Исихазм сегодня

- Сергей Сергеевич, термин «исихазм» обычно связывают с эпохой Святителя Григория Паламы и его непосредственных предшественников. Возник ли исихазм в XIV-м веке или подобные практики существовали и ранее?

- Духовная практика уединенной молитвы ради приближения к Богу, восхождения к Богу складывалась, начиная с эпохи первых отцов-пустынников, то есть с IV века. Что касается термина «исихазм», то длительное время его действительно прилагали лишь к  аскетической практике Православия поздневизантийского периода, XIII-XIV веков, - периода, главные вехи которого суть так называемые Исихастские споры, Исихастское возрождение в Византии и деятельность Святителя Григория Паламы. Однако в истории налицо единая духовная традиция, которая в непрерывной преемственности развивалась от своего основателя Антония Великого, от эпохи египетских и палестинских анахоретов, - до византийского монашества XIV века и далее вплоть до наших дней. При этом, свою главную духовную суть она сохраняла неизменной. Поэтому сегодняшняя наука считает  наиболее адекватным расширительное понимание термина «исихазм», когда им объемлется вся полнота традиции, во всех ее исторических эпохах и всех национальных ветвях. Ядро же традиции составляет выработанное и хранимое ею особое духовное искусство - школа «умной молитвы», или «умного делания».

У нас в России термин «исихазм» имеет несколько сложную историю. Практика православной аскезы перешла из Византии на Русь непосредственно вслед за Крещением Руси, преподобный Антоний, основатель Киево-Печерской Лавры, подвизался на Афоне, и киево-печерское монашество домонгольской эпохи по праву может считаться причастным к линии исихастского подвижничества.  Однако само слово «исихазм» по большей части не употреблялось. Аскеза привилась и укоренилась на Руси, выработала свой богатый аутентично русский словарь - и в заемном, иностранном слове не было необходимости. Говорили о подвиге, подвижничестве, об отшельничестве, о священнобезмолвии... И лишь  сравнительно недавно, уже в XX веке, русская наука и русская традиция перешли на универсальную терминологию и - стали говорить об исихазме.

Интересно, что наши предки называли исихастскую молитву не «умной», а «умной» или «умовой». Они отчетливо разделяли два значения: прилагательное «умный» относится к тому, что причастно уму, наделено умом, меж тем как «умной» обозначает действие, которое совершает сам ум или которое совершается с самим умом. Причем в этих действиях, «умных», или «умовых», ум выступает как единое целое. И это для исихазма существенный, весьма значимый момент: ведь подвижники начинали восхождение к Богу с того, что собирали ум или, как говорится в аскетических текстах, «собирали рассеянное по земле сердце».

- Когда возникла словесная формула «умной молитвы»?

- Она вырабатывалась постепенно, поскольку и сам исихазм развивался поэтапно. Естественно, что первый его период - примерно IV-VI века,  эпоха первых отцов-пустынников, - был сконцентрирован на самых начальных задачах духовного восхождения: решение о выборе пути духовной практики, работа покаяния, борьба со страстями.  В современной науке этот период традиции иногда даже называют «исихазмом до исихазма» (по аналогии с тем, как существование Византийского Сообщества, византийской цивилизации после падения Константинополя называют иногда «Byzance après Byzance», «Византия после Византии»).

Следующий период, «Синайский исихазм» VII-X веков, ставил в центр уже иные задачи. Аскет сумел выстроить этапы своей духовной работы, обращенные к мирской стихии, - и далее вставал вопрос о том, как же восходить к Богу. И здесь сделано было главное открытие: оно состояло в том, что нужно уметь соединить воедино, одновременно выполнять две очень разные работы, или активности - молитву и внимание. Человек должен организовать свое сознание как пространство молитвы, которое окружено стенками внимания. Внимание становится стражем молитвы, оно зорко замечает и устраняет все сторонние помыслы и помехи, все вторжения в молитвенное пространство. О самой же молитве стало ясно, что у нее должна быть краткая, но предельно насыщенная формула, которая имела бы в себе основное содержание, возносимое человеком к Богу, и была бы доступна для постоянного воспроизведения, для того, чтобы стать «непрестанною молитвой».

Уже к Синайскому периоду была найдена формула, которую мы сегодня называем «Иисусовой молитвой»: Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешнаго! Непрестанное творение Иисусовой молитвы при страже внимания и есть то, что традицией было названо «Умное делание», praxis noera.  

- Что считается целью исихастской практики?

- Здесь мы приходим к необходимости говорить не только о той работе, которую исполняет в духовной практике сам человек, - антропологической работе, но и о второй, «мета-антропологической» стороне духовной практики. Эта сторона обеспечивает самую возможность восхождения к Богу, и принадлежит она уже Божественной реальности.
Приближение к Богу и встреча с Богом - по православному учению, это не процесс соединения человеческой и Божественной сущностей, а энергийный процесс, продвижение человека к соединению его энергий с Божественною энергией, благодатью. В своей обыденной жизни, в эмпирической реальности человек  замкнут, закрыт для Божественных энергий, поэтому он и не достигает встречи с Богом. Цель исихастской практики - «разомкнуть» энергии человека и достичь их сообразования, некой их координации, гармонизации с Божественными энергиями. Эта согласованность двух бытийно различных энергий, их соработничество издавна выражается понятием «синергия», одним из ключевых понятий византийского богомудрия.

По достижении соработничества, дальнейшею целью является совершенное соединение двух энергий: оно составляет конечную и высшую цель аскетической практики, как и всей духовной жизни христианина, и выражается понятием «обожение», теозис. В полноте своей обожение недостижимо в пределах мира сего, однако духовная практика способна достигать подступов к нему, его реальных, зримых начатков. Когда человек оказывается способен разомкнуть свое энергийное устроение навстречу Божественным энергиям, начинаются эффекты действительной трансформации человеческого существа, и прежде всего они включают изменения человеческих восприятий, зрения и слуха. Формируются другие, альтернативные чувства, которые в аскетике издавна называются «умными чувствами».
 

- К исихазму в начале XX века апеллировали имяславцы и имяборцы. Как Вы считаете, имеет ли имяславие прямое отношение к исихазму или это явление иного порядка?

- Отношение имеет самое прямое уже потому, что имяславческие споры разгорелись на Афоне в среде подвижников-исихастов. Однако по существу содержания сами концепции имяславцев были богословскими, а не относящимися  собственно к процессу исихастской практики. Центральный тезис имяславия -  Имя Божие есть сам Бог - есть тезис не столько практический (хотя он имеет свои следствия и в сфере практики), сколько, в первую очередь, богословский, причем весьма заходящий в область догмата. Подвижники, таким образом, совершили выхождение в догматическую область, но это выхождение как русским, так и греческим богословием было признано несостоятельным.

- Протоиерей Иоанн Мейендорф и профессор Гелиан Михайлович Прохоров говорили о «политическом исихазме». Насколько актуален этот термин сегодня?

- Сам термин был введен в работах Гелиана Михайловича Прохорова еще в 60-е годы. Термин был им обоснован и укоренен в реальности византийской истории. Действительно, в ХIV веке в итоге Исихастских споров в Византии сложилась специфическая ситуация, когда исихастская традиция возымела существенное влияние на все сферы жизни византийского социума, в том числе, и на сферу политической жизни. И в этом смысле выражение можно считать оправданным.

Тем не менее, я полагаю, что его закрепление в качестве научного термина рискованно и нецелесообразно, ибо очень легко заводит к искушениям и искажениям. Термин легко можно понять и так, что политические измерения, аспекты принадлежат, философски выражаясь, не к «акциденциям», а к самой «субстанции» исихазма, к самому существу исихастской практики, что попросту несправедливо.

При определенных обстоятельствах исихазм может оказывать влияние на политику, но говорить, что политические измерения входят в существо исихазма, категорически неверно. Исихазм есть антропологическая и духовная практика, и к самой сути его принадлежит примат этих уровней над уровнем социальным, тем паче политическим. Существенно понимать, что социальный уровень возникает как вторичная импликация, и притом - лишь при очень определенных исторических и социополитических предпосылках.

- В «Настольной книге священнослужителя» упоминается «ересь исихазма». Как случилось, что исихазм был признан ересью?

- Это - печальная случайность, отражающая трудности «путей русского богословия», если использовать формулу о. Георгия Флоровского. В XVI-XVIII веках был длительный период упадка исихастской традиции во всем православном мире, в том числе в Греции и даже на самом Афоне, который был и остается сердцевиной исихастской традиции. На академическом же уровне господствовала школьная наука, находившаяся под влиянием западного богословия. Из академических курсов и учебников XIX века и доходят еще до наших дней подобные оценки православного исихазма.

А между тем, в том же XIX веке исихастская традиция в России переживала расцвет, я в своих работах говорю даже о русском «исихастском возрождении». Достаточно вспомнить знаменитое русское старчество, которое представляет собой существенное творческое развитие исихазма. Появились великие подвижники и учители исихастской духовности - святители Серафим Саровский, Игнатий Брянчанинов, Феофан Затворник, Оптинские старцы. Но в это же время в духовных академиях обучали по учебникам, в которых не редкость было найти, что исихазм -  некое духовное отклонение, даже ересь. Умное делание объявлялось  каким-то заимствованим из Индии, от факиров и йогов, причислялось к феноменам типа одержимости и впадания в экстаз, сближалось и с хлыстовством... А то, что исихазм - коренная и стержневая духовная традиция православия, это в академической среде было забыто, игнорировалось.

Возвращение исихазму его истинной роли ядра и стержня православной духовности произошло усилиями ряда замечательных русских ученых. По преимуществу, этот труд выпал на долю православных ученых русской эмиграции - Владимира Николаевича Лосского, протоиерея Георгия Флоровского, архиепископа Василия (Кривошеина), протопресвитера Иоанна Мейендорфа. С них начинается новый этап православной мысли, который иногда называют «неопаламизмом» или даже «неоисихазмом». Но эти термины, в особенности, последний, едва ли следует употреблять. Духовная традиция имеет своим заданием передачу определенного духовного опыта в его полной и точной самотождественности.

И духовная практика сегодняшних православных подвижников есть тот же, всегда себе равный исихазм, а отнюдь не неведомый «неоисихазм».

- Каковы основные направления научного исследования исихазма сегодня?

Период интенсивного изучения исихастской традиции на уровне современного научного знания, научных методов, открывшийся в 60-е - 70-е годы минувшего века, слава Богу, можно считать успешно продолжающимся до сих пор, как в исторической, так и в проблемно-богословской области. Восстанавливается богатейшая картина Исихастского возрождения  XIV века, впервые осуществляются публикации многих важных текстов периода Исихастских споров. В богословской же проблематике я бы выделил прежде всего два направления. Прежде всего, важные задачи ставит перед нами богословие энергий святителя Григория Паламы: мы еще крайне далеки, увы, от  создания современного православного учения об энергии.

Другой круг задач связан с исихастской антропологией: в ней мы находим целый ряд идей, открытий, находок, ценных для современного понимания человека. Именно в этой области лежат и мои уже многолетние исследования исихазма. Здесь, как я убежден, древняя православная традиция способна подсказать многое и важное современной науке.

- Многим Вы известны прежде всего не как исследователь исихазма, а как переводчик произведений Джойса. Как сочетаются такие разные направления деятельности?

- Джойс - мой собеседник и интимно близкий мне человек уже многие годы. Понятно, что мы никак не сходимся с ним в духовных основаниях. Но у этого ирландца - великолепная проза и глубокая антропология; и мой диалог с ним об искусстве и человеке для меня увлекателен, плодотворен и бесконечен.