Глобализм и царство антихриста

Круглый стол по современной эсхатологии

Как показывает опыт, чуть ли не любой разговор «за жизнь» в преимущественно мужской компании, причем независимо от характера занятий и уровня образованности собеседников, почти неизбежно оборачивается рассуждениями о политике, а потом и о грядущих судьбах человечества. В этот раз состав участников «Безумного чаепития» был исключительного мужским, и его главной темой стал вопрос о том, как процессы глобализации современного общества могут быть связаны с наступлением последних времен человечества. В этом обсуждении, призванном соединить эсхатологию и геополитику, кроме ведущего, главного редактора «ТД» Максима Большакова, приняли участие историк Владимир Махнач, журналист и политолог Илья Агафонов и руководитель отдела Украины института стран СНГ Кирилл Фролов.

Максим Большаков: С недавнего времени широко распространилось мнение о том, что наступление глобализма, то есть объединение всего человечества в одно культурное и информационное пространство, а в конечном счете, создание единого мирового государства, станет предпосылкой наступления царства антихриста, который таким образом и получит власть над миром. Не кажется ли вам, что подобные представления — нечто совершенно новое и даже противоположное эсхатологическим воззрениям античности и средневековья. Уже в раннехристианские времена наступление царства антихриста символизировало как раз падение мировой Римской империи. Это положение встречается, например, у Тертуллиана, трактовавшего десять рогов апокалиптического зверя как десять царей, которые расчленят империю перед приходом антихриста. В Византии в основе политической идеологии также была заложена идея универсализма, то есть существования до последних дней истории единой христианской империи.

Владимир Махнач: Во-первых, не нужно путать идеи империи и глобализма. Ни одна империя, начиная с Рима, претендуя на универсальность, не претендовала на мировое господство. Это пытались осуществить как раз те, у кого империи так и не получилось: Александр Македонский, Тамерлан, — государственные образования коих давно забыты. Империя претендовала на первенство, и в этом качестве была арбитром, что признавалось еще не так давно. В некрологах по предпоследнему русскому государю Александру III так и отмечали, что Европа лишилась в нем гуманнейшего, справедливого, человеколюбивого арбитра. Так что здесь аналогия-то непрямая. Американцы, с которыми в первую очередь и связывается идея глобализма, народ отнюдь не имперский, и то, что они созидают, — квазиимперия. В этом смысле глобализм и можно рассматривать как движение к антихристу, хотя я и не считаю, что это может произойти обязательно скоро. Глобализм не нов. Его идея сформулирована в эпоху Просвещения. Три последних века в отечественной истории носителями глобалистской идеи были франкмасоны — тоже порождение эпохи Просвещения. Всегда этот интеллектуальный глобализм был направлен против любой империи. И торжество этой линии привело в результате I Мировой войны к уничтожению четырех империй сразу: Российской, Германской, Австро-Венгерской и Османской. Нынешняя глобалистская тенденция просто существует в силу того, что не стало империй. И Рим, и Византия были антиглобалистскими. Вспомним распространенное толкование слов апостола Павла о том, что «тайна беззакония», то есть приход антихриста, «не совершится до тех пор, пока не будет взят от среды удерживающий теперь» (Фесе. 2:7), встречающееся, в частности, у Иоанна Златоуста. «Удерживающими» в данном случае считались императоры Римской империи, даже тогда, когда они были язычниками. Я неисправимый оптимист: Римскую империю не восстановить, а вот Российскую можно. Даже, я бы сказал, запросто можно. В конце концов, в истории Рима были падения. Да и Византийская империя казалась погибшей в 1204 г., когда в нее вторглись крестоносцы. И ничего, вылетели крестоносцы пробкой, а империя еще 250 лет просуществовала и оберегала Вселенскую Церковь.

Хотя некоторые основания для беспокойства все-таки есть. Если вспомнить последнее столкновение на Святой земле между мусульманами и иудеями, мы не можем забывать, что это произошло потому, что под Храмовой горой начали рыть туннель. Эсхатология мусульман предельно близка к христианской, помнят они ее, к сожалению, лучше, чем иные христиане, и все увязывается, так как пришедший антихрист должен восстановить Иерусалимский храм. Упадет мечеть — открывается возможность восстановить храм. Это не пустые слова, потому что священников уже обучают для будущего иерусалимского храма.

Кирилл Фролов: Я отнюдь не считаю, что мы на грани создания единого всемирного государства. Существует несколько центров силы, власти, цивилизационных систем. Есть, например, то, что называется американским проектом мирового господства, и даже он — не единое течение. В нем существовал и отчасти существует и ныне так называемый протестантский фундаментализм (республиканцы — Рейган, Буш) — это американский империализм под миссионерскими знаменами, своеобразная пародия на Византию, религиозная миссия по насаждению протестантизма. Вспомним, что в США протестантские пасторы в консервативной среде играют большую роль. Далее, существует китайский вариант, тоже претендующий на очень серьезное влияние. Существует исламский глобализм, с претензией на мировое доминирование ислама. До проведения какого-то общего знаменателя мировой политики еще очень далеко. Процессы идут довольно сложные, и им необходимо давать духовное и политическое описание. И необходимо выработать ясные и конкретные планы, а что, собственно, делать православным, так как сегодня Россия — единственная страна, которая еще имеет шансы стать православной. При всем уважении ко всем остальным православным государствам, население этих стран чуть больше Московской области. Если наш локомотив выйдет, он и эти локомотивчики подцепит.

Илья Агафонов: Говоря о глобализме, нужно подумать о том, как Россия, если она станет православным государством, сможет осуществлять свою функцию вовне как хранителя мирового православия. И тут ситуация глобализации предоставляет как раз уникальные возможности. Кирилл говорил про православные страны, что в них слишком мало населения. Отчасти это так. Но за этим населением стоят диаспоры с хорошими возможностями и своими интересами, тоже зачастую нуждающиеся в таком же арбитре. То есть влияние России в этом смысле может быть не столько материальным, как американское, которое держится на авианосцах и технологиях, а именно идеологическим, как это делают мусульманские страны. Религиозный- фактор в политике становится значимым, это тоже невозможно отрицать. Это 20-30 лет назад можно было говорить о том, что религиозный фактор в политике отмирает. Мы видим, что религия в политике, в общественной жизни играет очень большую роль.

М. Б.: Но ведь и Церковь по своей природе наднациональна. Мне кажется, осмысление именно этой ее роли как никогда актуально в эпоху глобализма.

К. Ф.: Этот вопрос актуален уже достаточно давно. Сейчас противники Русской Православной Церкви считают, что она пытается сделаться неким наднациональным субъектом с внутренним суверенитетом. Считают, что это якобы ужасно. Ясно, что сторонники подобной точки зрения хотят видеть Церковь каким-нибудь 125-м подъездом президентской администрации. И это не ново. Вспомним начало русской трагедии, историю всех этих петровских секулярных перекосов. С чего все началось? Со знаменитого конфликта патриарха Никона и царя Алексея Михайловича. Тогда сторонники государственного контроля за Церковью смогли низложить и дискредитировать патриарха, сторонника модернизации России на основе православных ценностей, одного из немногих людей своего времени, осознававших Россию как лидера всего вселенского православия и восточно-христианской цивилизации. Очень важна в этом смысле востребованная у Византии идея патриарха Никона о симфонии Церкви и государства.

В. М.: Видите ли, в чем дело: Церковно-государственная симфония, о которой говорил Кирилл, возможна только с христианским государством, причем с монархическим возглавителем. Дело тут даже не в достоинствах монархической формы правления (по Аристотелю, она может быть одновременно и лучшей, и худшей, если это тирания). Просто христианский монарх поставляется Церковью, а поставлять раз в 4 года президента абсурдно. Можно иметь двух-, трех-, пятипалатный парламент, но для симфонии должен быть государь, первенствующий мирянин Церкви. С государством светским Церковь может иметь нормальные отношения, но симфонию осуществлять не может. Я согласен с А. В. Карташовым, который писал, что это могла бы быть только какофония. В ближайшее же время в рамках практической политики было бы разумно брать пример с католиков и лютеран, которые строят свои отношения с государством в форме конкордатов. Пора и патриархии заключить с Кремлем соответствующее соглашение. Что же касается возможности осуществления симфонии Церкви и государства, то и тут путь не закрыт. Носителем дважды универсалистской идеи был патриарх Никон. Дважды — потому что универсальность империи симфонически сочеталась в его мысли с универсальностью Вселенской Церкви. Я понимаю, почему патриарх построил Новый Иерусалим на речке Истре, а не в Кремле, где его начинали строить в конце XVI в., но не завершили строительства из-за Смуты. Никон выбрал это место для того, чтобы Третий Рим не сливался с Новым Иерусалимом: они рядом, как царь и патриарх.

Теперь относительно обвинений в адрес нашей иерархии. Церковь действительно должна добиваться признания себя в качестве полноправного субъекта международного права. Напомню, кстати, что, хотя формально Ватикан имеет государственную территорию, нунции представляют в разных странах не государство Ватикан, а Святой престол. Церковь территориально не совпадает с государством, никогда не совпадала и не будет совпадать. Это неоспоримый факт. Раз не совпадает, то Православная Церковь — субъект международного права.

М. Б.: Но есть еще одна сторона глобализма. Очевидно, что мир превращается во все более однородное культурное пространство, где стираются различия между народами, отмирают национальные традиции и так далее. Как к этому относиться?

И. А.: Я выскажу, может быть, неожиданную в православной среде точку зрения. Мне кажется, что во многом и неплохо, что границы между народами постепенно стираются. Не секрет, что часто эти границы являются препятствием на пути христианской проповеди, а стремление сохранить национальное своеобразие оборачивается возрождением самых диких и дремучих верований и обычаев. Некоторые мусульманские культуры для пользы и безопасности России должны претерпеть серьезнейшие изменения. Например, такие черты чеченской культуры, как традиционное рабовладение и спокойное отношение и даже поощрение грабежей, похищений людей должны из нее исчезнуть.

Необходимо понимать, что эта сторона глобализма — закономерный и неизбежный процесс, и православным не надо пытаться сохранить изживающее себя деление человечества на народы и нации, а оказать свое влияние на неизбежное культурное объединение мира.

В. М.: Позвольте решительно не согласиться. Я хочу кратко вспомнить одно из гениальных положений Константина Николаевича Леонтьева. Речь идет о самой известной его статье «Византизм и славянство». Походя он указал, что всякое упрощение есть деградация. Глобализм — классическая упрощенческая концепция, она не может увенчаться полным успехом, каждый человек принадлежит этносу, мир состоит из этносов и будет состоять до скончания века. Деэтнизация невозможна, а вот раскультуривание возможно, разрушение национальных культур идет полным ходом. И, соответственно, это неизбежно должно приводить к деградации.

И. А.: Я бы хотел обратить внимание на нечто противоположное. Национальные культуры сейчас создаются на пустом месте, пишутся учебники истории, высосанные из пальца, насаждается национальный язык, изобретенный совсем недавно — Украина та же самая, где на государственном уровне поставлена задача создания украинского национального сквернословия.

М. Б.: Однако подобного рода «национальное возрождение», которое наблюдается у многих малых народов России, тоже ведь происходит независимо от нас. И если мы, христиане, не воспользуемся этим, то этим воспользуются язычники. Уже сейчас языческие верования активно насаждаются как якобы средство национальной идентификации.

В. М.: Это делается местной мелкой элитой, а вовсе не этносом. Многие малые народы России приблизились к положению субэтноса русского народа, и это нисколько не угрожает своеобразию их культуры, а во многих случаях единственная возможность это своеобразии сохранить. В русском народе масса субэтносов со своей культурой: например, донские казаки, карпатороссы или поморы. Это — богатство, это — усложнение системы. А то, что предлагается сейчас, — это наоборот упрощение. Ведь собственно национализм такого мелкого, сепаратистского свойства насаждали именно глобалистские круги XVIII-XIX века. Возьмите Албанию или Кавказ.

Поэтому мы должны различать какие-то благие особенности этноса и имперский уровень, который выше племенного. Народ не теряет, а обогащается, входя в общую надэтническую империю.

В любом случае, этническое упрощение человечества, по моему мнению, — это путь к наступлению царства антихриста.

М. Б.: Не секрет, что сейчас глобализм воплощается во вполне определенном образе США, главным врагом которого уже давно объявляется исламский фундаментализм. Получается, что последний чуть ли не единственный противостоит процессу глобализации, а соответственно, для некоторых и наступлению царства антихриста. Кого поддержать в этой борьбе?

В. М.: А почему мы обязательно должны кого-то поддерживать в чужой войне? Мне очень жаль, что мы так активно и в то же время бессильно повели себя во время последней агрессии США. Все равно клин между американцами и западными европейцами вбить не удалось, а режим Саддама Хусейна был действительно гнусен. Это не наша война. А вот в отношении Ирана, против которого замышляется новая американская агрессия, нужно осознавать, что это — наш естественный союзник. И Иран относится к России даже в религиозном смысле положительно, надеясь, что русские одумаются и Белый Царь (а это для них категория сакральная) вернется. Заметьте, ни одного перса-боевика на Кавказе нет. Азербайджан также пытался получить иранскую воинскую поддержку в конфликте с Арменией, и ничего не добился. Нам нужен дружественный Иран хотя бы потому, что нам нужна дружественная Индия, дабы уравновесить возможный альянс Китай-Пакистан.

К. Ф.: Ремарка: все-таки Иран при всех позитивных изменениях, которые там происходят, остается достаточно жестко фундаменталистской страной, где за принятие христианства полагается смертная казнь. В панисламском же глобальном проекте, равно как и в американском, России места нет. Ислам более, чем кто-либо, заинтересован в глобализации. Для него это отличная форма экспансии. И я вполне понимаю исламистов — они веруют, и искренне считают, что для того, чтобы попасть в рай, нужно быть мусульманином. Поэтому они честно и Россию, и Европу, и Америку пытаются обратить в ислам. У них нормальная логика экспансии. Они работают, журналистов покупают, вкладывают деньги в свою пропаганду. Мне кажется, что одной из проблем православия сегодня является то, что у нас выбита в хорошем смысле логика экспансии. Почему они наступают и не стесняются этого? Мне кажется, что лучшим ответом на все эти суррогатные проекты стало бы нормальное воцерковление общества и культуры.

М. Б.: Ну, о «православной экспансии» я еще найду повод возразить на следующем «Безумном чаепитии», посвященном миссионерству в современном обществе. Но что вы все-таки понимаете под этим?

И. А.: Не стал бы называть это экспансией, но необходима прежде всего проповедь среди мусульманских народов. Раньше апостолы шли за тридевять земель, а сейчас все эти народы здесь. Ими не занимается практически никто.

К. Ф.: Для этого нужно построить часовни на каждом рынке и служить там по-азербайджански.

М. Б.: В заключение такой вопрос. А насколько правомерно мы вообще обсуждаем эсхатологические вопросы не как богословские, а как геополитические?

И. А.: В самом начале мы договорились, что не будем предсказывать Конец Света, не наше дело обсуждать времена и сроки. Мы говорим о тех тенденциях, которые в своем развитии неизбежно приведут к деградации рода человеческого.

В. М.: Мы не эсхатологические вопросы рассматриваем геополитически, мы пытаемся, может быть, неудачно, геополитические вопросы рассматривать в том числе эсхатологически. Думаю, что христианам это приличествует.

К. Ф.: Так уж сложилось, что вопросы эсхатологии зависят от того, будет ли восстановлено православие в России. Эти вопросы взаимоувязаны. Если православие не восстановится, оно будет отброшено в маргинальные пространства, на задворки истории.

В. М.: Церковь пребудет до конца времен, следовательно, Церковь пребудет и во времена антихриста. Но если Церковь превратится в маргинальную группу, это однозначно означает, что антихрист пришел или придёт буквально завтра.

М. Б.: Ну значит, пока мы можем говорить лишь об Апокалипсисе послезавтра. И, действительно, не нам пророчествовать о том, когда это послезавтра наступит.