Межсезонье

Поезд подали на третий путь. А помнится, московский состав всегда приходил на первую платформу и отходил с неё же. Даже когда время отправления совпадало с движением киевского или харьковского электровоза. Я сошел на перрон. Немного оглядевшись и вдохнув глубоко свежего утреннего воздуха, который даже здесь, на вокзале, пахнет морской травой, я заметил, что два первых пути разобраны, на них — кучи взрытой земли и щебня. На рельсах — ржавый желтый строительный кран. Встречает поезд только кучка таксистов. Пока харьковские челноки разгружают свои безразмерные полосатые сумки, заспанные «водилы» уговаривают приезжих. Я подхожу к одному из них.

— Вам в город? Подвезти?

— Нет, спасибо, я тут рядом… А что с вокзалом?

— К лету готовимся. Будут плиткой покрывать, как на набережной. Бывали?

Город

Евпатория кажется вымершей. Только пустой красный трамвай выпуска пятидесятого года со скрипом проносится мимо, качаясь в разные стороны, и вскоре исчезает впереди. Странное чувство полного отсутствия людей здесь не покидает меня. Я иду по центральной улице города — имени М. В. Фрунзе — и за десять минут ходьбы еще никого не повстречал. Зато везде налицо судорожная подготовка к лету. Первые этажи местных «хрущевок» скуплены под магазины: к некоторым подведен недостроенный желтый каркас из ракушечника, другие подъезды уже отштукатурены и даже побелены, третьи имеют некое подобие вывески. Но все как один недостроены.

После Москвы здесь сразу обостряются все чувства. Небо кажется ярким и широким даже в это время года, ветер порывисто задувает за ворот и на перекрестках сбивает с ног. Холодный, но простудиться не боишься — идет с моря.

Последнее десятилетие не пошло на благо городу, да и всему черноморскому курорту в целом. Сначала сюда боялись ехать, потому что внезапно здравницы стали частью другой страны, потом — из-за раздутой кем-то истории о неминуемом восстании крымских татар. Именно раздутой: о том, что это был непонятно кому выгодный политический ход, говорит многое — и негативное отношение к возможности вооруженных выступлений самих «аборигенов», и ложные сведения в прессе, и показные сборища масс возвращенного на родину народа на центральной площади Симферополя. Остальные этносы многонационального Крыма к этому отнеслись поначалу тоже с боязнью, но вскоре поняли, насколько вероятна «негрянувшая революция», и успокоились. Три палатки, установленные напротив здания Верховного Совета Крыма, в которых несколько лет подряд жили в знак протеста отшельники-татары, цинично огородили высокими стальными прутьями, точь-в-точь как в зоопарке, тем самым сделав их местной достопримечательностью. В парке рядом с пассивными революционерами стали гулять молодые родители с колясками, а маленькие дети уже не боятся подбегать вплотную к ограде и даже бросать сквозь нее фантики от конфет. Такой же характер историческо-политической достопримечательности обрел и сам «мятеж» крымских татар: как «держали» они все рынки в Крыму, так и держат, как селились в отдельных городах-спутниках (как то Исмаил-Бей под Евпаторией), так и селятся.

Когда спал общий ажиотаж, поехали отдыхающие. Прошедшее лето было сумасшедшим во многих отношениях. Во-первых, заполняемость санаториев достигла 120 %, что даже превысило число отдыхающих в далекие советские времена (впрочем, об этом ниже), многочисленные кафе, рестораны, аттракционы и прочее располагающееся на территории бывшего Парка культуры и отдыха имени М. В. Фрунзе заработали на иногородних толстосумах так много денег, что на подоходные налоги город смог полностью реставрировать центральную набережную.

Однако, несмотря на столь удачное лето, зима приходит той же самой зимой «желто-блакитного» периода, без света, тепла, отдыхающих и работы (ведь именно с переходом Крыма под флаг Украины санатории и переквалифицировались на строго летний график работы). Всемирно известная детская здравница, не знавшая отбоя от отдыхающих ни летом, ни зимой, постепенно привыкает к новому явлению — межсезонью. Старшее поколение зимой сидит без работы, молодое — переезжает в другие города (а зачастую не возвращается обратно), учится или спивается от безделья. Врачи, которых в свое время на конкурсной основе выбирали для работы на курорте, настоящие профессионалы, вынуждены уезжать насовсем к родственникам в Россию или Израиль.

Озеро

Курортная часть практически неотделима от жилой. В «мертвый» период здесь совсем нет людей, а в сезон — только на этих улочках и можно отдохнуть от лотошников, шумных дискотек и бесчисленных толп загорелых людей. Выхожу в летний парк — дороги размыты недавними дождями, серый мокрый песок забивается в ботинки и мешает идти. Летом, когда солнце раскаляет асфальт, выходить с пляжа небезопасно — дорога жжет пятки. Поэтому здесь песок, покрытый мелкой галькой. Босиком ступаешь по нему, как по массажному ковру в кабинете врача. Сейчас же вязкая зернистая жижа заполняет все пространство от газона к газону. Обхожу по траве, тоже серой и пожухлой.

Впереди — море. Оно тоже серое, как и песок, как и небо, как и трава, как и пустые санаторские корпуса. На пляж можно попасть, минуя их длинный ряд — через озеро Мойнаки, которое отделяет курортную часть от огромной территории грязелечебницы, куда летом возят на процедуры отдыхающих. За это озеро Евпаторию очень любят иностранцы, приезжают на отдых, обмазываются черной илистой массой со дна и возлегают на солнце, от которого грязь становится светло-серой. «Курортный Клондайк» — так называют озеро американцы. Евпаторийцы знают о чудодейственной силе озера и гордятся им, хотя и относятся к нему по-хозяйски спокойно: ну, мол, есть и есть. Мальчишки лечат грязью разбитые коленки. Иранские шахи — своих жен. В конце семидесятых Мохамед Реза Пехлеви, отчаявшись обрести наследника, приехал со своей супругой к берегам Мойнак. Страдавшая бесплодием госпожа Пехлеви, пройдя курс необходимых процедур на мойнакских грязях, вскоре разродилась ребеночком. Говорят, она возвращалась сюда не раз поклониться лечебному озеру, которое считала святым.

Далекие советские времена также нанесли курорту вред. Это губительно сказываются на состоянии озера именно сейчас, когда о курорте забыли и решать его проблемы не хотят. С 1962 году после постройки Северо-Крымского канала глубинные грунтовые воды постепенно опресняют озеро, на диком берегу уже вовсю растут камыши.

Выхожу на пляж. На море шторм — обычное дело для несезонья. Половина пляжа «съедена» волнами, вода подступает к навесам, летом защищающим от солнца. Вдали над гущей кипарисов и акаций возвышается тонкий шпиль детского пионерлагеря «Юный ленинец», задумывавшегося младшим братом «Артека». Огромная территория, монументальные здания, бассейны, стадионы, киноконцертный зал — все попало под колесо государственных реформ начала девяностых. Даже название не поменяли — теперь лагерь как символ прошедшей эпохи беззаботной жизни и детских улыбок. Пляжи заросли травой, деревянные летние прибрежные корпуса разобраны и растасканы местными на заборы дач, стены огромного концертного зала потрескались и пластами осыпались.

Евпаторию еще помнят как детскую здравницу. Мои ровесники вспоминают отдых в маленьком крымском городке с песочными пляжами как символ вечного лета, первых дискотек и поцелуев, нудных, но полезных врачебных процедур… Сейчас лечебный курорт срочно переделывают в развлекательный. Но никакой конкуренции даже с бывшими соцстранами Евпатория, естественно, не выдержит.

Здравницы

Я поднимаюсь к санаториям. Справа гордость Евпатории, построенный российским Международным исследовательско-космическим центром имени Хруничева пансионат «Планета». Это бывшая территория профсоюзного санатория «Таврия». Недостроенный корпус долгое время одиноким остовом стоял посреди пустыря. Но за считанные месяцы, вскарабкавшись на невзрачные стены, здание восстановили нанятые специально для этого турки. Теперь там есть все — большой кинозал, полная сфера услуг, бассейн под открытым небом, зоопарк и даже тир. Вот опять какой-то флигель сбоку подстраивают, покрывают красной черепицей и шпаклюют. К слову, это единственная «живая» стройка в городе, на которой я увидел людей в спецовках и касках. Пансионата сначала боялись, как всего необычного — поистине, такого комфорта евпаторийцы не видывали. А потом привыкли, оказалось, что многие известные в городе врачи возглавили лечебную базу. Школьники стали ходить на киносеансы. Модники — в парикмахерские. Врачи — устраивать слеты и обсуждения новшеств мировой медицины. Пенсионеры зачастили в зоопарк поглядеть на страусов. Местные зло шутят: в России запуск ракеты сорвался — в «Планету» павлинов завезли. Прямая связь. А летом завезли гадюку, рассказывали, что она каким-то образом исчезла из питомника и готова была уже разродиться змеенышами, когда ее нашли в котельной. А в Крыму, кстати, гадюк нет. Хотя климат располагает.

Зимой «Планета» работает. На весь огромный корпус и VIP-коттеджи — примерно по десять отдыхающих.

Дальше кварталы здравниц старого образца. Кое-где горит свет в административных корпусах. Это «счастливцы», не отправленные в вынужденный отпуск, — они корпят над годовыми отчетами, которые требует система здравоохранения Украины.

Меня провожают.

— В Златоглавую поедешь… А нам все так же здесь киснуть…

Уже стемнело. Появляются по-зимнему тусклые звезды.

— Мне всегда недостает там чистого темно-синего неба по вечерам, — говорю на прощанье. — В Москве оно какое-то красное от огней…