих трагических поворотов, что и необходимо ясно понимать, чем следует гордиться.

Более того, Михалков, излагая проблему определения границы допустимого зла для защиты добра, по-актерски виртуозно давал почувствовать напряженную глубину исторической путаницы этого самого зла и добра. Затем демонстрировался небольшой эпизод, когда его герой Пожарский за минуту до гибели, о неизбежности которой уже догадывается, танцует цыганочку, с легкой небрежностью, конечно, напоказ, щегольски, как и следует танцевать цыганочку… Холеные усы, бобровый воротник, умный взгляд, кто поймет уж тут, исполненный презрения или фатализма… И после всего этого действа – монологов и отрывка, складывалось впечатление, что ты посмотрел блистательный, умный фильм.

Одно, правда, смущало: члены съемочной группы во главе с режиссером Ф. Янковским смотрели на Михалкова, гипнотизирующего таким образом публику, с сакральным ужасом, в котором сквозило и вполне житейское недоумение. На их лицах читалось: «Это он про что, мы в этом не виноваты».

Пожалуй, что и не виноваты. При ближайшем рассмотрении оказывалось, что детектив, конечно, может обернуться «Преступлением и наказанием», а может не обернуться. Нет, все без обмана, обещанное действительно предъявлено: и террористы, и жандармы, и повзрослевший Фандорин, и пророчества о грядущем крушении империи. Только вот незадача: детективы Б. Акунина потому так любимы массовым читателем, что построены на надежной агатокристевской логике, простой, как «здрасте». Читателю, как и зрителю, надо так заморочить голову логическими подменами, сюжетными хитросплетениями, так извилисто вести его к финальному сюрпризу, чтобы шифр финального разоблачения даже отдаленно не высвечивался в промежуточных ловушках-намеках.

Принцип простой – главный виновник преступления тот, кого никак нельзя в этом заподозрить. А мотивацию для этого можно и сочинить. На то оно и сочинительство детективов. Вот и вышло по сюжетной логике, что преступник – главный следователь, а мотив – параноидально вывернутая идея о защите Отечества. И родилась умозрительная сюжетная схема партизанской борьбы любителя-одиночки в стане противника. Принцип Деточкина – исправлять подобное подобным. Руками бомбистов-экспроприаторов расправляться с глупыми чиновниками. Как говаривал незабвенный Воланд: «Вы, профессор, воля ваша, что-то нескладное придумали! Оно, может, и умно, но больно непонятно. Над вами потешаться будут».

Впрочем, сейчас речь идет не о возможности реализации определенного типа поведения, а о принципиальной исторической «безвоздушности» детективов Б. Акунина и фильмов по его произведениям. Это действительно превосходные детективы, и именно поэтому с их помощью просто невозможно говорить о проблемах как исторических, так и нравственных. Только потому, что в подлинном детективе и характерами, и историей руководит интрига, сюжет. А в произведениях других жанров, даже построенных на детективной основе, сюжет зависит от исторического характера.

Все же нельзя детективы беллетриста Б. Акунина, при всех его неоспоримых достоинствах япониста, стилиста и денди, числить по разряду прозы. Как нельзя кроссворды считать энциклопедией. Это лишь внешне схожие явления.

Но недаром Н. Михалков плел умелую паутину слов. С одной стороны, это был мастер-класс енеджмента по продвижению отечественного кинематографа. А с другой – была поставлена высокая планка, определены серьезные задачи, обозначены перспективы возможного разговора об Отечестве. Стало очевидно, что хочется серьезного подробного конкретного разговора в формате, обозначенном Михалковым. Вглядеться, причем с любовью вглядеться, во все подробности трагического конфликта, который пронизал историю России, и увидеть в современности зигзаг той самой трещины, которая определила исторические повороты страны. Кинематограф может это сделать, да отчасти и делает. Осмысление национальной идеи в кинематографических формулах и необходимо, и, наверное, неизбежно. В конце концов, именно Голливуд психологически вытянул страну из Великой депрессии, предложив формулу «американской мечты». А российский кинематограф, похоже, решил поискать формулу… ну, скажем, византизма. Впрочем, это будет видно. А потому несостоявшийся разговор о природе власти и оппозиции в Российской империи все равно оказался обещанием будущего.