Если бы редактором был я…

На его месте могли быть Вы

В этом номере мы подводим итоги конкурса среди студентов и аспирантов российских вузов на лучший журналистский материал по одной из трех предложенных тем. Не скроем, что читатели в этот раз не сильно порадовали редакцию качеством и обилием своих творений. Неужели прежние поколения студентов, присылавшие на «ТД-конкурс» столь блестящие статьи и эссе, были талантливее и активнее нынешних? Надеюсь, что наши читатели опровергнут это неутешительное предположение (условия новых конкурсов смотрите на последней странице). Тем не менее, награда нашла героя, разбогатевшего на 100 у.е., с чем мы его и поздравляем.

Если бы редактором был я… Признаться, мне несколько странно писать эту фразу. Дело в том, что я и так довольно долго проработал редактором в одном очень солидном научном издании. Правда, там я был далеко не главным, и даже не ведущим или старшим, а просто редактором, без всяких приписок к званию. Поэтому редакционная политика издательства определялась далеко не мной, и моего мнения о смысле и назначении нашей весьма своеобразной профессии, естественно, никто не спрашивал. Тем не менее, опыт редакционной работы поневоле наводит на некоторые размышления, которыми я и хочу поделиться с читателями.

Как редактору мне приходилось сталкиваться с самыми разнообразными авторами. Большинство из них писали статьи примерно нужного объема и содержания, потом что-то из них приходилось выкидывать, что-то дописывать, где-то исправлять стилистические ошибки, где-то удалять глупости и ляпы, — в итоге обычно без особого труда получалось именно то, что и должно было получиться, не больше и не меньше. Таких авторов, признаться, я любил меньше всего.

К сожалению, едва ли не столько же было и откровенных халтурщиков. Их статьи приходилось исправлять методом «тотального» редактирования: вдоволь насмеявшись над перлами незадачливых авторов, я нажимал на «Выделить все» (Ctrl+5) и «Delete» и переписывал от начала до конца, в лучшем случае, «по мотивам» оригинала.

Встречались и «сумасшедшие гении», которые по поводу каждого исправленного слова устраивали скандалы. Редкой удачей были просто дельные и талантливые авторы. Если в их статьи и приходилось вносить какие-то незначительные изменения, то эта ничтожная правка приносила редактору невыразимое удовольствие: приятно, когда, казалось бы, в абсолютно совершенную вещь ты вносишь еще большее совершенство, тем более, что «просто гении» были обычно благодарны за подобного рода правку, если она была по делу. Иногда, правда, редактор вносил поправки в такие статьи лишь ради успокоения совести, тешась мыслью, что он поработал и над этим материалом. Хорошо, если подобная правка не сильно портила изначальный текст.

Попадались мне и откровенные бездари, невыносимые и многословные пустомели, нарочитые оригиналы, абсолютные пофигисты, авторы, по статьям которых можно было безошибочно судить о здоровье и настроении их любимой тещи или собаки, а также множество других писательских разновидностей и переходных форм. Творения столь не похожих друг на друга людей в результате моей варварской редакторской деятельности превращались, за редким исключением, в до невозможности однообразные тексты, не несущие ни авторской, ни даже моей собственной индивидуальности. Все эти годы меня не покидало чувство стыда за подобное упрощение многообразия мира и невольное содействие победе «коллективного бессознательного» над неповторимой человеческой личностью.

Особенно жалко мне было одного автора, который до сих пор вспоминается мне в некоем загадочном романтическом ореоле. Он был одним из самых талантливых и образованных людей, которые когда-либо мне встречались, и одним из немногих, кто действительно понимал, о чем он пишет. Его писания, однако, не могли не вызывать некоторого недоумения. Если бы сей ученый муж вообще не использовал знаков препинания, это обстоятельство меня бы вряд ли особенно удивило: многие писатели-постмодернисты прибегают к такому приему, хотя постмодернизм был бы, наверное, не лучшим стилем для написания научной статьи. Однако мой приятель, а мы с ним стали закадычными друзьями, хотя и ставил всевозможные запятые, точки, двоеточия, тире и так далее, но стояли они в самых непредсказуемых местах, и выбор того или иного знака не поддавался рациональному объяснению. Точка между предлогом и существительным была далеко не самым оригинальным синтаксическим ходом моего автора. Я долго пытался выявить хоть какую-то систему, но мои усилия оказались тщетными.

Язык, на котором писал мой друг, был также весьма своеобразен. Безусловно, он относился к славянской группе и даже, вероятно, вел происхождение от русского, однако, в отличие от всех прочих человеческих языков, порядок слов в предложении в нем был абсолютно произвольным, согласования падежей, родов, чисел, времен, и тому подобного просто не существовало, а словообразование велось по каким-то еще не известным в филологии законам. Почему человек, в обычной жизни говорящий на нормальных человеческих языках (он знал их штук семь), вдруг столь не к месту прибегал к такому изысканному и загадочному косноязычию? Были ли статьи моего друга зашифрованным посланием для грядущих поколений, или у автора сломался монитор и он набивал свои творения вслепую? Возможно также, что сей ученый муж знал так много об описываемом предмете, что не мог выразить переполняющее его знание средствами обычного языка, или же, наоборот, автор был столь не уверен в истинности собственных писаний, а, может быть, вообще любых разысканий человеческого разума, что темнотой стиля пытался намекнуть читателю на это печальное обстоятельство? А, может быть, мой приятель творил на родном мордовском языке, и неудобопонимаемость текста — это всего лишь недостаток авторского перевода? Или же сей служитель науки был убежден, что русский язык уже не может использоваться в патристике и агиологии (мой друг исповедовал своеобразное мордовское мессианство: он считал, что русский народ отступил от Бога и благодать вместе с Серафимом Саровским перешла в мордовские леса, поэтому теперь «Саранск — четвертый Рим, а пятому не бывать»)? Впрочем, может быть, небрежность и непонятность стиля была лишь выражением еще одной стороны натуры этого весьма оригинального человека (в то время, когда я был с ним знаком, он очень редко брился, курил «Беломор» и в одежде придерживался стиля «а-ля бомж»). Наконец, может быть, хотя не хотелось бы так думать, мой приятель был обыкновенным халявщиком и халтурщиком, не утруждавшим себя перечитывать им же написанные тексты. Какое из этих предположений верно, так и останется загадкой для человечества. Вернее, грядущие поколения даже не будут знать, что подобная тайна существовала: после моего редактирования тексты одного из самых загадочных людей современности превратились в обычные научные статьи, которые, безусловно, многое расскажут о раннем западном средневековье, но будут хранить молчание о таинственной личности автора.

Наконец, мы подошли к собственно теме нашего эссе: что бы было, если бы Редактором (причем редактором именно с большой буквы, не ограниченным ни временем, ни силами, ни пространством) был я? Ничего хорошего из этого, конечно же, не получилось бы. Я с ужасом думаю, какой бы неисправимый урон понесла мировая культура, если бы меня пустили редактировать, например, Платона, Аристотеля или Канта. Платона я, наверное, сократил бы раз в пять: нечего лить воду, — и ни один нормальный человек его читать, естественно, не смог бы, уснув на первой же странице. Аристотеля я, наоборот, разжевал бы так, что все гениальные «темные места» этого философа, которые тысячелетиями будоражили человеческую мысль, превратились бы в скучные, едва ли не пошлые банальности. Канта я бы вообще исключил из списка авторов, решив, что человечество обойдется без еще одного сумасшедшего немца.

Редактируя святых отцов, я, наверное, обнаружил бы в них множество несуществующих ересей (на работе я совмещал свои редакторские обязанности со скромной должностью «Великого инквизитора»), а также прибавил бы собственных (среди всего прочего, у меня нет и богословского образования).

Сложно представить, творения скольких великих людей я подверг бы беспощадной кастрации, если бы меня допустили к ним. Но все-таки я не стал бы призывать к побиению всех редакторов камнями: увы, далеко не все авторы гении и далеко не все читатели способны наслаждаться их стилистическими экспериментами и, тем более, самостоятельно отличить истину от глупости. В наш постмодернистский век читателя больше интересует сам текст, нежели его автор. Какая разница, кто написал статью: тот, чья подпись стоит внизу, редактор или некий обезличенный принцип редактирования, принятый в этом издании, — главное, чтобы человек, заглянувший в нее, нашел то, что он искал.

Искусство редактирования сродни искусству скульптуры, причем редактор работает сразу во всех техниках. Подобно ваятелю из камня, он должен отсекать все лишнее из текста, и, подобно лепщику, изменять его форму и добавлять нечто свое. Иногда ему приходится, подобно мастеру инсталляций, соединять в одном произведении творения самых разнообразных авторов и свои собственные сочинения. В этом качестве он мало отличается от писателя-постмодерниста.

В подобной работе есть нечто сказочное: текст, который получается в результате, одновременно принадлежит и не принадлежит редактору. В этом редактирование сходно с рождением ребенка, родного и выстраданного родителями, но не во всем похожего на них и имеющего право на самостоятельное существование.

Но самое главное, что редактор стоит на страже истины: он последний, кто может воспрепятствовать ошибкам, глупости и обману просочиться в умы читателей. Это налагает на него невыносимое бремя ответственности: на Страшном Суде, безусловно, все когда-либо изданные или отредактированные тексты станут основным свидетельствами обвинения или защиты для решения вечной судьбы злосчастного редактора. Именно поэтому мне не хотелось бы быть главным редактором.

Но все-таки, объявляя конкурс, вы, наверное, имели в виду не мои абстрактные рассуждения, а вполне конкретный вопрос: что бы я делал, если бы был редактором «Татьяниного дня». Ответ на него прост и очевиден: я бы привлек очень хороших авторов и платил бы им очень большие гонорары. Только где их найти (я имею в виду деньги)?